Мы боялись этого интервью, этой встречи. Мандрыкин заметил наше смятение – видимо, не первые, кто заходил в его комнатку с ужасом в глазах.
Посмеивался над нами. Помогал освоиться.
– Кладите диктофон прямо на меня… – указывал взглядом на безжизненные ноги.
Мы замирали. Как-то неудобно.
– Да не бойтесь! – реагировал улыбкой Веня. – Я все равно ничего не чувствую…
В какой-то момент из дня сегодняшнего перескочили на вратарские воспоминания. Мандрыкин охотно поддержал тему. Потом спросили о чем-то – и вдруг услышали:
– Как вы меня заставляете мозг ломать! Пожалейте, я же инвалид!
Нас будто обожгло. Смутились, повисла пауза – а Веня через мгновение рассмеялся, наслаждаясь эффектом:
– Успокойтесь! Шучу! Между прочим, самые жесткие шутки – у инвалидов.
– Ох.
– Точно вам говорю. Насмотрелся в реабилитационных центрах. Люди с ограниченными возможностями специально начинают громко глумиться над своим состоянием, когда рядом здоровый человек. Тот в растерянности. А нам смешно: "Гляди, как обломался, не по кайфу ему…" Вот такие у нас приколюхи.
С аварии, разрезавшей жизнь бывшего вратаря ЦСКА на две половины, прошло почти семь лет.
***
– Курите давно?
– С юности. Сейчас мне позволяют. Когда играл, штук десять в день выкуривал. Но всегда знал: если захочу – брошу. В какой-то момент завязал. В одну секунду отшвырнул сигарету, и все. До аварии года два не прикасался. В реанимации у меня еще отовсюду трубки торчали – неожиданно попросил закурить. Помогало откашляться. Сейчас те же десять сигарет, как и прежде.
– Выпивать можно?
– Полюбил дагестанский коньяк. Раньше пил что угодно, сейчас – только коньяк.
– Через трубочку?
– Нет, мне помогают рюмку закинуть.
– Что вам снится?
– Во сне я всегда здоров, хожу! Ни единого сна, когда было бы по-другому. У всех инвалидов так.
– Во сне осознаете, что на самом деле все иначе?
– Со временем стал понимать. Если сон неглубокий. Еще видения у меня случались. Сон переплетался с реальностью. В коме чудилось, что я на океанском пароме. Вроде умираю, меня грузят и обкалывают наркотиками. Чтоб все прошло безболезненно. Рядом шумел компрессор, врачи с медсестрами громко переговаривались. Все это вплелось в сон. Казалось, девчонки в бассейне веселятся. Когда чуть отпускал наркоз, возникало ощущение, что у меня ноги отрезаны. Дальше паром прибывает в Амстердам, надо мной ребята склоняются: "Мы пошли в город за травой. Тебе какой-то взять?" Нет, отвечаю. Курить не буду, принесите два чизбургера. Возвращаются веселые, обкуренные. Говорю: "А где мои чизбургеры?" – "Нет, сначала мы тебя обколем, потом перекусишь…" Вот такой сон!
– Что за лекарство вам давали?
– Пропофол. На котором Майкл Джексон сидел. От него и умер. Если не контролировать процесс, человек перестает дышать. А я-то в датчиках весь был. Особенно реальность со сном переплеталась, когда ненадолго выводили из комы. Проверяли, как фокусируюсь. Не сон и не реальность, видения какие-то.
– Говорят, многое в таких снах происходит на огромной скорости.
– Это когда от наркоза отходишь.
– Футбол снится?
– Часто!
– Что именно?
– Как прыгаешь – нет. Больше, как готовишься к игре. Возвращаются страхи из тех лет: то щитки забываешь, то перчатки, то бутсы…
– Хочется включить собственные матчи?
– Нет. Терпеть не могу смотреть футбол.
– Вот это ответ.
– Я играть люблю! Если случались травмы или не попадал в заявку, старался не ходить на стадион. По телевизору свою команду еще мог посмотреть. Но никогда у меня не было фанатичной любви к футболу. Не читал обзоры, аналитические заметки об игре. Разборы матчей и теоретические занятия для меня всегда были мучением.
– Перед выходом на поле не волновались?
– Всегда волновался! Иначе жди беды. Как правило, у всей команды такое настроение, каждому в раздевалке передается. Но чтоб дрожать… Наоборот! Для меня чем сложнее – тем лучше. Выходишь в Лужниках против "Спартака", народу море. Адреналин невероятный. За неделю до матча только о нем и думал. Сидишь дома, ужинаешь – вдруг мысль: "Через три дня такое будет!" Сразу мурашки по коже.
– Пожарище за вашей спиной фанаты устраивали?
– Так это кайф! Как раз ради игр со "Спартаком" стоило приходить в ЦСКА. Даже если орут что-то по твоему адресу – все равно здорово. После матча спартаковские болельщики ко мне почему-то тянулись: "Распишешься?" А то некоторые чужим фанатам автографы не дают.
– Голы из прошлого вспоминаются?
– Нет. Медали вспоминаются. Правильно Газзаев говорил: "Вы забудете, сколько вам заплатили за какие-то матчи. Но всю жизнь будете вспоминать трофеи!" Так и оказалось. Детали растворились.
– Однажды на сборе вышли вы на второй тайм против "Кельна". ЦСКА проигрывал 0:2. Завершился матч со счетом 1:9.
– Точно, было! Вы бы не сказали – я бы и не вспомнил. Это в Москве всполошились, узнав счет. А мы матч с "Кельном" забыли через две минуты. Конец сбора, тяжело добирались, черти где стадион, слякоть, прямо оттуда в аэропорт поехали. Никакого настроя! Мне гораздо больше врезалось в память, как пропускал шесть за ЦСКА.
– Мы такого не помним.
– Я только перешел, играли в 2001-м против "Зенита". Последний матч Садырина в ЦСКА. Сгорели 1:6. Команда в такой яме была после смерти Перхуна! Просто доигрывали сезон, на каждый матч выходили как на каторгу. Садырин чувствовал себя ужасно, раз в две недели летал в Германию к врачам. Когда возвращался, это был кошмар. Я в первый раз с таким столкнулся – человек после "химии" будто мертвый. Настоящий труп, зелено-желтый. Одни кости. Проходит пара дней – становится лучше. Но после того матча мы Садырина больше живым не видели.
– Вас же в Махачкале вместо Перхуна выпустили?
– Это был первый случай, когда я заменил Перхуна. Но не последний – я и лежал на том самом месте, где он умер.
– В больнице?
– Да. Он же неделю в Бурденко пробыл. Таких боксов в первом отделении штук пятнадцать. Место номер один – для самых тяжелых больных. Я там провел четыре месяца – пока сам дышать не начал.
– В Бурденко вспоминали Сергея?
– Мне даже рассказали, почему он умер. Кости черепа были тоньше, чем у обычного человека. В момент удара череп треснул, кровь стала поступать внутрь. Если б в Махачкале сразу сделали МРТ, поняли бы – необходима срочная трепанация. Вскрыли бы череп, убрали всю кровь, не было бы никаких последствий. Кровь же давит на мозг!
– Это понятно.
– Просто упустили время. У Петера Чеха травма была тяжелее. Но там Лондон, а здесь – Махачкала.
– Как столкновение Перхуна и Будунова смотрелось со скамейки?
– Вообще ничего необычного! В 2000-м на сборах с "Аланией" играли против минского "Динамо". Точно такой же эпизод, сталкиваюсь с кем-то лбом. Для меня все завершилось тремя швами, для Перхуна – смертью. Я спросил медсестер, которые через неделю отключали Серегу от аппаратов: "Почему так вышло?" Объяснили. Когда привезли – было поздно спасать, половина мозга умерла.
– Хороший был парень?
– Да. Мы подружиться не успели. Я к тому времени всего месяц был в ЦСКА. В Махачкале гостиница маленькая, нас поселили в трехместном номере – Перхуна, Гогниева и меня.
– Предчувствий не было?
– Никаких. Игра как игра. Садырин на похоронах сокрушался: "Это третий футболист ЦСКА, который при мне гибнет – Еремин, Мамчур, Перхун…" Он жутко переживал. А с семьей Перхуна потом общался Сергей Семак. Собрали деньги всей командой, когда выиграли чемпионат – снова скинулись.