Я вырос здесь, в соседнем поселке. Этот стук мячей для меня родной. Переплетающийся с гудками подмосковных электричек.
Помню, когда на спартаковской базе в самом прямом смысле не закрывались двери — калитка вросла в землю в полуоткрытом состоянии. Мы ходили гонять мячик на соседствующую с основным полем площадку. Поднимали пыль — а на нас посматривали звезды вроде Феди Черенкова. Мы — на них, они — на нас.
Бесков мальчишек не гонял. Поэтому бронзовые пацаны с мячиком на его могиле — вполне к месту. Подталкивать к выходу стали уже после него.
«Костя Бесков — джентльмен футбола, Бобби Чарльтон с нашего двора...»Вот только матерщина не поощрялась. Если заводились, тут же появлялся администратор (не Хаджи ли?) — и указывал на ту самую калитку:
— Еще раз услышу — и...
Я помню деревянный барак, из которого увозили в 1958-м Эдуарда Стрельцова. Здесь же, в Тарасовке, гостила и сборная. Из этого барака в 1965-м увезли Юрия Севидова тем же маршрутом: СИЗО, лесоповал...
Вот здесь стоял памятник Ленину — лепил его зять Старостина Ширинян. Николай Петрович и умел, и любил высчитать копеечку. Оставаясь при этом бескорыстным и аскетичным. Но принцип важнее: все в семью.
А вот здесь, у нового корпуса, стояла какая-то деревянная приступочка — на ней в теплую погоду сидел Старостин. Недавно узнал от тренера Виктора Зернова, что и своего кабинета у Николая Петровича в Тарасовке не было. Если приезжал — работал в столовой. Не знаю, откуда — не из столовой ли? — вынес как-то мне томик Паустовского. Первый из большого собрания сочинений. Я не вполне понял: мне ли это? Насовсем или почитать?
Но быстро сообразил. Обрадовался: «Так подпишите, Николай Петрович!» Он приоткрыл обложку. Вспомнил, что нет ручки. Снова куда-то пошел, искал, нашел. Вернувшись, уточнил отчего-то дрогнувшим голосом:
— Что, писать?
— Пишите, пишите! — горячо кивал я.
Не размениваясь на посвящения (он же не Паустовский), Николай Петрович даже не написал, а выдавил прямым, ясным почерком: «НСтаростин». Задумался — и добавил число.
Давил так, что перепачкал пальцы синей пастой. Ушел, досадуя. Это было так трогательно, так забавно.
Как-то я принес ему подписать и другую книжку — кажется, мемуары брата Андрея. Там внутри чудесная фотография — четверо братьев Старостиных в окне поезда. Счастливые, вот-вот поедут куда-то. Судя по блаженству на лицах — не в Норильск.
Фокус был в том, что на фотографии уже расписались трое из Старостиных. Не хватало только автографа Николая.
Я представлял, как брат Николай растрогается, увидев это. К тому моменту живы были не все. Андрей Петрович точно ушел.
А у Николая Петровича даже мускул на лице не дрогнул! Я так поразился, что даже обратил внимание на очевидное:
— Вот, видите, братья ваши уже расписывались...
Старостин ничего не ответил. Точно так же выдавил 10 букв на свободном уголке, захлопнул, вернул.
Бескова так часто видел на балконе, что казалось, он там живет. Потом на этот же балкон выходил с папироской уже Романцев. Смотрел, слушал.
Став корреспондентом, я оказался однажды в этой комнатушке. Едва разглядел Олега Ивановича в клубах дыма. Такие же дымовые спецэффекты уважал Валерий Леонтьев. Помню какую-то зеленую лампу, книжки с закладками.
Легенды Тарасовки. Как выглядела база и звезды «Спартака» в 1995-мПод эти окна пригонял отцовскую инвалидку Юрий Гаврилов, ставил рядом с салатовым «Мерседесом» Бескова. А полчаса спустя пол-Тарасовки внимало диалогу Бескова и Старостина. С одного балкона на другой неслось: «Николай Петрович! А, Николай Петрович?!» — «А?» — «Что за инвалиды по базе бродят?» — «Сейчас выясню...»
Ходил, выяснял, отчитывался точно так же — перегнувшись через балкон:
— Константин Иванович! Это Гаврила приехал!
После этого Гаврилов получал открытку на «Жигули». Чтоб не позорил «Спартак» вот такими проявлениями.
Вот здесь, у металлического заборчика, я караулил спартаковских футболистов после тренировки. Подсовывал программки под автограф. От всех пахло, как и должно пахнуть после полутора часов беготни. А вот от Андрюши Иванова — заграничным парфюмом. Как это ему удавалось?!
Вот там петляет тропинка к реке, которой так любил прогуливаться перед играми Дасаев. А другая дорожка, уползающая от базы, приведет к церкви дивной красоты. Историю которой мало кто знает — а ведь в ней принял православие, покрестился Борис Березовский. Завещал здесь себя и похоронить. Но похоронили в Лондоне, как известно. А самым известным покойником на местном погосте остался застреленный по ошибке инкассатором в 1974 году представитель «сурового стиля» в живописи Виктор Попков. Сегодня его картины стоят миллионы. Собирает именно Попкова, например, Андрей Филатов, миллиардер и президент шахматной федерации...