У него была яркая, но короткая карьера. Пик которой пришелся на 1999 год. Сначала нападающий, которому в тот момент было 21, оформил дубль за родной «Зенит» и помог команде выиграть в Москве финал Кубка России, а потом национальная сборная ценой двух голов Панова сотворила невозможное — в Париже грохнула французов.
Дальше были «Сент-Этьен» и «Лозанна». Недолгий период в московском «Динамо» и санкт-петербургском. Три с половиной сезона в «Торпедо» и короткое возвращение в «Зенит», обернувшееся сплошным разочарованием.
А в 32 года Панов внезапно повесил бутсы на гвоздь. О том, что подтолкнуло к такому решению, сам форвард время спустя рассказал в «Разговоре по пятницам».
— Все-таки рановато вы закончили.
— Хотелось подвигаться, но где? Мне проще было уйти вовсе, чем кататься по второй лиге, как Володя Бесчастных. Я по деревням в юности намотался. Дальше Москвы уезжать не собирался. А здесь ничего не предлагали.
— Вы же в «Луч» едва не сорвались.
— Павлов зазывал, там зарплату предлагали в три раза больше торпедовской плюс бонусы. Годик можно было попыжиться, пожить в самолетах. Но что-то не срослось.
— Кто из «Зенита"-1999 был достоин большего?
— Ну, например, Астафьев. У Катульского перспективы были хорошие. Дед, Юрий Андреевич Морозов, его очень любил.
— Чего не хватило тому же Катульскому?
— Своего тренера, как и многим. Морозов хотел молодых поднять — и поднял. Аршавин правильно сказал — в сегодняшнем «Зените» он бы не пробился. Знаете, каким Аршавин был при мне?
— Каким?
— Тихенький такой мальчонка. Приходил, садился где-то в углу...
— Нам казалось, он всегда был с апломбом.
— Ничего подобного. Скромнее игроков не видел.
— Вы не из тех людей, которые пересматривают свои старые матчи?
— Да у меня их и нет. Вот в родительской квартире солидная подборка матчей, иногда смотрю. И размышляю: возьмись за «Зенит» Морозов уже тогда, моя судьба сложилась бы поинтереснее. Потенциал был огромный.
— Но никого это не волновало?
— Садырину я был не нужен, шансов не давал. И Бышовцу не очень показался, я все-таки был маленький такой мальчик.
— Зато на тестах вы были — номер один?
— Пожалуй.
— А номер два?
— Максимюк. В чем-то он даже побыстрее был. Несся, как самолет. А игрока во мне Бышовец увидел, когда в сборную пригласили. До этого лишь тренировался, почти не играл. У меня внутри все горело! Особенно когда «Петровский» шумел: «Панова на поле!»
— Когда смотрите голы, которые забивали Бартезу или в финале Кубка, — о чем думаете?
— О том, что голы-то были красивые. Я в высшей лиге забил всего один неказистый мяч — за «Торпедо». Играли с «Локомотивом», с ленточки добил. Чаще случались неимоверные удары. К примеру, головой.
— Бывало, что перепрыгивали двухметровых?
— О, сразу вспоминаю матч с «Ураланом». Счет 1:1, минут пять до конца. Подача с фланга, Горшков, который выше сантиметров на двадцать, выпрыгнул — а я взмыл перед ним и головой вколотил мяч! Саня поверить не мог!
— Встречался вам защитник, которого пройти невозможно было?
— Десайи. Зверь! Я даже немного разволновался, когда выходил против него за сборную. Стоим под трибунами, четверка французских защитников шла последней. Я рядом, разглядел их хорошо. Все высоченные, мышцы играют... Думаю: как же с такими бороться? Не пройдешь. Матч это и показал.
— То есть?
— А у нас и шансов-то, кроме голевых, не было. Очень тяжело пришлось.
— Еще про какого-то защитника думали такое же — «зверь»?
— Ковтун. Всегда неприятно было — знал, что по ногам получу. Хлестова было трудно пройти, здорово читал позицию. И кусачий.
— Почему в Колпино так и не назвали улицу вашим именем?
— Да собирались. Но как обычно: хотят — не значит, что сделают. Мостовому тоже вон памятник обещали поставить в Виго... Меня в команде после Кубка подкалывали — тебе, дескать, собираются в Зимнем дворце уголок выделить. Квартиру дали — и спасибо.
— Максимюк вспоминал, что вы после тех успехов «зазвездили». Не вылезали с презентаций, какую газету ни откроешь — всюду Панов.
— Я должен был отказываться от приглашений? Не ходить? Слава меня, молодого пацана, немножко накрыла. Каждый день что-то пишут, предлагают. Будто до Луны добросило. А журналисты со мной всегда любили общаться, я мало кому отказывал. И говорить умел. К Максимюку подойдите за интервью — он промычит что-то. Не поймешь, что хотел сказать. Я, получалось, за всю команду отдувался.
— Евгений Кучеревский рассказывал про страсть того же Максимюка к казино. Человек проигрывал за раз по 20 тысяч долларов — его привозили к базе, выбрасывали у ворот, а машину забирали за долги.
— В картах Рома был очень азартен — значит, и с казино та же петрушка. Помню его глаза за карточным столом.
— Почему для вас это не стало проблемой?
— Потому что я мальчишкой за копеечную зарплату по два часа корячился на тренировках. И с этими крохами идти в казино — зная, что проиграешь? Глупо. У казино выиграть нельзя — если ты, конечно, там не хозяин.
— Еще в 2003-м вы были готовы вернуться в «Зенит». Но президент клуба Виталий Мутко вас даже не принял.
— Было, было. Когда в московском «Динамо» объявили, что больше на меня не рассчитывают, сразу подумал о «Зените». Набираю Мутко: «Леонтьич, могу вернуться?» — «Конечно! О чем разговор! Все решим!» Я уж собрался весь московский скарб в машину загружать и мчаться в Петербург, но жена, умница, остудила: «Погоди. Контракт-то не подписан. Вдруг сорвется — и что, обратно в Москву все тащить?»
— Поехали поездом?
— Да. А Мутко так и не нашел время для встречи. Хотя накануне отъезда ему перезвонил. Уточнил: «Леонтьич, примешь меня?» — «Разумеется».
— На «ты» были?
— Ну да. И сейчас могу сказать: «Привет, Леонтьич». Но говорить буду уже на «вы». Все-таки министр.
— За язык вас никогда не штрафовали?
— Ни разу. Я ведь правду говорю. Хоть тренерам со мной трудно. Если вижу несправедливость — молчать не стану. Мне Малафеев рассказывал, что Петржела побоялся Панова покупать из-за характера. Все любят пушистых и покладистых. А я был борзым парнем — с такими никто не хочет работать. В «Торпедо» помнят, как вступался за молодых, которых «кидали» на деньги.
— Кто «кидал»?
— Начальники. Вместо полных премиальных выписывали пятую часть — молодому, дескать, и этого хватит. Пусть радуется. Я, как узнавал, тут же к Мишину отправлялся: «С молодежью не рассчитаетесь — я на поле не выйду».