«Ситуация, конечно, неприятная»
Чем дальше — тем нежнее отношусь к Виктору Васильевичу. Почти десять лет прошло после кончины, а Тихонов не стал для меня фигурой позавчерашнего дня. Даже, пожалуй, вчерашнего.
Виктор Васильевич не слишком менялся в последние годы — и мне кажется, стоит прийти на хоккейный ЦСКА, появится в ложе и он. Помашет кому-то рукой. По-стариковски обрадуется, увидев наведенную на него камеру.
Но в той ложе, где лет десять назад были десятки узнаваемых, славных лиц с затянувшимися хоккейными шрамами, сегодня один Борис Михайлов. Совсем седой. Ну, мелькнет Лутченко. Отчего-то не меняющийся вовсе.
Я вспоминаю последние встречи с Тихоновым. Вот заключительный день для сборной России на сочинской Олимпиаде. Уже произнес Зинэтула Хайдарович после вылета от финнов прекрасные, сочные слова: «Ситуация, конечно, неприятная».
Насколько она «неприятная», я понял по реакции Виктора Тихонова — дистанционная скорость, которую способен был держать Виктор Васильевич, была единственным приятным открытием того сочинского вечера.
Виктор Васильевич семенил к лифту, держа под мышкой какую-то тетрадь — быть может, последнюю тетрадь в своей жизни, — а стайка волонтеров в желтых распашонках силилась догнать. Настигла у лифта. Поняв, что деваться некуда, Виктор Васильевич как-то обмяк. Терзайте, дети!
Его окружили словно дедушку Корнея. Кто-то подлез под руку, кто-то пристроился с другого бока. Тихонов и улыбки не выдавил.
Переживал он неудачу как большую личную. А она личной и была — в этой сборной недооценили его внучка Витю.
Я приблизился, не рассчитывая быть узнанным. В те годы мы знакомились с Тихоновым каждый раз заново.
Вот и тогда я подсунул диктофон. Взор Виктора Васильевича прояснился, сделался колючим:
— Что рассказывать? Ну что здесь можно рассказывать?!
Он даже сжал и чуть приподнял кулак.
— Вы же видели, как играла команда?!
На слово «играла» лично я бы не решился. Страдала на льду. Была глубоко несчастна с первого сочинского дня.
На мою беду, подошел лифт — и Тихонов каким-то цыганским движением плеч сбросил путы посторонних рук.
— Ну и о чем говорить? — выкрикнул, но каким-то полушепотом Виктор Васильевич. Заходя в лифт спиной.
Толпа волонтеров галдела совсем по-птичьи.
Я бы и подумать не смел, что через несколько месяцев Тихонова не станет.
Но вот не стало.
«Видел слезы Тихонова только раз»
Как-то разговорились с Валерием Гущиным. Человеком, бывшим рядом с Тихоновым долгие-долгие годы. Он и рассказал о последнем годе жизни.
— Вы видели слезы Тихонова?
— Только раз — когда в августе 2013-го погиб сын. Мне позвонили в половине седьмого утра: «Вася Тихонов умер. Упал с четвертого этажа. Как найти Виктора Васильевича?» Я первым делом набрал Максиму Алексееву, который почти двадцать лет был водителем Тихонова. Макс все знал и мчался к Тихоновым на дачу. Крикнул в трубку: «Догоняйте». Я умылся и сел за руль. Но до дачи не доехал.
— Почему?
— До Тихонова кто-то дозвонился, сообщил. К приезду водителя они уже были наготове. В районе Голицына Макс со встречной полосы помигал мне фарами и притормозил у обочины. Я развернулся, рядышком припарковался. Открыл дверь. Тихонов сидел впереди и плакал. Честно говоря, я больше беспокоился за Татьяну Васильевну. Но она держит горе в себе. Позже сказала мне: «Если б еще я сломалась, Вите было бы совсем тяжело...»
— Когда видели Тихонова в последний раз?
— В пятницу, за сутки до смерти. В больнице навещал его через день. Приехал, он сидел на кровати, обложенный подушками. Отдельная палата, нянечки за ним ухаживали. Расспросил меня про сына, который в ФСО работает, про внука-хоккеиста. Его же через два дня собирались выписывать. Татьяна Васильевна купила немецкую кровать, где с помощью кнопки можно выбрать любое положение. Невероятно удобная штука. Прощаясь, приобнял Тихонова: «Васильич, в понедельник придем за тобой, заберем домой, там уже все готово...» На следующий день ему неожиданно стало хуже, увезли в реанимацию. А в ночь с субботы на воскресенье скончался.
«Возьми вот конфетку»
Странная штука — память. Что она выбирает?
Всю жизнь я смотрел на Тихонова в костюмах — но в памяти его цветастые рубахи. Виктор Васильевич был тот еще модник.
Вспоминаю, как брал он целиком купе СВ, отправляясь в свой рижский дом. Все проводницы перешептывались: «Тихонов с собачкой едет...»
Хотя ездил он часто — могли бы привыкнуть. Уже все перефотографировались с Тихоновым сто раз. Но восторгались, как в первый раз.
Вспоминаю, как вылезал Виктор Васильевич из служебного «Мерседеса» на старой арене. Поддерживая руками колени.
Походка по старой памяти была торопливой. Нельзя терять ни минуты. Хоккей не простит.
Скупым жестом указывал — давай, мол, за мной.
Вот заворачиваешь за угол — и сразу его кабинет. Кажется, первый справа. Если б дворец стоял и сейчас, я бы непременно поинтересовался: кто сейчас сидит в том кабинете? Полна ли ваза карамелек, как было прежде?
После всякого интервью забывал меня Виктор Васильевич немедленно. Потом знакомились снова. Я старика не осуждал. В его годы, после столь насыщенной жизни, я бы вообще ни с кем не знакомился. Даже с собственными медсестрами. К чему?
— Какой здоровый! — радовался за меня и хоккей Тихонов. — Наверное, защитника играл?
Мы стояли рядом, фотографировались — и Виктор Васильевич доставал виском мне до плеча.
— Никого не играл, — с тоской информировал я.
— Э-эх, — вздыхал Тихонов и пододвигал мне вазу, полную гостинцев. — Возьми вот конфетку.
Сцена повторялась из раза в раз.
«Бухгалтер Старостин»
Сегодня кто-то говорит — Тихонов, дескать, бухгалтер от хоккея.
Мне досадно, будто бухгалтером назвали меня лично. Хотя — что такого в «бухгалтере»? Именно так, если верить легендам, представлялся Николай Петрович Старостин товарищу Ленину:
— Бухгалтер Старостин.
Ленин жал руку со значением. Зная цену хорошему бухгалтеру.
Но Тихонов тренировал ту самую команду, которая играла в самый фантастический хоккей, который я видел. А кто-то, имея крутой состав, не становился чемпионом ни разу. Молодые не в курсе, но Александр Мальцев, два раза выигравший Олимпиаду и девять раз — чемпионаты мира, ни разу не был чемпионом СССР. Разве ж не могло «Динамо» хоть разочек добраться до золота?
Ну и какой же он бухгалтер? Его блокноты полны были находок и выдумок. Что-то пошло, что-то нет — но едва ли кто-то в те годы фантазировал так, как Тихонов.
«Мальчик, что-то ты медленно катаешься...»
Я вспоминаю Тихонова в ликующей раздевалке «Атланта» — таким счастливым Виктора Васильевича я не видел ни до, ни после. Что он там делал? Как оказался? Не помню!
Перечитываю, что говорили про Тихонова его хоккеисты — и рад, что все сохранили в памяти тепло. Время подтерло обиды — но сохранило забавное.
Как-то говорили с Сергеем Мозякиным — кажется, после Сергей столь обстоятельных интервью не давал. Измученный сотней вопросов тогда, в темном холле мытищинского дворца. Вспомнили и ЦСКА его юности.
— Кому-то влетели 2:7, — вспоминал Сергей. — Потом Виктор Васильевич часа три гонял эту запись — туда-сюда, туда-сюда... Какой-то эпизод — и голос Тихонова: «Стоп!» Втыкает виноватому.
— Посмеивались над Виктором Васильевичем?
— Как не посмеиваться? Как-то на тренировку в двух шапочках пришел. Забылся человек. Потом на лед в чехлах вышел. Но и со мной такое как-то случилось. На собраниях начинал кого-то ругать — очень комично строил фразы... Авторитетов для него вообще не существовало! Каждому доставалось!
— Вам тоже?
— А как же? Как бы ни сыграл, все равно попадал под раздачу. Обидно бывало: 2:3 проиграли, ты забил и отдал, а собрание начинается с тебя... Помню, я сам забил и голевой отдал, а Тихонов меня раскритиковал. Поначалу было обидно, я к Виктору Васильевичу тогда еще не привык. Не знал некоторых особенностей. Он сначала тебе напихает, а через пару часов все забыл. Ходит, улыбается тебе. Со временем просто перестал принимать близко к сердцу его ругань. Как-то Игорь Шевцов, ветеран, после травмы вышел на тренировку в маске. Так Тихонов его не признал: «Мальчик, что-то ты медленно катаешься...»
«О, Сережа Зубов — Тип-Топ...»
Олег Петров, игравший до сорока, Тихонова вспоминал ласково:
— Между прочим, я был в той раздевалке «Атланта», куда зашел после победной серии с «Локомотивом» Виктор Васильевич.
— Пообщались?
— Нет. Забыл меня Виктор Васильевич. Он Мозякина расцеловал, с Хомицким поболтал. А со мной двадцать лет не виделся.
— Что ж сами не подошли?
— Неудобно... Вокруг толпа, камеры, у Тихонова интервью берут. По пути к автобусу у какой-то девчонки шепотом спросил: «Кто это?» Она глаза округлила: «Вы не знаете?! Это же Тихонов!» — «Правда?!» Пошел дальше.
— Виктор Васильевич прошлое забыл — но вы-то помните.
— О да! Виктор Васильевич мыслил образно. Зубова, например, за медленное катание прозвал Тип-Топ. Мы были в Германии, Тихонов увидел рекламу фирмы с таким названием и сказал: «О, Сережа Зубов — Тип-Топ...»
— А вас как звал?
— Нераскрывшийся бутончик. «Когда же ты распустишься?» — спрашивал. Вот к сорока годам я и распустился.
«А, щелкоперы?»
Виктора Васильевича надломила смерть сына Васи. Честно скажу — я не представляю, как он это все пережил.
Сегодня я заглядываю на Ваганьково — и мне странно в сотый раз видеть, что лежат они на разных концах кладбища. Виктор Васильевич на самой почетной аллее — ради которой ужимают центральную дорожку. Вася — где-то на отшибе. В самом дальнем конце. Пусть и в прекрасной компании.
Всякий раз, стоило завести разговор о сыне, Виктор Васильевич приподнимался со стула. Поднимал палец, горячился:
— Вася как тренер сильнее меня!
Это не слишком помогало в карьере, к сожалению.
Мы с Василием общались регулярно. Меня как-то тянуло — Василий Викторович был человеком большого ума. И ярких увлечений. Коллекционировал оружие, например.
Пусть и склонный внезапно раздражаться от неуместного вопроса. Это терпимо. Оттаивал Василий Викторовича тоже быстро. Странно, что до последнего дня мы оставались на «вы». Пожалуй, я даже жалею об этом.
Помню, договорились о встрече в холле старого дворца ЦСКА. Ту сценку не забуду никогда. Василий Викторович появился секунда в секунду. Но встретив во дворце ЦСКА отца родного, про корреспондента позабыл.
Я уж переговорил с неунывающим Шуплером, съежился под тяжелым взглядом Сергея Немчинова.
Наконец подошел ко мне:
— Вы простите, еще пять минут. Меня Плющев ждет в кафе. Ровно пять!
Я сидел неподалеку от того кафе — и имел счастье наблюдать.
Ровно через пять минут Тихонов-средний поднялся, что-то сказал вполголоса про дожидающегося корреспондента.
— А, щелкоперы? — шумно обрадовался Плющев.
Я про себя пожелал ему здоровья.
«Отца пропускали везде»
Говорили мы в тот день и про Виктора Васильевича, куда ж без этой темы.
— Виктор Васильевич всякому журналисту говорит по секрету, что вы как тренер сильнее его. Верите?
— Нет. Отец лукавит.
— Когда видели Виктора Васильевича особенно растроганным?
— В тот день, когда внука признали лучшим нападающим чемпионата мира. Не до слез — но близко к этому...
— Самая удивительная вещь, которую вычитали в отцовском блокноте?
— Я не читаю его блокноты. Это его личное. Там же в основном записаны упражнения — а это мы и так обсуждаем.
— Помните, когда стали свидетелем особенной его популярности? Когда бы это даже вас поразило?
— На параде Победы. Пройти на Красную площадь сложно, нужны специальные пропуска. А отец просто шел — и все расступались. Он каждый год ходит. Потом успевает и к Большому театру. Встречается с однополчанами своего отца, моего деда. Был момент, когда эти старики хотели положить цветы к могиле Неизвестного солдата и пройти было сложно, — так он их провел. Потому что отца пропускали везде.
«Ночью приходили мысли довольно часто!»
Про блокноты Виктора Васильевича мы поговорили однажды с самим Тихоновым.
Все оказалось правдой — действительно, на тумбочку перед сном блокнотик клался.
— А ночью приходили мысли довольно часто! Раз — и записал. Наутро вспоминаешь, разбираешься.
— Когда-нибудь подсчитывали, сколько у вас блокнотов?
— Ой, много. Дома шифоньер весь набит. Каждый день расписан. Все-все упражнения, — и не просто, а со схемой. После матча обязательно писал, что получилось.
— Был в жизни человек, который проявил к ним интерес?
— Фетисов. Сожгите, говорит, Виктор Васильевич, ваши блокноты. Знает, что у меня там все записано. Кто, когда и сколько. Про любое собрание.
«Витю-ю-ша...»
Как-то разговаривали с Владимиром Юрзиновым. Слышать надо было, как говорил он про Тихонова — ласково, нараспев: «Витю-ю-ша...»
Сегодня и для меня Виктор Васильевич... Не «Витюша», конечно, но что-то очень теплое. Свое.
— Вы мастер образа, — подбодрили мы с Кружковым Юрзинова.
— Да все тренеры — мастера! — усмехнулся Владимир Владимирович в ответ. — Один говорил: «Не слажут, так соплями измажут». Витюша Тихонов повторял: «Выжигать их с пятачка». Однажды заявил: «Вся ваша игра — уши Чебурашки».
— Боже, это о чем?
— Вот и я спросил — это о чем? А он отвечает: «Когда образно — ребятам нравится». Оказывается, уши Чебурашки — это когда играет команда по углам, жмется к бортам. Вперед не лезут.
Мне даже интересно стало — сколько ж лет они знали друг друга?
Юрзинов задумался — и припомнил:
— Мы с Витюшей встретились уже в московском «Динамо». Я туда пришел в 17 лет, а в 21 уже стал капитаном. Хоть все вокруг были старше меня.
— Вот это честь.
— Сначала капитаном был Александр Уваров. Выпил, попался. Чернышев на собрании встает: «Что будем делать? Деньги снимать?» — «Не-е-т, деньги нельзя. У него семья. Лучше мы из капитанов его попросим». Назначили Валентина Кузина. Потом ему одно предупреждение за нарушение режима, другое. Опять собрание: «Штрафовать нельзя, у него семья...» Дальше с Юрием Крыловым история повторяется. Так до меня очередь и дошла.
Чай товарища Андропова
Мне было бы очень интересно посмотреть на Тихонова в НХЛ. Что вышло бы? Где поскользнулся бы, на каком подводном камне? Съездил же туда тренером Иван Глинка — не вышло, зато было интересно.
Но эта история так и осталась ненаписанной. Тихонов не решился. Мне даже казалось, все легенды о приглашении Тихонова в Америку — чушь.
Оказалось — нет. Подтвердил сначала Тихонов: «Звали!», потом и Юрзинов:
— Был вариант поработать вместе с Тихоновым. Я бы поехал. Мне очень нравилось работать с Витюшей. Работа с ним в сборной — самое счастливое время в моей жизни. Говорил ему: «Давай попробуем. Что ты здесь сидишь?» Но не сложилось.
— Тихонов говорил, что от отъезда в НХЛ его удержала любовь к отчизне. А нам кажется — страх перемен. Как думаете вы?
— Давайте будем верить Тихонову.
— У Виктора Васильевича в кабинете мы видели портрет Андропова. Чьи портреты висят над вашим рабочим столом?
— Только родных. А с Андроповым, кстати, и я не раз встречался. Он курировал хоккейное «Динамо» в бытность председателем КГБ. Когда впервые его увидел, поразился.
— Чему?
— Андропов оказался совсем не таким мрачным, как на фотографиях. С юморком, умел расположить к себе. Чаем из пустырника угощал, который для него специально заваривали.
«Даже бомжи раскланиваются: «Здравствуйте, Виктор Васильевич!»
Виктор Тихонов — это кусочек детства. Великие победы, фантастическая игра. Кубок Канады-87 — это лучший хоккей, который я видел.
Но Виктор Васильевич — это и юность. Жил он неподалеку от старой нашей редакции, возле Тишинки. Выгуливал пуделька в этих дворах.
Все его, конечно же, узнавали. Подходил и я — выказывая почтение.
— Слава-то не проходит, — подмечал очевидное.
— Не проходит, — спокойно подтверждал Виктор Васильевич.
Пуделек Нерон смотрел на меня снизу укоризненно, подняв острую мордочку.
— Даже бомжи раскланиваются: «Здравствуйте, Виктор Васильевич!» — внезапно увлекла тема Тихонова. — Иногда, правда, могут и Вячеславом назвать, как артиста Тихонова, и Тихоном Васильевичем. Привык. Когда в санатории отдыхал, далекие от спорта генералы меня изводили: «Скажите, где мы с вами служили? Лицо у вас знакомое!» Один случай меня удивил. Подходит мужик, хлопает по плечу. «Ну как там?» — спрашивает и показывает пальцем на небо. «Понятия не имею. Я там не был. Не особенно тороплюсь». Тот ничего не понимает. Оказалось, меня за космонавта принял. Я полдня хохотал...
Мне казалось, в последние годы Виктор Васильевич чуть усомнился в собственном атеизме. Уже допуская присутствие кого-то на самом верху.
Портрет товарища Андропова в его кабинете не смекнулся на иконный ряд — но интонации в беседах на эти темы стали мягче. Слова те же — но голос совсем другой.
— Мама хоть и окрестила в пять лет, но в Бога я не верю. Не боюсь в этом признаться. В церковь не хожу.
— Ни разу не были?
— Был как-то в храме Христа Спасителя. Охранник меня узнал, все рассказал, показал. А недавно знакомый генерал предложил съездить в Сергиев Посад. В лавре два дьякона устроили для меня персональную экскурсию. Проводили в обход очередей к опочивальне, где хранятся мощи святых. Потом запели. До чего ж у них божественные голоса! Был потрясен.
— Вы им тоже говорили, что не верите?
— Да. Они спокойно реагировали. В лавре пообщался с настоятелем монастыря. Обращаясь к дьяконам, он обронил чудесную фразу: «Посмотрите на Виктора Васильевича. У него в глазах такая душевная чистота, которую вам хорошо бы иметь». Я, кстати, и с патриархом Алексием II был знаком. Пару лет назад 9 мая на Поклонной горе встретились. Кругом охрана, все правительство, но меня пропустили. Поговорили чуть-чуть с Алексием II. На прощание меня перекрестил. Изумительный человек. Почувствовал, какой от него свет идет.