– Дело не в том, что Медведева ушла, – написала Кожевникова у себя в соцсетях. – А в целой картинке сразу: Медведевой, Цурской, Липницкой, постолимпийской Загитовой. Дело в методах. Пока такие методы будут считаться "гордостью России", наш спорт не оправится от кризиса. Подсказка: правильные тренер и система – это Тутберидзе-наоборот. Они работают вдолгую.
У МЕДВЕДЕВОЙ УЙДЕТ ГОД НА АДАПТАЦИЮ
– Вы знакомы лично с Этери Тутберидзе или ее учениками? – вопрос Кожевниковой.
– Нет, но я слежу за ее высказываниями в прессе и интерпретирую их через понимание того, как работают психофизиологические механизмы. На самом деле, это самая корректная возможность провести такую аналитику. Потому что когда ты начинаешь общаться с конкретными людьми, начинает работать принцип "у каждого своя правда". Думаю, если бы у всех членов этого конфликта реально стояла задача разобраться, что происходит и как это можно исправить, им стоило бы заказать независимый аудит со стороны.
– Что вам не нравится в методах Тутберидзе?
– Еще до Олимпиады я наткнулась на какое-то старое ее интервью, где она говорит о спортсменах как о материале, из которого нужно лепить. Большинство моих клиентов – это атлеты, из которых "лепили". Им очень трудно решать свои профессиональные проблемы, потому что голова и тело "расщеплены" из-за того, что их подавляли в детстве.
– Что преступного в том, чтобы лепить из маленьких спортсменов будущих чемпионов? Разве не этим занимаются вообще все тренеры?
– Чтобы разобраться с этим, давайте представим, что происходит с ребенком, который в четыре-пять лет приходит в спортивную секцию и в этом же возрасте начинает соревноваться. Ведь человек – это такая машинка по записыванию опыта, и в каждом возрасте этот опыт должен быть особенным и соответствовать определенным потребностям. В четыре-пять лет на первый план выходят потребности в безопасности, в проявлении инициативы, в пробе и ошибках. Когда эти потребности вовремя не реализуются, они словно замораживаются. Вместо них внедряется стремление к набору стандартов: "неидеально нельзя". Атлет отлично выдает стандарты в благоприятных условиях. В неблагоприятных его "замороженная" потребность активируется и начинает им рулить. Атлет испытывает приступ страха: его потребность "делает" все, чтобы в моменте человек ушел из ситуации давления. Так действуют когнитивные схемы.
– Потому что дети в свое время не получили возможности вдоволь наошибаться и набить собственных синяков?
– Потому что они стали взрослыми, а понимания своей мощи и своей личностной ценности не построено. Вся их жизнь – это стремление стать идеальными. А теперь представьте свои ощущения, когда вы хотите в туалет. Это актуальная потребность. Вы можете думать в этот момент, сколько заработаете через десять лет, а кто вас будет любить, а что скажут соцсети?
– Очевидно, нет.
- Одна потребность заслоняет собой все остальные. То же самое происходит со спортсменом, который "должен" выполнить стандарт, но у него не получается. Страх заслоняет собой все. Парадокс ведь заключается в том, что идеала достичь невозможно. А значит, спортсмен, замотивированный таким образом, вляпывается в вечную историю недодостижения. На примере Жени Медведевой второе место на Олимпийских играх воспринимается как провал и катастрофа. А дальше чисто на физиологическом уровне фиксируется дисбаланс: слишком много гормонов стресса, которые начинают разрушать серотониновые пути – спортсмен не может испытать удовольствие от себя самой и от своих достижений. В итоге мы получаем человека, который постоянно находится в состоянии раздражения и недовольства.
– И что делать?
– Способов компенсации несколько: нарушение пищевого поведения, алкоголь, шоппинг. Вспомните историю с Юлией Липницкой. Вместо кропотливого процесса, где ребенок медленно учится соединять свои ценности и тяжелую работу в спорте, ему быстро вбивают в голову стандарт "делай так". Есть идеал, а все, что ниже идеала – трэш и позор. Но в итоге мы получаем человека с дыркой в самоидентичности.
– У Медведевой может получиться добиться своих лучших результатов в Канаде с Брайаном Орсером?
– Женя отличная спортсменка – умная, волевая, дисциплинированная. Но ей сейчас очень важно эмоционально восстановиться. Я могу только предположить, что она испытывает к фигуре Этери Георгиевны, если для нее это был второй по близости человек после мамы. Ее адаптация потребует времени. Зарубежные протоколы говорят о том, что на это уходит два месяца, но это при условии, что спортсменка развивалась в системе уважения к возрастной периодизации. Мой опыт подсказывает, что с нашими спортсменами на это может уйти 6-12 месяцев психофизиологического практикума.
НУЖНО ПОВЫШАТЬ ВОЗРАСТНОЙ ЦЕНЗ, ЧТОБЫ ДЕТИ НЕ СОРЕВНОВАЛИСЬ СО ВЗРОСЛЫМИ
– Вам возразят многие родители и тренеры: а как тогда мотивировать спортсменов, если не стремлением к идеалу? Человек, который просто наслаждается катанием и не переживает, даже если остался пятым или шестым, вряд ли вырастет в олимпийского чемпиона.
– Родители и тренеры, которые толкают детей на этот путь, должны понимать, к какому аду он по факту приводит. Представьте только на минутку, что вообще все, что вы делаете в жизни, будет оцениваться по стандарту олимпийской золотой медали. Как вы выглядите, говорите, кушаете – абсолютно все! У меня была клиент, бывшая фигуристка, которая не могла разговаривать по телефону. Она говорила так: "Я слушаю, что мне говорит человек, думаю, нравлюсь ли я ему, и в этот момент моя речь заканчивается". Такие люди неспособны выполнять что-либо, что у них не получается идеально. Они не могут соревноваться, когда не очень хорошо готовы или что-то пошло не так.
– Вспоминаются падения Алины Загитовой на последнем чемпионате мира.
– Человек упал, или плохо проехал, или ужасно сыграл первую половину, и все – собрать его после этого уже невозможно. Это нереально психофизиологически, там словно в электрической цепочке активируется замкнутая реакция. Я неидеальный – меня будут критиковать – меня бросят, предадут, выкинут из сборной. Так как планка невероятно высока, в конце этой цепочки обычно идет "я не хочу здесь больше быть" или "я не хочу быть вообще", вплоть до самоубийства. Такого не происходит, если спортсмен вырос в парадигме, что ошибаться – это нормально. Да, я могу упасть, но это не отменяет моей ценности как личности, я могу соревноваться дальше.
– Обычно страх ошибки идет даже не от тренера, а от родителей: именно они сильнее всего ругают своих детей за любое несоответствие придуманному ими идеалу.
– Это вечный вопрос: что делать, если все-таки очень хочется вырастить чемпиона? Ко мне нередко приходят на консультацию люди с запросом: "Мой ребенок занимается тем или иным видом спорта, ему не хватает совсем чуть-чуть, чтобы добиться успеха, а он, сволочь, ничего не хочет делать". Тут важно отдавать себе отчет, что если подросток ничего не хочет в 16-17 лет, это прямое следствие его подавления в 4-7 лет. Когда ему нужно было чего-то хотеть, прыгать по лужам, отстаивать свое мнение, ему говорили: "Заткни свой рот".
– Как с этим бороться, если, например, ученицы Тутберидзе за явным преимуществом выигрывают все соревнования и именно к ней мечтают отдать своих детей большинство родителей?
– Тут, конечно, нужны системные изменения. Как правильно отмечал Орсер, нужно повышать возрастной ценз, чтобы дети не могли соревноваться со взрослыми. А также бороться за то, чтобы у маленьких спортсменов была возможность получать полноценное образование. Это очень сильно упрощает ситуацию, когда человек понимает: даже если не получится в спорте, я могу реализоваться в чем-то еще. На самом деле, это практика всего зарубежного спорта. Никто больше не тратит такого количества часов на специализированные тренировки, потому что понимают: тогда "потолок" спортсмена наступает очень рано, и, как правило, в зрелом возрасте он уже до него не дотягивается. В фокусе – человек с будущим, а не медали.
– Объясните, откуда у Липницкой и Медведевой такое страстное стремление продолжать спортивную карьеру? Казалось бы, если им так плохо с тренером, как вы говорите, и при этом уже есть деньги и известность, логичней просто закончить кататься и жить нормальной жизнью?
– Если бы люди развивались в соответствие с возрастными канонами, они бы, как минимум, задали себе этот вопрос. Но у них в голове встроена матрица: "Я должен быть эталоном. Но в чем еще я могу быть идеальной, кроме как в спорте?" Эти люди, во-первых, не умеют делать ничего другого так же хорошо, а во-вторых, им сложно учиться. Ведь учиться без ошибок, оставаясь идеальным, невозможно. Плюс, у них с годами формируется убеждение, что страдать – это норма. Для них крайне болезненны перемены и любая смена рода деятельности. Могу сказать на своем примере: после ухода из спорта я полтора года собиралась, прежде чем смогла заняться чем-то еще.
– Но смогли же!
– Если проследить судьбы спортсменов из поколения 2000-х, когда медаль стоила так дорого и деньги лились рекой, они ощущают свою идентичность полярно: "я выигрываю – я молодец, я проигрываю – я половая тряпка". Еще один порок ранней специализации: отобранная ответственность. Когда меня заставляют, я не должен нести ответственность. И тогда меня должны еще больше заставлять. Реакционность – характерная черта больших спортсменов в России. Вот я работаю со зрелыми атлетами, по 25-27 лет, многие с семьями. Я давала определенное задание, причем они знали, что, если выполнят, будет эффект. Задание не выполняется. Я спрашивала: почему? Ответ такой: "А вы меня заставьте!" И это уже рефлекторное поведение, с которым нужно серьезно работать. Это грандиозная беда для профессионального спорта, где люди должны сами заботиться о внутренней мотивации.
– Какую роль в описанной вами порочной системе детского спорта играет физическое насилие? Оно вообще сейчас распространено в российском спорте?
– В своей карьере я сталкивалась с насилием, начиная лет с шести. Важно прояснить, что для ребенка одинаковый разрушающий эффект оказывает как физическое так и вербальное насилие, ведь уверенность в своей "хорошести" – его главный инструмент на долгие годы профессионального спорта. Надо сказать, что насилие – это всегда следствие ограниченности тренера. Хороший тренер умеет обходиться со своим спортсменом таким образом, чтобы не лишать его возможности выражать эмоции. Насилие – это, прежде всего, экономия усилий тренера. Мол, у меня таких 20 человек, и что, я с каждым должен разговаривать и искать свой подход?
– Из нашего разговора складывается впечатление, что родителям вообще не стоит отдавать своих детей в те виды спорта, где гонка за результатом начинается рано?
– Скажу за себя. Я – родитель, и зная то, что знаю, даже мысли бы не пришло отдать своего ребенка на это. Потому что растить человека, у которого отняли идентичность – это ад. Для него задача – переживать неуспешность и недостижение почти невыполнима. Так же как и переживать разочарования.
– Проблема эксплуатации детского труда характерна для всего российского спорта?
– В нашем спорте уже как минимум третий год – системный кризис. И дело тут далеко не только в допинге. Посмотрите, что происходит с тем же биатлоном. Казалось бы, сейчас самое время сделать выводы. Но вместо налаживания системы, то есть обучения тренеров, повышения возрастного ценза и снижения интенсивности соревнований в раннем возрасте, мы сталкиваемся с обратным. Есть, скажем, государственный стандарт, в соответствие с которым дети начинают заниматься велоспортом с 10 лет, а участвовать в соревнованиях – с 12. Но ряд государственных спортивных школ его нарушают. Более того, сейчас этот стандарт пытаются понизить до 7 лет. Посмотрите теперь многодневку "Джиро д'Италия" – там всего два россиянина едут. Когда такое было?! А это наглядная иллюстрация, что происходит с профессиональным спортом, когда детский спорт становится таким, как у нас.
– Зачем государственным спортшколам снижать возрастной ценз? Какая в этом выгода?
– Очень удобно отчитываться: в 16-17 лет наши спортсмены завоевали столько-то медалей, выиграли такие-то соревнования. За этим следуют определенные финансовые поощрения, звания. Формируются целые подразделения, которые настроены на осваивание денег в этой возрастной категории. Но что это, если не рабский труд?