Со дня рождения Валентина Иванова — 90. Я стараюсь вслушаться в эти цифры, всмотреться пристальнее в изгибы их линий. В сутулости девятки ничего для меня не отражается. Я не верю.
90-летний Козьмич никак не прорисовывается в моем воображении. Валентин Иванов и 90 лет — весьма странно для тех, кто помнит его полным сил и задора. Все его товарищи соберутся на главной аллее Ваганьково — и снова не поверят календарям. Как сейчас не верю я.
Быть может, потому, что 90 — это дряхлость. Немощь. Растерянность бесцветных глаз.
Ну уж нет. Одряхлевший Козьмич — это какой-то нонсенс. Великий пижон прошлого века наверняка и угасал бы красиво. Доживи до 90 — был бы всем примером. Мы по телевизору видим, что такое случается — именно так уходили Бельмондо и Делон. Их стариковские портреты даже изящнее тех, что выходили в юности.
Для меня Ален Делон и Валентин Козьмич Иванов — фигуры одного порядка. Даже в стиле, в шарме. Как и в значимости для планеты.
Но мой Козьмич — не старик. Он застыл навсегда где-то на цифре 60. Быть может, даже меньше. Когда рывок от скамейки запасных к бровке не сильно уступал собственной резвости из 60-х.
Я прекрасно знал, что Козьмич среднего росточка, не дотягивает до метра восьмидесяти — но с трибуны казался могучим в этих забегах к бровке. Каким-то буйволом. Становилось страшно за игравшего на ближней к нему бровке. Это через «крайка» доносились виноватому ценные тренерские указания:
— Передай тому-то, что он ***, ***, ***!
Мне становилось ясно, почему так убыстряется, проносясь мимо Козьмича, футболист Агашков.
Великая Любовь
К Козьмичу у меня было странное чувство. Назовем его Великой Любовью.
Мало кого из футбольных людей я любил так же. Я выслушиваю истории про Иванова сегодня — и сердце мое тут же наполняется нежностью.
У меня и самого туча историй про Валентина Козьмича — но я счастлив пополнять коллекцию свежими. Надеюсь, новый стадион у команды «Торпедо» случится — и там найдется место такому же граффити, какой был на стадионе старом. Всякого приходящего должен встречать портрет Валентина Иванова.
Не могу объяснить, откуда такое внутреннее почтение к Валентину Козьмичу в моем возрасте — который не позволил увидеть его играющим в футбол. Знаю, как любят Иванова старые болельщики. Еще живы и бодры грандиозные старики — Аксель Вартанян, Валерий Винокуров, Сергей Шмитько, Александр Петров. Кто-то из них призывал переименовать Восточную в улицу Иванова. Кто-то уверял, что при всем величии Стрельцова Валентин Козьмич Иванов сделал для клуба куда больше. Если уж ставить памятник при входе — то ему. Как главному торпедовцу в истории.
Они любят в Иванове выдающегося футболиста. Во вторую очередь — тренера. У меня все иначе.
Я полюбил как раз тренера Иванова — и нравилось мне в нем буквально все. Лучшие галстуки и пиджаки в Москве. Как говорил. Как сомневался — не стесняясь показаться растерянным. Как посмеивался над всеми нами, юными корреспондентами. Да и бывалыми тоже.
Как жестом приглашал меня с диктофоном в сверкающий иностранный автомобиль — и косился заинтересованно: оценил ли я масштаб?
Безусловно, я оценил. Самые видные футболисты столицы ездили на «девятках» цвета «мокрый асфальт». А тут — заморское чудо.
— «Ниссанка», — представил автомобиль Валентин Козьмич.
— Юра, — автоматически отозвался я. Подавленный таким размахом.
«Забыл!»
Мне нравилось, как из не самых техничных усачей Иванов делал команду, заставляющую страдать всех. Его «Торпедо» душу вынимало что из «Спартака», что из киевского «Динамо», что из «Манчестера». Про «Штутгарт» молчу.
К концу 80-х, началу 90-х я еще не бросил представлять себя футболистом — но хватало ума осознать: куда до гениев? Кипиани — это не мое. Федя Черенков с его футбольной заумью, Беланов с несусветной скоростью — тоже. Что примерять на себя другие галактики?
Но мерещилось: вот так, как почти любой из «Торпедо», мог бы играть и я. При должном усердии. Оттого «Торпедо» 80-х казалось родным. Как и «Зенит» 84-го года — моя самая любимая команда из всех чемпионских.
Мне нравилось, как замысловато Валентин Козьмич изъясняется матом с бровки — и зиловские работяги только этого и ждут. Чтоб хохотнуть, чокнуться, закусить огурцом с газетки.
Мне нравилось, что за «Торпедо» болеют такие славные люди, как Ширвиндт, Арканов и побывавший директором всех московских кладбищ двухметровый старик Чапчук. С каждым из них я говорил на одном языке и подолгу. Это «Торпедо» подарило мне счастье грандиозных знакомств.
Меня очаровал добрый рассказ Юрия Белоуса, взявшего 70-летнего Козьмича ненадолго в «Торпедо-Металлург» главным тренером:
— Валентин Козьмич меня одолевал: «Купи этого футболиста, купи, без него жизни нет». Ладно, покупаем. Едем играть в Ярославль. Не выпускает даже на замену. На обратном пути подсаживаюсь в автобусе к Иванову, аккуратно расспрашиваю: «Валентин Козьмич, как же так? Почему не выпустили? Парень же здоров...» Козьмич посмотрел на меня внимательно. Хлопнул себя пальцами по лбу: «Забыл!»
«Дорогая Патрисия Кац!»
Многое для меня переплелось в одно большое воспоминание.
Оно словно снежный ком: 90-е, футбол, «Торпедо», Козьмич, первая работа в газетах, «Манчестер Юнайтед» в раздевалке на Восточке, автограф Алекса Фергюсона, расплывающийся под московским дождем. Игорь Корнеев, копающийся в движке белой «шестерки» и панихида по Льву Яшину в динамовском манеже. Юрий Семин, прямо посреди интервью в Баковке вскочивший, чтоб отобрать лопату у садовника — показывая, как правильно сажать яблоню. Редакция газеты «Футбол-Review», молодой главный редактор Костя Столбовский и такой же юный владелец — банкир Сергей Козлов. Прекрасный, барственный господин Аль-Халиди, купивший «Чайку» из гаража Леонида Ильича. Я в дребезжащей «Волге» великого футболиста Юрия Гаврилова. Последние деньги, улетающие на редкие программки с заграничных матчей. Болельщица Машка у автобуса ЦСКА, запах французского парфюма от Андрюши Иванова и «La Gazzetta dello Sport» в его руках. Это щеголь Иванов выговаривал надменно: «Спорт-Экспрессу» я интервью не даю!» Пройдут годы — тот же Андрюша, опустившийся донельзя, полуголодный, с бородой по грудь, скрывающей отсутствие зубов, даст последнее в своей жизни интервью как раз «Спорт-Экспрессу». Мне и Саше Кружкову.
Начнешь распутывать этот клубок из 90-х на воспоминательную дробь мельче — и столько всего выплывает! Будто вчера было!
Но никакие прочие воспоминания не перекроют факт: наиглавнейшая фигура 90-х для меня — Валентин Козьмич Иванов. Ну и его команда.
Это на стадионе «Торпедо» я переживу самый лютый холод в своей жизни — то ли на «Монако», то ли на «Севилье». Поездка в Норильск на прошлой неделе и тамошние -34 — пустяк в сравнении с ознобом на Восточной улице 28 ноября 1990 года. Хотя было +2.
Уходил в тот вечер я через дыру в заборе на одеревеневших ногах. Зацепившись капюшоном за какой-то крюк. Меня влекла толпа, шагавшая к дыре вполне осознанно — и запоздало дошло: о той дыре на стадионе «Торпедо» знали все. Через нее и пробирались даже на еврокубки, когда в оцеплении от самого метро конная милиция. Никакие лошади наличие волшебной дыры не отменяли. Вполне возможно, тратился на билет из 12 500 зрителей только я.
Помню, как радовался голу Коли Савичева перед самым перерывом. Приобнял очаровательную немочку, отчего-то случившуюся рядом.
Рука незнакомца с соседнего ряда протянула мне фляжку с диким настоем. Я приложился — и рот наполнился чем-то жгучим. В огне брода не было, зато пробивался вкус смородины. Ну и сивушных масел, это ясно.
Как все это забыть? Я бы хватал и хватал дьявольскую смесь из фляги — но та же рука отобрала после третьего глотка. Хрипло пояснив:
— Э, э, э!..
Но и трех глотков хватило, чтоб рассмотреть в соседке-немке самую красивую женщину на свете. Даже обнаружить заиндевевшими глазами некое сходство с Патрисией Каас. Кто ж не сходил по Патрисии с ума в те годы?
Я попытался приобнять соседушку еще раз, уже осознанно — она раздраженно дернула плечом... Да и вообще, оказалось, что не одна...
Пройдет немного времени — и уже реальная Патрисия Каас приедет в Москву. Шеф по «Московскому комсомольцу» Александр Львов напросился к ней на прием. Ну и меня прихватил — как ординарца, карлика для поручений. Проще говоря, я нес подарок. Чтоб Львов в нужный момент щелкнул пальцами — и вот оно!
О подарке долго не размышлялось. Фантазии Александра Львовича хватило на футбольный мяч. Не поллитру ж ей вручать.
Вот стою напротив, сжимаю мяч влажными ладошками. Уж готов выстрелить историей, как встретил ее точнейшую копию на Восточной улице, где был футбол, полюбил, и вот сейчас... Так сказать, безмерно рад...
Я даже раскрыл рот, но выговорить ничего не успел — потому что Львов меня опередил.
— Дорогая Патрисия Кац! — произнес хрипло.
Та оглянулась на сопровождающих чуть беспомощно. Даже пошатнулась. Кто-то успел подставить стул.
Что-то вставлять от себя не имело смысла — тремя словами Львов выговорился за всю делегацию.
Все это переплелось в моей памяти с футболом, «Торпедо» и Валентином Козьмичом Ивановым. Не странно ли?
Титановые шипы Полукарова
Я вспоминаю, как звонил Козьмичу на базу в Мячково.
Тот ответил словно спросонья, заранее недовольным голосом. Ну и правильно — вдруг им, звонящим, что-то надо?
— Алле?
Я даже не сразу распознал его голос.
— Валентин Козьмич... — зачем-то взмолился я самой жалобной, ничтожной из своих репортерских интонаций.
Старшие корреспонденты располагали двадцатью интонациями — на любой случай жизни. У корреспондентов вроде меня было около пяти.
— Ну? — отозвался Иванов.
— Сегодня умер Альберт Шестернев. Вы слышали, наверное. Расскажите что-нибудь!
Так незамысловато я формулировал в ту пору вопросы — «расскажите что-нибудь».
В этот момент выяснилось, что и у Козьмича не один голос для звонящих, а набор. Все изменилось за секунду.
— Ох, Алик, — вздохнул Иванов и заговорил мягко, любя.
Говорил, что таких защитников нет. Шестернев надвигался на тебя как шкаф, а бежал словно электричка. Ну и что-то в этом роде.
Почему я запомнил этот разговор? Не знаю. Быть может, потому, что все, связанное с Козьмичом, для меня памятно.
Я помню, как обыграл садыринский ЦСКА его «Торпедо». Обыграл весьма странно — на всем! На классе, на свежести, на веселье. На легких ногах, будто посмеиваясь. Совершенно не торпедовское по стилю поражение — команда Иванова могла проиграть, но после матча живые завидовали мертвым. Победители отдирали гетры от ног с запекшейся кровью. Проклинали Шавейко, Полукарова и их титановые шипы, по спецзаказу выточенные на ЗИЛе.
А тут никто не мог поймать крохотного Татарчука — двое торпедовцев в подкате чуть не врезались друг в друга, во все стороны разлетался клочьями газон, а выскользнувший к воротам олимпийский чемпион Володя бил мимо Сарычева. Я сидел за торпедовскими воротами и все рассмотрел очень, очень хорошо.
После матча Иванов был негромок. Странно задумчив. Эта задумчивость предвещала даже не грозу для своих, а что-то похлеще. Козьмич был погружен в размышления — и всем вокруг ясно было, насколько они тяжелы. Как много бед обещают футболистам команды «Торпедо» — просто не сегодня. Казнь отложена.
— Вот как надо играть, — кивнул в сторону раздевалки ЦСКА, откуда доносился радостный гомон. Никаких восклицательных знаков в голосе Козьмича не обозначилось.
Я, став тому свидетелем, сразу вспомнил Анатолия Тарасова. Ну и примету: если Тарасов обнимает — значит, готовься к отчислению.
Глухой, почти бесцветный голос Иванова сулил собственной команде все то же самое. Кто-то в запас, кто-то — на выход.
«Леонид Ильич еще лежит»
Это Валентин Козьмич мог взять на матч еврокубков корреспондента — и удивляться потом, что тот месяцами нахваливает «Торпедо». Даже при скверной игре. Выиграли — хвалит. Проиграли — хвалит!
— Надо же, — пожимал плечами. — Жаль, мы всех корреспондентов за границу свозить не можем.
Валентин Козьмич был очень хорошим мужиком. Простившим даже тех футболистов, которые сняли его в 90-х. Эх, какое же «Торпедо» мы потеряли, какая молодежь там подросла!
Или вот история. Прежде всякая газетная заметка читалась под увеличительным стеклом. Любая могла привести к тренерской отставке. Это сейчас пиши что хочешь — не факт, что даже прочтут. А тогда — что вы!
Валерий Винокуров из «Футбола», друг Козьмича, написал не слишком комплиментарное о «Торпедо». С чем Иванов ознакомился — но как-то упустил фамилию писавшего.
После матча собрал вокруг себя приятелей-журналистов. Винокурова — в том числе.
Отчетливо произнес:
— Да вот пишут всякие мудаки...
Ну и принялся цитировал кусками прочитанное накануне.
Винокуров спокойно выслушал — и ответил не так громко, но так же ясно:
— От мудака слышу.
Так что вы думаете? Как дружили — так и продолжили.
Не так давно напомнил Винокурову эту историю, он рассмеялся:
— Все так и случилось. У нас с Валькой было столько всего — вы даже не представляете! Всю жизнь рядом!
Я подумал: много ли в Москве осталось людей, для которых Козьмич — «Валька»? Как здорово, что они еще есть, черт побери. Я счастлив слушать их голоса.
— Из-за меня Козьмича выгнали из «Торпедо». До сих пор себе простить не могу, — вдруг вспомнил Винокуров. — 1 ноября 78-го 4 советские команды одновременно вылетели из еврокубков. Киевское «Динамо» — из Кубка чемпионов, московское «Динамо» — из Кубка Кубков, тбилисское «Динамо» и «Торпедо» — из Кубка УЕФА. Все — от слабых соперников. Киев вообще от шведского «Мальме».
— Это возможно?
— «Мальме», кстати, в тот год дошел до финала Кубка чемпионов. Предпраздничные дни, даем только результаты. На следующей неделе главный редактор Лев Филатов куда-то улетел с молодежной сборной, его заместитель меня вообще не читал. Все сразу ставил в номер. Доверял! Ну и дал я заметку под названием «Правде в глаза»...
— Выбранили всех?
— Сейчас прочитаешь — ничего особенного. А по тем временем — что-то за гранью! Еженедельник выходил в субботу. С утра пораньше главный редактор «Советского спорта» Николай Киселев видит мою статью — и все!
— Не одобрил ход мыслей?
— С каждой строчкой понимает — его уже уволили. Дозванивается до только что прилетевшего Филатова — чтоб и тот понял, что его уволили.
— Вам не стал?
— Мне позвонил Филатов, деликатно: «Валерий, вы тут написали про эти Кубки...» — «Лев Иванович, вы читали?» — «Да...» — «Вы согласны?» — «Да, я согласен...» Крайне вяло. Это было в субботу. А в понедельник Киселев и Филатов приехали в редакцию. Сидят, ждут последствий. Тут к редакции подъезжает длинный черный автомобиль — из него выходит Евгений Тяжельников.
— Первый комсомолец страны.
— В тот момент он взлетел еще выше — возглавил отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС. Начал так: «Я приехал по поручению генерального секретаря...»
— Ого.
— Филатов и Киселев немедленно встали. Тяжельников продолжает: «Чтоб вас поблагодарить!»
— ???
— Рассказывает историю — в воскресенье утром Леонид Ильич лежит себе в кровати. Ему кладут стопку газет. Естественно — он не начнет день с «Правды»!
— Странно даже представить.
— Что он берет первым делом? Еженедельник «Футбол»! Тут же натыкается на мою статью «Правде в глаза». Дочитал до конца — и сразу: «Тяжельникова ко мне!» Тот на даче — за ним отправляют «Чайку». Тяжельников прилетает — Леонид Ильич еще лежит. К этому моменту успел «Советский спорт» пролистать. Смотрит на Тяжельникова поверх очков — и чеканит: «Вот вы все время мне врете! А этот парень правду написал!» Велел поблагодарить. Тяжельников отправился лично. Премию дали — 35 рублей вместо 25 обычных.
— Похвале Леонида Ильича цена — десятка?
— Зато на все годы, что жил Брежнев, у меня был карт-бланш! Что хочешь — пиши! «Леонид Ильич его любит»! Все бы хорошо, но тем же днем, сразу после визита Тяжельникова в редакцию, в «Торпедо» снимают Вальку Иванова. Киевское, московское и тбилисское «Динамо» тренеров не тронули — а эти выгнали!
53 года вместе
Как-то мы с Сашей Кружковым напросились в гости к Лидии Гавриловне Ивановой. Чудесной, красивейшей... Я ловил всякое ее слово — и с каждой секундой все лучше понимал, почему Валентин Козьмич выбрал эту женщину. Она фантастическая. С ней говоришь — и боишься, что разговор закончится и придется уезжать.
Конечно же, расспросили и про знакомство с Валентином Козьмичом. Про которое столько всего рассказывали другие люди. Еще бы, невероятная история — два больших спортсмена полюбили друг друга. При этом умудрившись не забыть обо всем, а наоборот. Провести выдающуюся Олимпиаду.
— Дмитрий Губерниев нам рассказывал: «Возвращаемся из олимпийского Турина. Козьмич уже старенький, болеет, но приехал в аэропорт встречать Лидию Гавриловну. Стоит с красной розой — влюбленный в нее, как школьник!»
— Валя всегда меня встречал. Про него сняли несколько документальных фильмов — Оксана Пушкина, «НТВ-плюс». Иногда пересматриваю и плачу — там вся наша жизнь, столько воспоминаний. 53 года мы были вместе.
— В какой момент влюбились?
— Нам было просто хорошо — я не понимала, что такое любовь. Познакомились мы на Олимпиаде в Мельбурне. Назад плыли три недели на пароходе и восемь суток поездом. Месяц дороги!
— С ума сойти.
— В первом вагоне ехали футболисты, во втором — ресторан. В третьем — мы. Так после завтрака Валя приходил к нам в вагон — и мы разговаривали у окошка. А пошлости вообще не было никакой. Многие могут предположить: «О, на корабле...» Да ничего подобного! Все было нежно и трогательно. И так дружили три года. У меня даже мысли не было выходить замуж. Хоть Валентином увлеклась — мне он был дороже тренировок. Пока подружки, Латынина и Манина, работали, я сбегала на свидания...
— Зачем Иванова на них сопровождал Стрельцов?
— Стеснялся Валя. Нахальные они были на поле — а в жизни безумно скромные ребята. Жила я на улице Осипенко, а встречались обычно возле метро «Павелецкая». Смотрю — опять вдвоем. Не все понимали, кто мой друг — то ли Иванов, то ли Стрельцов.
— Стояли у метро два олимпийских чемпиона — и никто на них внимания не обращал?
— Да. На стадионе имена гремели, а чуть отойдешь в сторону — и ничего.
— Так как у вас до свадьбы дошло — если только дружили?
— 1959 год. Возвращаюсь с чемпионата мира, звонит Валентин: «Приходи на Автозаводскую, захвати паспорт». Я не поняла — зачем паспорт-то? Вроде бы романтика должна быть, «кольца и браслеты, пепел, сигареты...»
— Паспорт взяли?
— Да. Гляжу — стоит Саша Медакин в бежевом пальто. Под мышкой — бутылка шампанского. Валя ведет в полуподвал, какая-то контора Никанора. Сидит женщина: «Давайте документы». Валя говорит: «Заполни за меня, у тебя почерк хороший». И вот здесь я все поняла. Сашка откупорил шампанское, ударило в потолок. Так что даже предложения мне Валентин не делал.
— И свадьбы не было?
— Свадьба была отличная — как сезон завершился, собрались в Мячково. 100 человек три дня не разъезжались с базы.
— Ссоры у вас случались?
— Разве что из-за выпивки. Как отыграют, успокоиться не могут, им надо выговориться. Но не за чаем же. Все «Торпедо» собиралось у нас. Валя, Эдик, Валерка Воронин, Гена Гусаров, Боря Батанов. Вижу — хорошенькие уже, пора закругляться. А они-то на кураже, им кажется, что мало.
— Знакомая история.
— Достают очередную бутылку водки. Хватаю ее и выливаю в унитаз. Они разом притихли, вскочили. В тишине раздается голос Воронина: «Начальник, кроме тебя никому бы не позволили...»
— Почему «начальник»?
— А меня так в «Торпедо» звали.
— Ревновали Валентина Козьмича?
— Конечно. Когда расписались, на первых порах звонили девицы. Как-то поднимаю трубку и слышу: «Передайте Иванову, пусть ребенку из поездки курточку привезет». — «Вы кто?» — «Его первая жена». — «Сочувствую. Я — последняя». Валька смеется, обнимает: «Лида, да нет у меня никого...» Или засматривается на него подружка нашего знакомого. Так я специально приглашаю их в гости. Пусть посидят, а Валя за столом убедится, какая она дура по сравнению со мной.
— Тонко.
— Это и называется женская мудрость. Понимаете, ребята, по жизни каждому из нас встречаются интересные люди, которые способны чем-то зацепить. И можешь увлечься. Тут важно вовремя сказать себе: «Стоп». Построить семью — трудно. Удержать — еще труднее. Зато разлететься из-за какой-нибудь ерунды очень легко. Я счастливая женщина, потому что жила в гармонии. Утром с удовольствием неслась на работу, а вечером — домой. Для меня семь этажей в лифте казались долгими.