РАЗГОВОР ПО ПЯТНИЦАМ
Десятый чемпион мира по шахматам несколько лет назад вернулся из Парижа в Москву.
***
Он живет в крохотной квартирке на первом этаже. До ближайшего метро, "Рязанского проспекта", идти и идти.
Рядом с книжками по истории царской России – портрет молодого Фишера. Мы разглядываем эту фотографию – а Борис Васильевич разглядывает нас. Чуть улыбается.
За окном негромкая жизнь – фонарь оттеняет вьюгу, люди ходят, подняв воротники. За три часа он не обернется на это окошко ни разу.
– Я знаю, вы не шахматисты, – разоблачил нас Спасский.
– Совершенно верно.
– А я-то шахматист, у меня специальность узкая.
– Хотя тоже окончили журфак.
– Да, при петроградском университете. Но это – пустое дело! Никакого образования!
– Вы полагаете?
– Конечно. Проще было бы самому осваивать какие-то предметы – античную литературу, философию. Советский университет мало что давал. Всё вокруг да около… К сожалению, не могу угостить вас крепким! Запивка-то есть. А главного – нет.
– Не страшно, Борис Васильевич. Вы прошли через болезни. Как себя чувствуете?
– Два инсульта за десять лет. Первый случился в Сан-Франциско, читал там шахматную лекцию. Прооперировали удачно, я уже конем ходил. Второй раз хлопнуло в Москве. Пока держусь, живой! Но левая рука и нога ведут себя плохо. Забастовщики. Зато башка работает.
– Куда-то выходите?
– Иногда путешествую. Осенью в Берлине был на премьере фильма "Жертвуя пешкой". А в Москве недавно отмечалось столетие со дня рождения Пауля Кереса, это большая фигура в шахматах. Выдвигался в далекие края – на Хорошевке выстроили новое здание для научно-технической библиотеки. Так что, приходится мне маневрировать – по всей доске… Плюс веду войну!
– Что за война?
– Развожусь с французской женой и выхожу сухой из воды. Теряю все имущество!
– Прямо все?
– Да. Может, удастся спасти шахматный архив. Супруга уперлась. Французский сын тоже. Никто не говорит "нет". Формулируют так: "Ты приезжай сам и забирай". А это при моем здоровье маневр сложный. Я уже смирился, что потери неизбежны. В технике. Зато в живой силе потерь не несу. В 2012-м надо было убегать из Франции, пусть все там останется. Лишь бы живым!
– Мы слышали, ситуация была острая.
– Мне помогли две женщины – Валентина Кузнецова и Мария Охотникова. Перебросили из Парижа в Москву. Они – "агенты" квалифицированные. Звонкий скандал вышел в прессе!
– Что из архива вывезли бы в первую очередь?
– Две рукописи. Почти дописал книжку под названием "Драматический матч".
– О битве с Фишером?
– Нет, про матч, который проиграл Корчному в Белграде. Еще в архиве книги, которые мне близки. "Маска и душа" Шаляпина, мемуары Юрия Морфесси. Там же фотографии, награды.
– Какие?
– Медаль чемпиона мира. С разных Олимпиад, выигрывал со сборной СССР.
– Корону чемпиону мира не вручали?
– В наше время вручали медаль да венок из лаврушки. Эта лаврушка сразу отправлялась к женам.
– На суп?
– Ну да. Венка надолго хватало. С Ботвинником говорили об этом. Он первый венок тоже на супы пустил, а второй – сберег. Повзрослел, поумнел!
***
– Вы обмолвились, что летали на премьеру "Жертвуя пешкой".
– Не летал. Добирался в Берлин поездом. Так лучше по здоровью. А фильм оказался слабенький.
– Что не понравилось?
– Моя память все хранит, я еще жив. А там – игра, актерство. Какой-то заменитель!
– Удивительно вы формулируете.
– Настолько все искусственное…
– Актер, который вас играет – хоть в чем-то попал?
– Я ничего не заметил!
– А с Фишером?
– Тоже мимо. Этот глазами вращает, но Фишер-то – другой! Рост, мимика, поведение… В фильме нет интриги, упущено главное – как я согласился продолжать матч. Мог ведь все прекратить, уехать победителем!
– Вы были правы, оставшись?
– Сейчас задним числом размышляю – напрасно так поступил. Нужно было Фишеру дать возможность добиться своего. Он начал сдавать матч! Представьте, что мы – боксеры. Если один говорит "все, сдаюсь" – принимай сдачу! А я отказался.
– Он понимал, что сдает?
– Еще бы! На вторую партию не явился. Судья включил часы – и зафиксировал поражение Фишера. До этого матча он ни единой партии у меня не выиграл.
– Вы на третью вышли – и первое поражение.
– Да. Фишер получил огромную уверенность. Понял, что может бороться.
– Советские чиновники не настаивали на вашем отъезде?
– Да приказывали! Председатель Спорткомитета Сергей Павлов полчаса разговаривал со мной по телефону. Расписал, что делать: "Пишешь протест на это, на то, улетаешь…" Но я уперся – буду играть! Дурак, конечно. Все-таки матч выходил за пределы индивидуальных интересов.
– Судя по всему, вы были уверены, что обыграете Фишера?
– Мне было его жалко. Видел – парень сходит с ума! А относился я к Бобби хорошо. Это Корчному, чтоб нормально играть, надо соперника ненавидеть. Я абсолютно не такой. Напротив меня сидел сбрендивший ребенок. Какая уж тут ненависть?
Но во мне должен был проснуться спортсмен, для которого победа важнее всего. Я фокусов не придумывал. В отличие от Фишера – который сыпал заявлениями по любому поводу. То предъявлял претензии исландцам как организаторам, то президенту ФИДЕ Максу Эйве, то советской стороне. Птички перестали петь в рейкьявикском заливе – кто виноват? Спасский! Потом для меня открылось – весь этот прессинг был продуманным.
– Неужели?
– За Фишером стоял идеолог по фамилии Ломбарди. Его идея – держать меня в постоянном психологическом напряжении. Хотя уже во время матча я чувствовал – кто-то на Бобби крепко давит. Тогда грешил на Крамера, этот сумасшедший вился вокруг Фишера, будоражил…
– Вы о полковнике, который возглавлял федерацию шахмат США?
– Нет, полковник – Эдмондсон. А Крамер – бизнесмен. Невероятно крикливый!
Я упустил еще один момент – перед третьей партией приключился скандал между главным судьей Лотаром Шмидтом и Фишером. Бобби заорал: "Хей, заткнись!" Ну что за разговор?!
– Вы здесь при чем?
– Мне надо было просто встать: "Бобби, на сегодня хватит. Сыграем в следующий раз!" До этого со мной встретился Эйве: "Борис, вы можете уехать с матча в любую секунду, я пойму это решение. Бобби ведет себя ужасно. Никогда еще претендент такого себе не позволял…" Чтоб президент ФИДЕ говорил настолько откровенно – удивительный случай!
– Он-то к Фишеру относился скверно.
– В 1975-м Эйве ему отомстил – отобрал звание чемпиона мира и отдал без матча Карпову. Но это уже другая история.
– С Ломбарди после встречались?
– Года три назад в Дрездене на турнире для гроссмейстеров старше 75 лет. Ломбарди туда приезжал. Мне передали его слова о матче с Фишером: "Мы хотели любой ценой выбить Спасского из колеи. Он не должен был понимать, что происходит…" При этом больше всего боялись, что не выдержу и хлопну дверью.
– Балансировали по грани.
– Думаю, они знали, что творится в моей бригаде.
– Откуда?
– Я взял помощником Иво Нея из Эстонии. Он оказался американским шпионом. Сговорился с Робертом Бирном, который вел шахматный отдел в "Нью-Йорк Таймс", что станет соавтором книги о матче. Ней был в курсе всех наших замыслов – а американцы ждали от него информацию. Если б я решился на отъезд, бригаде Фишера об этом сообщили бы сразу.
– Как же КГБ допустил такого человека к вам?!
– Да какой КГБ… Знаю только о том, что Комитет послал там своего человека проверять стулья. Ночью.
– Зачем?
– Появилась информация, что в один из них помещен странный компонент. Вставка! В итоге исландская полиция нашла в стуле деревянный наполнитель. Ни на что, конечно, не влиял. Полицейский, который обнаружил, оставил себе эту дулю на память.
***
– Фишер когда-нибудь возвращался к событиям в Рейкьявике? Извинялся за свои выкрутасы?
– Нет, об этом не говорили. Зато пообещал, что сыграем второй матч – и сдержал слово. Сначала Бобби нацеливался на Испанию. В моем архиве сохранился факс, что главным организатором выступит Луис Рентеро, основатель турнира в Линаресе. Потом банкир Ездимир Василевич предложил условия поинтереснее. В 1992-м отправились на остров Свети-Стефан. Где наверху стояли югославские пушки, внизу – американский флот. По ночам, говорят, высаживались водолазы. Но на военный антураж старались не обращать внимания.
– Почему Фишер к вам относился тепло?
– Я его понимал. Сочувствовал. Хотя всех советских гроссмейстеров он называл агентами КГБ. Ненавидел коммунистов, евреев…
– При этом сам еврей.
– По материнской линии. Но считал себя немцем. Как-то спросил: "Бобби, я же русский – почему со мной дружишь?"
– А он?
– Промолчал. Фишер соткан из парадоксов. Одиночка, кинул вызов мировому порядку. 11 сентября погибли невинные люди, но поддержал террористов, направил огонь на себя. Для исландцев он все равно был героем. Америку они не испугались. Пригрозили, мол, если арестуете Фишера, гражданина нашей страны, всей Исландией пойдем за ним в тюрьму. Человек трагической судьбы. Я это понял, когда впервые увидел Фишера.
– Где?
– В Москве. Ему было пятнадцать. Долговязый мальчик, приехал с сестрой Джейн. В клубе на Гоголевском играл в блиц с Петросяном, Бронштейном, Васюковым, Лутиковым. Я же сел с ним за доску года через два на турнире в Мар-дель-Плата.
– Последний разговор с Фишером?
– Обсуждали, какой ход сильнее: е2-е4 или d2-d4? Сошлись на втором варианте, поскольку пешка защищена ферзем. Бобби звонил сам. Я никогда по телефону его не дергал. Знал, опять начнет рассказывать про свои, "фишеровские", шахматы. Я не одобрял эту затею. Там слишком много вариантов. А он уперся.
– Фишер до сих пор вам снится?
– Да-да, бывает. Его сгубили проблемы с почками. Нужно было сделать две нехитрые операции, но Фишер отказался. Не доверял врачам, боялся, что на столе его зарежут. Он и меня отговаривал.
– Это когда?
– В 1977-м в Рейкьявике. Я играл четвертьфинал претендентов с Властимилом Гортом. В конце матча скрутило так, что около гостиницы потерял сознание. В госпитале выяснилось – аппендицит. Фишер навел справки, позвонил. Шептал в трубку: "Ни в коем случае не соглашайся оперироваться!" – "Бобби, я ничего не боюсь. Нет оснований кого-то подозревать. Клиника солидная, врач говорит по-русски…"
– Были на похоронах Фишера?
– Не смог вырваться – возражала моя французская жена. Позже, заехав в Рейкьявик, положил цветы на могилу. Фишер заранее расписал – где должны похоронить, какая будет музыка звучать, кто может проводить в последний путь. Из шахматистов в его списке были трое – Андре Лилиенталь, Лайош Портиш да я.
– Что за место?
– Неподалеку тропинка, где мемориальная досочка: "Здесь собирался Альтинг – первый парламент Исландии". Между прочим, старейший в мире – создан в 930 году. Раньше, чем приняли христианство на Руси. А из музыки выбрал Green Green Grass of Home Тома Джонса. Я напевал ее, когда прогуливались по Будапешту. Фишер подхватил. Не ожидал, что он знает слова многих эстрадных песен.
– Ваш гонорар за матч в Рейкьявике – 93 тысячи долларов. Потратили за четыре года. На что?
– В 70-е это было целое состояние, но с деньгами всегда расставался легко. Из крупных покупок на ум приходит разве что "Волга" М-21. Надежный автомобиль, советский танк. Лет пять отъездил.
***
– Была версия – будто в Рейкьявике вас облучали из зала. Верите?
– Возникла она годы спустя – получил письмо от инженера, который подвергался облучению. Думаю, против меня использовали X-Ray.
– Что это?
– Ультракороткие волны. И наша разведка, и американская этим увлекались. По французскому телевидению видел сюжет. Скачки. Человек вытаскивает небольшой предмет, направляет в сторону лошади, что бежит первой. У той начинают заплетаться ноги!
– Серьезная штука.
– Когда играл с Корчным в Белграде, об этом уже знали. На входе проверяли сумки у всех – если находили что-то подозрительное, отбирали.
– Вы наверняка вспоминали свое состояние в Рейкьявике. Было что-то странное?
– Было, было!
– Чувствовали вялость?
– Терял концентрацию. Впервые такое со мной было в Тбилиси, играл с Мишей Талем. На матч прибыл Вольф Мессинг.
– Переживал не за вас, надо думать?
– За Мишу. Оба рижане. Вряд ли Мессингу были интересны шахматы, своих дел хватало. Но вот приехал же!
– Заметили его в зале?
– Нет. Мой тренер Бондаревский – ученик Мессинга, дружили. Взял его на себя. Мне ничего не рассказывал – после матча ошарашил: "Здесь был Мессинг. Но я тебя смущать не стал…" Это он правильно сделал.
– Так что с вами творилось?
– Допускаю грубую ошибку. Обычно до гроссмейстера сразу доходит: что-то не то! А я словно парализован. Продолжается несколько минут. По шахматным меркам – очень долго. Как короткое замыкание. Ты под током долю секунды, а кажется – целую вечность. Похожие ощущения были и в матче с Корчным. Оказалось, он усадил в первый ряд шесть человек, чтоб мне мешать. Те старались гипнотизировать. "Визуальный прессинг".
– Как они это делали?
– Только взгляд. Я чувствовал, что не могу сосредоточиться.
– Вы подобные вещи использовали?
– Ни разу.
– Вы же привлекали в команду Рудольфа Загайнова.
– Нет, что вы! Загайнов работал на Корчного. Я был против Загайнова, со мной он не имел никаких контактов. Это все детский сад! Не шахматы!
– В книжке Загайнова вычитали – 1968 год, Киев, матч с Корчным. Ваша цитата: "Я в первый же день понял, что выиграю. Потому что Корчной приехал с женой, а со мной – две блондинки. Я выбирал, суетился, и это хорошо на меня влияло. Обязательно нужен импульс на стороне".
– Блондинки были. Может, не две, а больше. Но чтоб во время матча выбирать, какая вдохновит на победу… Нет. Тогда действительно сразу понял, что выиграю у Корчного. Знаете, почему?
– Почему?
– Я собрал друзей, сели в автомобиль и рванули в Ейск. На Азовское море. Там проглядел последние партии Корчного – все длинноходовые!
– Что это значит?
– Неужели не понимаете? Вместо того, чтоб отыграть партию в 40 ходов, он тратил 140! Качество хода невысокое! Открыв это, я успокоился. Перестал готовиться. Половил рыбку на море и уехал. Матч выиграл довольно легко. Вот там никаких фокусов не было. Зато в Белграде Корчной меня обвинил – "гипнотизирую"!
– А вы?
– С какого-то момента его возненавидел. Корчной впервые столкнулся с тем, что со стороны соперника идет ненависть. Обычно все шло как раз от него.
– Как удалось такое в себе вызвать?
– Очень просто – Корчной начал мешать мне играть! Когда шли мои часы, строил рожи. Фыркал. Но самое отвратительное – принимался скрести ногтями по столу. Некоторые не переносят этот звук. Собираясь предложить ничью, Корчной вызывал судью – передавал через него. Хотя сижу напротив – говори, что хочешь.
– Его трюки жутко раздражали Тиграна Петросяна.
– С Петросяном-то они лупили ногами друг друга под столом, как рассказывают. Васюков тоже говорил, что его Корчной бил ногами. После матча я спросил Тиграна – что у вас стряслось с Корчным? Ответил: "Корчной? Детский сад! Вот КАРПОВ – это да!" Анатолий еще не был чемпионом мира.
– Ботвинник Карпова поначалу не признавал. А вы когда поняли, какого масштаба талант?
– Это бросалось в глаза! Уж с Корчным не сравнить. Прежде всего, колоссальная разница в шахматном даровании.
– Корчной по делу не стал чемпионом мира?
– Сто процентов. В нем вообще не было индивидуальности.
– В мемуарах Корчной про вас написал: "Мы начинали матч приятелями, а закончили врагами".
– В Белграде так и было. С той поры отношений не поддерживаем.
***
– Вы рыдали, проиграв Талю в Риге. Но почему прослезились во время победной партии с Петросяном?
– Эмоциональное перенапряжение. Поплакал тихонько за зановесочкой, вернулся – и "убил" Петросяна! А в Риге дал волю чувствам по пути в гостиницу. Встретил Давида Гинзбурга, шахматного журналиста. Восемь провел в ГУЛАГе, дружил с моим секундантом Толушем. "Не расстраивайся, – сказал Давид. – Я знаю, что будет дальше. Таль пройдет межзональный, турнир претендентов, победит Ботвинника, проиграет матч-реванш… А тебе еще играть и играть!"
– В точку?
– Абсолютно! Мое восхождение только начиналось. Хоть я не максималист, никогда не было цели стать чемпионом мира. Всё само собой. Поднимался наверх, словно тесто на дрожжах. Если посмотрите фотографии 1969-го, когда в матче на первенство мира со второй попытки одолел Петросяна, увидите, какая там кислая рожа.
– Почему?
– Понимал – наступает трудное время. Ответственность колоссальная, а помощи никакой. Для меня эти годы – самые несчастные!
– Чемпионские?!
– Да! Вы не представляете, какое испытал облегчение, когда звание отошло к Фишеру. Честно, этот день не окрашен для меня в черные цвета. Наоборот, сбросил тяжелейший груз – и выдохнул.
– Есть поражение, о котором можете сказать: "Самое обидное"?
– 1961-й, партия с Полугаевским. От победы отделяли два хода. Лева "погибал", и не скрывал этого. Метался за доской, время на исходе. Вот-вот упадет флажок. Как вдруг – паралич. Называю это состояние: "Чур меня!" Нервные перегрузки обернулись заторможенностью. Я упустил даже ничью! В результате изменилась картина в шахматном мире.
– То есть?
– Если б обыграл Леву, автоматом вышел бы в межзональный, затем в турнир претендентов. Уже тогда мог бы побороться за звание чемпиона мира.
– В интервью обронили, что не считаете себя гениальным шахматистом.
– Хм… Не помню такого.
– Хорошо. Кто для вас – гений?
– Лучше скажу не о гениях, а о любимых шахматистах. Пол Морфи. Гари Пильсбери. Михаил Чигорин. Александр Алехин. Александр Дмитриевич Петров, дедушка русских шахмат. Миша Таль. Все трагики.
– Чем Таль особенный?
– Анализировали позицию, где он жертвовал фигуры направо и налево. Говорю: "Миша, так не бывает". Он пожимает плечами: "Знаю. Но мне хочется". В этой фразе – стиль Таля, ярко комбинационного шахматиста.
На столетии Кереса рассказал случай. Турнир в Германии, играли на первой доске. Я – от Золингена, Таль – от Берлина. Перед началом партии он повернулся вокруг своей оси: "А где мои евреи?" У него там была куча приятелей из эмигрантов. Но в тот момент, как назло, никого. Надо Мишу выручать. Я тоже огляделся по сторонам и воскликнул: "А где мои русские?" Таль оценил. Взял потом под локоток, у барной стойки выпили по рюмке водки. Однажды я спас ему жизнь!
– Каким образом?
– В Болгарии советская команда выиграла чемпионат мира. Ближе к полуночи решил зайти к Мише. Из приоткрытой двери валит дым, он спит на тлеющей подушке. "Бычок" кинул мимо пепельницы и уснул. Запросто мог угореть. Я схватил графин, налил воды в ванной, все потушил. У меня с куревом тоже связана неприятная история.
– Какая?
– Линарес, решающая партия с Яссером Сейраваном. Я беспрерывно курил и пил кофе. Партию отложили. По дороге в номер упал в обморок, разбил голову о мраморный пол.
– Из-за чего обморок?
– Организм ошалел от табака с кофеином и сказал: "Стоп". Когда очухался, прилег на кровать, расставил отложенную позицию. Наутро дожал Сейравана. Благодаря этой победе обогнал Карпова и занял первое место.
– С сигаретами завязали?
– Позже, в 1975-м. Проиграл в Вене, несмотря на хорошее положение, австрийскому гроссмейстеру Андреасу Дюкштейну. Задумался: как поражение обратить в победу? Вспомнил мамин совет: "Бросай курить!"
– И что?
– С того дня – ни одной сигареты! Сначала было тяжеловато, постоянно снилось, что курю. Просыпался и радовался: какое счастье, что это сон.
***
– Ботвинник – ярчайший персонаж. Но относились к Михаилу Моисеевичу и его коммунистическим идеям вы с иронией.
– При этом отлично ладили. Звал его Майкл. Рассказывал смешные истории – а он ржал как конь. Был эпизод: отправились на встречу с Павловым. Говорю: "Майкл, иногда Сергей Павлович начинает пускать зайчики глазами. Будьте готовы!" Была у Павлова такая особенность.
– Пустил?
– Сидим, беседуем. Вижу – понеслось! Поднимаю палец: "Пускает!" Майкл: "Га-га-га…" Я виноват, конечно. Извинился. Но дело сделано.
– Авербах нам рассказывал, как собирали подписи гроссмейстеров под письмом, осуждающим Корчного. Не подмахнули четверо. К вам подходить не стали – знали, что бессмысленно. А Ботвинник произнес: "Я даже в 1937-м ничего не подписывал". Действительно?
– Кто ж знает? Но со мной было иначе!
– Как?
– Я находился в Париже. Чтоб подписать письмо против Корчного, надо было приехать в советское посольство. Там сказал: "Обойдетесь без меня". Развернулся и укатил. Всё.
С этими письмами однажды вышла история. Встретились с Ботвинником на Крымском мосту, говорит: "Нужна подпись в защиту Анджелы Дэвис". Была такая негритянка.
– Снова отказались?
– Разумеется. Я, говорю, не коммунист, в эти дебри влезать не желаю. Забавно, но и сам Майкл не подписал. Сделал ход: "Вы соберите всю информацию об Анджеле Дэвис, предоставьте мне для изучения. Я поразмыслю, подписывать или нет".
– Забавно.
– Еще у нас с Майклом был случай в Голландии. Его бенефис организовал шахматный союз города Лейдена. Там университет с огромными фондами. Прилетаем в Амстердам – и тут новость: поймали двух советских шпионов с поличным! Все первые полосы газет об этом!
Ботвинник считался руководителем делегации, я – заместителем. Подходит: "Мы должны немедленно отправиться в Гаагу" – "Зачем?" – "Засесть в советском посольстве и ждать, пока начнут бить стекла".
– Как романтично. Согласились?
– Отвечаю: "Если шпионы плохо работают – пускай поднимают квалификацию, чтоб их не ловили с поличным. Я сюда приехал в шахматы играть, а не в посольстве торчать!"
– Что Ботвинник?
– Обрадовался. Ему тоже не хотелось ехать. Теперь мог пойти в торговое представительство к кагэбэшникам и сказать: "Мой отказывается слушаться. Я как руководитель делегации обязан за ним присматривать – чтоб других глупостей не натворил…" Майкл-то быстро смекнул, у него на этот счет башка работала здорово.
Стекла в посольстве крушили без нас. Все было просчитано заранее – когда придут, сколько переколотят, в какую сумму обойдется. Был бюджет по восстановлению. Точно так же в Париже били стекла в представительстве "Аэрофлота". Это традиция пошла после революции. А самый знаменитый штурм русского посольства случился в Тегеране в 1829 году. Убили всех. Тело Грибоедова опознали по руке, пробитой на дуэли.
– Ботвинник мечтал создать первый шахматный компьютер.
– Мы говорили на эту тему: "Майкл, у вас есть математическое образование?" – "Вы попали в больное место…" Соперничал с профессором Александром Кронродом. Тот кандидат в мастера, но в компьютерном вопросе Ботвинника опережал. Помню, организовали целую экспедицию к товарищу Демичеву, был такой краснолицый министр…
– Известная личность.
– Добрались до него большой группой. Керес, Смыслов, Ботвинник и я. Рассказываем, как улучшить шахматное дело в Советском Союзе. Демичев поддакивает – молодцы, дескать. Вы работайте, а мы поможем. Внезапно Ботвинник тихо просит: "Петр Нилович, хотел бы остаться с вами наедине". Наверное, просить помощи для дальнейших разработок – но это был акт по отношению к нам совершенно не коллегиальный.
– Ботвинник – человек непростой.
– Как-то попросил меня сходить за компанию к секретарю куйбышевского райкома. Чтоб посодействовал вдове Рагозина с квартирой. По дороге заводит разговор: "Напомню старую истину Савельича. Когда дошло до петли, сказал Гриневу: "Батюшка, ну что тебе стоит? Плюнь, да поцелуй злодею ручку…" Слышать было унизительно. Я в своей стране живу! Зачем мне эти фокусы? А у Ботвинника был целый набор вот таких местечковых приемов. Разработал специальную психологическую подготовку.
– Это как?
– Играет матч-турнир, где участвует Керес. Дает наказ своим людям: собрать компрометирующий материал на Пауля. Тот в годы Второй Мировой играл в турнирах, которые проходили на территории Рейха. Керес – профессионал, зарабатывать в войну было сложно. Майкл бил по больному месту. Это прием запрещенный!
Первая половина матча проходила в Москве, вторая – в Гааге. Пауль с женой Марией Августовной долго обсуждали, будут ли здороваться с Ботвинником.
– Что надумали?
– Здоровались как обычно. Решили не брать на себя роль судьи в этом деле. Есть судья верховный, он разберется. Такие поступки наказываются.
– Керес же в 1942-м собирался эмигрировать, опоздал на пароход.
– Мария Августовна вспоминала: "Надо было спасать Пауля, у него эндартериит. Но советские части блокировали пути, на пароход не попали…"
– Кересы простили Ботвинника. А вы – простили Смыслова, который проигнорировал вашу свадьбу с гражданкой Франции?
– Смыслов испугался. Но мотивировал ловко: "Расположение небесных светил не благоприятствует моему положительному решению". После такого введения трудно обижаться.
– А кто-то удивил тем, что не струсил?
– Не поверите – пришел Корчной! Причем не на свадьбу, а к нам домой поздно вечером. Мы жили в посольском доме. Вдруг звонок, Марина открывает. На пороге в полумраке – Корчной с цветами! Вы же знаете, он похож на черта…
– Изумительно подмечено.
– Есть, есть такое. Стоит на пороге сконфуженный черт – и протягивает букет. Я до сих пор Корчному благодарен. А жена тогда перепугалась. Не поняла, кто это.
***
– Карпов рассказывал, как вы припарковали свой иностранный автомобиль возле Спорткомитета на месте Павлова. После чего тот распорядился не делать поблажек шахматистам при получении гонораров за границей.
– Да? Странно. Что-то не припоминаю такого эпизода.
– А теннисист Метревели уверял, что лишь у вас и у него были в той Москве спортивные "Форд-Мустанги".
– Вот это – правда! Был "Мустанг" – но после развода с женой Ларисой отошел к ней. Быстренько продала каким-то грузинам. Женщина практичная.
– Хорошая машина?
– Не выдающаяся. Обычный "автомат". Мне этот "Мустанг" должны были прислать американцы – я попросил, чтоб доставили в Гамбург. Там таможня. Хозяин команды Золингена, мой друг, отправил за автомобилем своего клерка. Уж в Золингене за руль сел я – и поехал через всю Европу в Москву.
– Без приключений?
– Один раз уснул на дороге. Приключение?
– Еще какое.
– Это в Восточной Германии. Спасли "шашечки", которые были вдоль немецких обочин. Если водитель засыпает, скатывается туда, издают звук под шинами. Я мгновенно встрепенулся. За мной ехал приятель – перегонял в Москву "Мерседес" для какого-то араба. Говорю: "Коля, не могу. Ложусь спать".
– Историй про вас насобирали мы много. Вот еще: пригласили на комиссию с участием старых большевиков. Вы приехали на розовом "Вольво", в желтом шейном платке. Произнесли: "Я вашу газету "Правда" не читал, и читать не собираюсь". После чего вас месяцев семь не выпускали за границу.
– Помню другое – пришел на встречу с начальниками в желтых вельветовых штанах. Косились с подозрением… А желтого платка не было.
– Как и розового "Вольво"?
– "Вольво" был темно-синий. Замечательный автомобиль, с "Мустангом" никакого сравнения! Продал другу-танцору…
– Махмуду Эсамбаеву?
– Нет. Хотя Эсамбаева тоже знал. Тот "Вольво" я купил прямо в аэропорту Амстердама, где давали скидку в 30 процентов. До Зигена машину мне перегонял Эйве.
– Президент ФИДЕ? Уровень!
– А что такого? Мы дружили, он сам предложил помочь. Потом я усадил в автомобиль Кереса с Марией Августовной – и совершили чудесное путешествие северным путем Зиген – Вильнюс.
– В радость были такие маршруты?
– По Европе ездил с удовольствием. Нравилось рассматривать маленькие города, общаться с людьми – даже из дорожной полиции. Водил лихо, а в Польше штраф за превышение скорости – почти сто марок. Пытался торговаться: "Пан инспектор, это дорого, так не можно!" В ответ: "Пан водитель, можно, можно…"
Был и печальный опыт. Играл на турнире в Пальма-де-Мальорке с Петросяном и Корчным. Возвращались через Париж. Жили на окраине, возле Венсенского леса, о котором Шекспир писал. Петросян и Корчной вытащили списки, что надо купить. Бегали по магазинам, искали кофточки, штанишки.
– Вы – нет?
– У меня идея была другая. На Елисейских полях увидел в салоне шикарный белый "Ситроен". Зашел и купил. На таком Фантомас улетал. Разогнался, и – фьють…
– Фантастика. Для человека с советским паспортом.
– Но покупать "Ситроен" было страшной глупостью! Перегнать сразу не мог. Менеджер салона еще спросил: "Зачем выкладываете такую сумму? Оставьте 500 долларов залога…" Но я настаивал: "Э-э, нет! Берите всё!" Прошло время, понял, что машину забирать не хочу. Ни к чему она мне.
– Нужно возвращать деньги.
– Это растянулось на пять лет. Помог один голландец – обо всем договорился с представительством "Ситроена". Мне 500 долларов сверху вручили.
– Получается, удачно вы вложились.
– Я их назад отослал. Решил, что французы ошиблись – а мне лишнего не надо.
– Говорили, на ваших автомобилях был номер 64-64.
– Вранье. Никогда у меня не было особенных номеров.
– Кто еще из гроссмейстеров ездил на иномарке?
– У Петросяна был "Мерседес", у Кереса – "Шевроле". В советской Москве можно было что угодно купить через УПДК.
– Управление дипломатического корпуса?
– Да. Из посольств списывали довольно приличные машины, еще долго бегали. Я все уговаривал Толю Ромашина: "Давай куплю тебе американское грохоталово? "Форд-Импалу" – о-о-огромный такой сундук…" У Толя глаза округлялись: "Боже упаси! Меня в театре съедят!"
– Ромашин интересовался шахматами?
– Нет. Что не мешало общаться, выпивать. И в Париже встречались, и в Москве. Я очень любил Ромашина, это был настоящий друг. Блестяще сыграл Николая II в фильме "Агония" у Элема Климова. Погиб Толя нелепо – пилил дерево на даче, им и придавило. Жуткая смерть!
***
– Вы сами едва не стали актером. Пробовались у Гайдая.
– На роль Остапа Бендера!
– Что не сложилось?
– А не могло сложиться. Потому что я противник Ильфа и Петрова. Они мне не по душе.
– Чем же?
– А как у них изображен Киса Воробьянинов – предводитель дворянства? Карикатурный тип. Этого им простить не могу. Вы в курсе, кто такой предводитель дворянства? Фигура! Отец Алехина был предводителем воронежского дворянства! Ильф и Петров – не для меня. Зато Таль знал наизусть что "12 стульев", что "Золотого теленка".
– Как Гайдай додумался предложить вам роль?
– Коля Рыбников посоветовал: "Я нашел тебе Остапа!" На студии "Мосфильм" меня загримировали, дали текст. Разыграли какую-то сценку. Я сказал: "Не пойдет дело!" Но большая фотография в белой фуражке висит у сестры в Петрограде. Там я хорош!
– Поехали на пробы из любопытства?
– Пообещал Рыбникову. Мне было все равно. А сыграл в итоге Арчил Гомиашвили.
– Какие у вас друзья – Ромашин, Рыбников…
– Вот Рыбников шахматы обожал! Вы не представляете, как он был популярен в Москве. Как-то в подворотне с двумя милиционерами распили бутылку водки. На четверых.
– Из горла?
– Тогда – нет. Стакан был.
– Из горла тоже случалось?
– Почему нет? Мне приходилось на четвереньках пьяному добираться домой…
– Откуда?
– Последний раз это было в Болгарии – студенческая сборная стала чемпионом мира. Попробовал анисовую водку и почувствовал себя скверно. Вышел из бара на своих – хотя болтало. Добрел до гостиницы, а уж там пришлось встать на четвереньки. С тех пор к анисовой не притрагивался!
– Любимый ресторан вашей юности?
– Я не ходил в рестораны.
– ???
– Это сказки про Спасского рассказывают. Рестораны я избегал. Не нравилось там. Наше поколение предпочитало собираться на кухне.
– После Гайдая в кино вас не заманивали?
– Милош Форман имел виды. Планировал снимать картину о матче с Фишером. Фильм почему-то не состоялся. Я бывал у Милоша на даче в Коннектикуте. Дом прекрасный, теннисный корт, бассейн. Прилетая во Францию, звонил мне. Симпатичный человек. С другом, художником по костюмам, устраивали велопробеги от Парижа до Лиона по старой дороге. Это 460 километров. Заезжали в замки, ночевали, выпивали…
– Вас не привлекали?
– Разок присоединился. Случайно. С ними поехал гроссмейстер Любош Ковалик, которому я отдал свой велосипед. Когда добрались до какого-то замка, звонит Любош: "Борис, выручай! У меня так болит задница…" С непривычки стер в кровь. Рассказал, с какими мучениями к вечеру карабкался в гору. Мимо на машине ехал француз. Увидев его страдания, высунулся в окно, заголосил: "Кураж! Кураж!"
– Теннис, кажется, и вы уважаете?
– Играл неплохо. В какой-то момент так увлекся, что всерьез подумывал о карьере профессионального теннисиста. В паре с чехом Томашем Шмидтом выиграл в Швейцарии шахматно-теннисный турнир. Сначала на корте сражаешься, потом – за доской. Даже Карпов поучаствовал. Его партнером был австралиец Мартин Маллиган, финалист Уимблдона.
– Что дали за победу?
– Какую-то музыкальную кастрюлю. Магнитофон или радиоприемник.
– На турнирах в Гаване общались с Фиделем Кастро?
– Нет. Я уже немножко знал о его проделках. Сторонился. Когда сборная СССР выиграла там первенство мира, руководство делегации приказало мне встретиться с Кастро. Но поступил по-своему.
– Как?
– Убежал. То же самое делал, когда он выступал перед толпой. Выслушивать пять часов лозунги из серии "Patria о muerte! Venceremos!" ("Родина или смерть: мы победим!" – Прим. "СЭ") было выше моих сил.
Вот Че Гевара нравился. Он любил шахматы. Приходил в окружении телохранителей в зал, внимательно наблюдал, что происходит на доске. Было видно – ему действительно интересно. Но в разговоры с нами не вступал.
– Тот же Корчной, проиграв, мог в сердцах запустить короля через турнирный зал. Самая болезненная реакция вашего соперника на поражение?
– В Бухаресте я, 16-летний школьник, обыграл Смыслова. Так до конца турнира Василь Василич со мной не здоровался.
– Обижались?
– Больше было удивления, чем обиды. А Корчной всегда крайне болезненно реагировал на неудачи. Со времен ленинградского дворца пионеров. Сбрасывал фигуры с доски, кричал, оскорблял соперника. Если кто-то делал лучше, чем он, Корчной готов был разорвать.
– Гипертрофированный максималист – в отличие от вас?
– Да не максималист он, а старший пионервожатый. По нашим, дворцовским, меркам… Когда проигрывал женщинам – это для Корчного вообще нож в сердце. Сразу нападал. Пию Крамлинг до слез довел. Вряд ли когда-нибудь ей приходилось так рыдать после победы.
***
– Скучаете по родному городу?
– Конечно! Я же петроградец!
– Почему именно "петроградец"?
– Город Петра. Мне милее Петроград, чем Петербург или Ленинград. Последний раз приезжал домой в марте прошлого года. Навестил друзей, побывал на дне рождения Жореса Алферова.
– Дом вашего детства?
– Невский, 104, квартира 2. Коммуналка. Затем перебрались на 8-ю Советскую. В перестроечные времена заехал туда. Ужаснулся – та же парадная, тот же запах, те же крысы. С тех пор не был. Интересно, что-то изменилось?
– Какое место из ленинградской юности часто вспоминаете?
– Заранее извиняюсь, но из песни слов не выкинешь. В Аничков дворец, где находился шахматный кружок, приезжал до открытия. Стоял возле проходной, смотрел на Фонтанку. По загадочному совпадению по реке всякий раз проплывали презервативы. Как две баржи – до Невы, поворачивали налево и к Финскому заливу.
– Когда-то вы сказали: "Не люблю Москву, тяжелый город". Сейчас такие же ощущения?
– Нет. Просто мама повторяла: "Уехали в Москву нагонять тоску…" Троих детей растила в одиночку. Отец покинул нас в 1944-м, завел другую семью. Во время войны мы очутились в Подмосковье, поселок Свердловский. Поселились в бараке. Когда становилось особенно трудно, мама цитировала Некрасова, которого знала наизусть. Я до сих пор помню эти строчки – про тяготы жизни на Руси.
– Мама умерла в 90 лет. Как восприняла ваш отъезд в Париж?
– Сказала: "Сына, открой шкаф. Что видишь?" – "Твое платье, кофту, ночную рубашку, обувь…" – "Вот это все мое богатство, сына. Больше мне ничего не надо". Поклонилась в пояс. И я на машине отправился во Францию.
– На какой?
– "Рено-16". Не оставлять же в Союзе. Погрузил пожитки – и вперед, через Выборг. Когда пересек границу, первое, что сделал – вышел, обнял финскую березу. Уехал только потому, что это давало возможность свободного выбора турниров. Спорткомитет от них отсек. Хотя поездки не стоили бы ни копейки – на мое имя присылали персональные приглашения. Но чиновники отвечали, мол, Спасский болен, не ждите.
– Зачем?
– Мстили. Может, за Рейкьявик. Может, еще за что-то. Припомнили всё. Последней каплей стало ограбление.
– В Ленинграде?
– В Москве. Снимал квартиру на Шоссе Энтузиастов. По дороге дважды останавливали, проверяли документы.
– Гаишники?
– В том-то и дело, что нет. Люди в штатском. Когда подъехал к дому, снова тормознули. Со мной в лифте поднялся человек. Я догадался, что он из "органов". В квартиру шагнули вместе. Когда увидел, во что она превратилась, в растерянности предложил ему выпить. Полез за коньяком, но бутылки не обнаружил. И тут не повезло.
– Что еще украли?
– Видеотехнику, вещи. Разорвали обои – думали, под ними что-то прячу. Больше всего жалко фотоархив. Его бросили в ванну с раствором, сверху сыпанули стиральный порошок. У меня было пять пакетов, распотрошили все. Половину фотографий удалось отмыть, остальные – выкинул. Я был уверен, что влезли в квартиру с благословения "органов". Говорил об этом знакомым, добавляя: "Теперь ясно, что надо уезжать!" Вскоре вызвали на Лубянку.
– К кому?
– Был такой полковник Бобков. Попрекнул: "Что ж, товарищ Спасский, нас подозреваете?! Мы – организация солидная, домушеничеством не занимаемся. В ваши дела вообще были вовлечены один-единственный раз – когда послали своего сотрудника в Рейкьявик исследовать стулья. А вас, скорее всего, обчистил приятель".
– Это кто?
– Да был оруженосец. По манерам – бывший уголовник. Познакомились в какой-то компании…
– Как же приблизили к себе такого?
– Дурак потому что! Я жил в Москве один, а этот втерся в доверие. Толя Ромашин поражался: "С кем ты связался?!" Время спустя случайно столкнулись в Москве. Парень подошел как ни в чем не бывало: "Ну что, Борис, нашли, кто грабанул?" Я усмехнулся: "Да ты, говорят, и грабанул". Он не ответил. Ладно, тоже урок.
***
– Кто вас окрестил "шаховским Пушкиным"?
– Югославы. За красивые партии. Ценю в шахматах элемент искусства, для меня это что-то возвышенное. Помните в "Евгении Онегине"? "И Ленский пешкою ладью берет в рассеянье свою…"
– Правда, что "Онегина" знаете наизусть?
– И "Онегина", и множество других стихов Пушкина. Специально не учу. Достаточно прочитать раз, чтоб отложилось в памяти. Как у Пола Морфи, который знал весь свод законов штата Луизиана. Открывали наугад страничку – и он без запинки отвечал. Родные поражались: "Зачем тебе шахматы? В цирке выступай…"
– Вы из тех гроссмейстеров, которые помнят все свои партии?
– Нет. Но если даю сеанс на 35 досках, восстановлю любую партию от первого до последнего хода. Бывало, пытались обмануть. Подходишь – и вдруг: "Вам мат!" – "Секундочку. Сейчас покажу всю партию". Сразу выяснялось, где смухлевал.
– В самолетах или поездах с любителями играли?
– Было дело. Я, еще гроссмейстер, возвращался из Москвы в Ленинград. Сидит в купе девица. Едва тронулись, залетает мужичок. Спрашивает: "Сыграем в шахматы?" – "Можно. Но у вас мало надежд на победу" – "Это еще посмотрим". Расставили фигуры. Как начал его долбать! В хвост и гриву!
– На девицу ваш успех впечатление произвел?
– Никакого. А мужичок совсем голову потерял. Когда доехали до Ленинграда, долго шел за мной от вокзала. Восклицая: "У вас невероятный талант к шахматам!" Я кивал: "Вы не первый, кто об этом говорит…"
– Сегодня в вашей жизни шахматы присутствуют?
– Немножко играю.
– С компьютером?
– Нет, за доской интереснее. Расставляю фигуры, вспоминаю собственные партии. У меня компактный набор на магните. Удобно – не падают. Еще затеял огромную аналитическую работу. Пишу о своем шахматном пути. Надеюсь, успею закончить.
– А читаете что?
– Книги об истории России. У Андрея Фурсова, Николая Старикова свое толкование событий из жизни страны, язык живой. Очень любопытно! Я – убежденный монархист, в Париже общался с людьми из рода Романовых. Ценю Николая Соколова, который расследовал убийство царской семьи. Частенько возвращаюсь к грустным размышлениям о том, как трагично окончила она земное существование. Соколов, кстати, похоронен во Франции.
– На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа?
– Нет, в городке Сальбри, недалеко от Парижа. А на Сен-Женевьев-де-Буа есть и мои друзья из белой эмиграции. Многие ушли, когда им было за 90. Николай Николаевич Рутченко, например. Историк, выпускник петроградского университета, один из создателей НТС – народно-трудового союза. Вон, на полке его книжка "Среди земных тревог". Он дружил с сыном Столыпина – Аркадием Петровичем, тоже членом НТС. Жалко, с ним познакомиться не успел. Поздно спохватился.
– В Бога верите?
– Шахматисты делятся на верующих и безбожников. Ко вторым относятся Алехин, Бент Ларсен, Корчной… Вот насчет Фишера – сомневаюсь. Слишком противоречивая личность.
– Так к какой группе принадлежите вы?
– Называю себя "полувер". То сильно верю, то снова безбожник. Слышали анекдот про двух шахматистов? Апостолы Петр и Павел им говорят: "В рай за грехи дорога вам закрыта. Только в ад. Выбирайте – социалистический или капиталистический?" – "Конечно, первый!" – "Почему?" – "Там то со спичками перебои, то со сковородками".
…На прощание пожелали Спасскому здоровья. Борис Васильевич лукаво улыбнулся: "Не волнуйтесь, ребята! Буду дальше держать круговую оборону!"