Экс-третья ракетка мира, победитель 21 турнира ATP, в том числе итогового 2009 года в Лондоне, побывал в гостях в редакции "СЭ" и рассказал о том, как живет через пять лет после завершения карьеры игрока.
Инвестирую в проекты российских ученых
– О вас давно ничего не слышно. Почему последние пять лет в медиапространстве о вас было не так много новостей?
– Я никогда не являлся медийной личностью, давал интервью только после игр, по тусовкам и телеканалам не ходил. А когда закончил карьеру, погрузился в семейную жизнь. Что про меня писать? Что я папа троих детей? Это скучно и не особо интересно.
– Чем вы занимались в последнее время, кроме семейной жизни?
– Особо ничем. После того, как я закончил карьеру в 2014-м, полностью посвятил себя детям. Водил их в садик, играл с ними, ходил гулять. От тенниса полностью отвлекся. После завершения карьеры мне сложно было освоиться. Старался ракетку в руки не брать и вообще забыть, что такое теннис. Еще полгода-год, бывало, просыпался и думал, что я на турнире. Говорил себе: "Ты дебил. Ты дома, у тебя семья. Ты уже – все". А потом отпустило.
– То есть вы скучали по теннису?
– Нет. Просто было такое ощущение, что надо ехать на тренировку, на турнир, куда-то бежать. Ведь мы путешествуем каждую неделю, а тут я остановился и никуда не ездил. Потребовалось время, чтобы привыкнуть.
– Вам часто снятся матчи?
– Первый год снились постоянно. Было такое ощущение: я играю, "Большой шлем", Австралия. Но сейчас все забылось и даже не думаю об этом.
– А теннис смотрите сейчас?
– Я его никогда не смотрел, даже когда играл. Когда ты в туре, постоянно видишь его. Ждешь своего матча, смотришь другие игры. С утра до вечера – теннис мелькает весь день. Нет смысла смотреть его дополнительно. Конечно, я наблюдал за играми соперников, но не любил это делать. Иногда лучше просто выйти и, не зная оппонента, показать свой теннис. Сейчас могу посмотреть какую-нибудь игру. Недавно, например, смотрел Карена Хачанова, Даниила Медведева на грунтовых турнирах. Траву не люблю – там и смотреть-то особо нечего.
– В 2014 году, заканчивая карьеру, вы говорили, что будете заниматься финансовым бизнесом.
– Моя задача состоит в основном в инвестициях в какое-то направление, однако особой отдачи от этих инвестиций пока нет. Ждем, а когда оно начнется окупаться – неизвестно. Направление – биотехнологии. Работаем с Курчатовкой, в том числе. Мы прождали уже 4-5 лет, надеемся, что теперь это направление начнет двигаться. Но я понял, что, я больше теннисист, чем бизнесмен.
– Получается, вы финансово поддерживаете российских ученых с их разработками?
– Я проинвестировал направление биотехнологий и биотоплива, которое в будущем должно стать альтернативой нефти и газу. В Японии и Америке эта тема давно разрабатывается, вот и у нас, в России, тоже. Но дальнейшее развитие зависит от того, обратит ли на это внимание государство.
Дружба между теннисистами – большая редкость
– Поддерживаете ли отношения с кем-то из теннисного мира?
– Общаюсь с моим давним другом австрийцем Оливером Марахом. Наши жены тоже друг друга знают и часто созваниваются. Дружим семьями. Поддерживаю связь с моим бывшим менеджером австрийцем Ронни Лейтгебом, который раньше тренировал Томаса Мустера. Конечно, общаюсь с нашими теннисистами – в основном с теми, кто в Москве. С мировыми лидерами не особо. Сложно дружить, когда ты вроде друг, а на корте – враг.
– То есть то, что теннисисты дружат между собой, это миф?
– Да. Мы можем общаться в раздевалке, но на корт выходим врагами.
– Недавно Патрик Муратоглу сказал, что его раздражает неискренность теннисистов, когда они возле сетки обнимают друг друга
– Это называется этикой. Похоже на то, как уступить место в трамвае пожилым. И в мужском теннисе нет такого мнения, что кто-то кого-то превосходит. Все вежливо общаются, прикалываются, смеются. Но близкие друзья – это редкость.
– А наоборот неприязнь или ненавсить?
– Неприязнь бывает к каким-либо определенным игрокам, если на кортах отношения не сложились. Но это единичные случаи и такие конфликты, если и случаются, потом смягчаются и через пару недель забываются. Таких людей, как Кирьос, неадекватных, раньше не было. Бывали конфликты, например, со Штепанеком. С ним мы друг друга недолюбливали по ходу игры. Но после матча уже все нормально.
– Марат Сафин, когда заканчивал карьеру, говорил, что в XXI веке теннисисты стали более индивидуальными, хотя в 1990-х была веселая тусовка.
– Возможно, он прав. Я начал вливаться в большой теннис в 2001 году, 1990-е не застал. Но я помню, что раньше на соревнования никто не ездил ни с женами, ни с семьями, был только игрок и тренер.
– А иногда и тренера не было
– У профессионалов тренеры были практически всегда.
– Но у Ника Кириоса даже сейчас тренера нет
– Этот человек сам по себе, он неадекватный. Такие теннисисты бывают один на весь тур. Но если подходить профессионально, то всегда должен быть тренер, а если есть возможность, то массажист или физиотерапевт. Потому что каждый день восстанавливаться до и после матчей без физиотерапевта очень тяжело. Сейчас призовые так увеличились, что с собой можно привозить хоть и бабушек, и дедушек. Даже если первый круг проиграл, можешь обеспечить всю семью. Когда я выступал, призовые были 10000-15000 долларов, а сейчас 40000 долларов. Мне кажется, что это даже перебор. Многие теннисисты теперь специально едут на турниры, чтобы проиграть в первом круге и заработать эти деньги. Раньше ты себе оплачивал перелет, гостиницу и рассчитывал, сможешь ли ты оказаться в плюсе, если проиграешь в первом круге. А сейчас просто прилетев на турнир, ты в нереальном плюсе. Раньше для этого надо было даже на "Больших шлемах" пройти пару кругов. Сейчас теннисисты, можно сказать, богатенько живут.
– Уже не раз теннисисты подвергались критике за то, что приезжает на турнир неготовыми, проигрывали в первом круге, забирали деньги и уезжали.
– Это проблема организаторов. И они часто сами себе противоречат. Сначала увеличивают призовые, а потом их забирают. Мне кажется, что за первый круг надо ввести стандартное вознаграждение, чтобы теннисист еще подумал, стоит ли ему в случае проигрыша ехать за такими деньгами. А сейчас, получается, все думают: сейчас я на инвалидной коляске поеду, хоть на одной ноге выйду, кое-как отыграю матч и уйму денег заработаю. Из-за этого конфликты и возникают. Судья говорит, что ты недостаточно старался, и у тебя забирают деньги. А ведь бывает такое, что ты стараешься, а ничего не получается. И у меня бывало: мандраж, вообще ничего не попадаешь. Мне было страшно проиграть 0:6, я хоть один гейм брал и успокаивался. Думаю, Томича наказали за то, что он за 58 минут проиграл. Надо было ему в туалет походить или еще как-то время потянуть.
Федерер никогда не давал мне победить
– После завершения карьеры вы говорили, что в своей теннисной карьере ни о чем не жалеете. Не поменяли своего мнения?
– Нет, потому что я играл на своем максимальном уровне и перепрыгнуть эту планку не мог. Но всю мою карьеру меня останавливал Роджер Федерер. Он единственный, кто постоянно меня побеждал на всех крупных турнирах – в четвертьфиналах, полуфиналах. Это была его эпоха – в какой-то момент он был вообще непобедимым, обыграть его было сложно.
– У вас было бы больше титулов, если бы вы играли за пять лет до эпохи Федерера?
– Я думаю, что нет. В любое время были великие игроки – и Андре Агасси, и Пит Сампрас.
– Но вы ведь обыгрывали Агасси.
– Обыгрывал, когда он уже практически завершил карьеру. Я не думаю, что его было бы легко победить, когда он был на пике своей формы. Я побеждал и Кафельникова, и Сафина, когда их карьера уже заканчивалась, но когда они были первыми в мире или выигрывали "Шлемы" – поди обыграй. Это не так просто.
– Федерер – ваш ровесник, но в рейтинге ATP до сих пор входит в первую тройку. Он уникум?
– Не то что уникум… Просто его игра позволяет держаться на уровне. Его теннис такой – короткий, быстрый, легкий, острый. Он старается избегать долгих матчей, которые могут создать проблемы для его здоровья. Другое дело – как он умудряется сохранять концентрацию в 38 лет. Он может играть в быстрый теннис еще сто лет, вопрос лишь в том, как долго он сможет концентрироваться глазами. Сейчас он выдерживает матч в течение полутора-двух часов. На "Шлемах" старается в трех сетах выиграть. Но если игра затягивается на 5 сетов, то его организм начинает сдавать. Особенно, когда он играет против Надаля или Джоковича. Молодых Роджер еще сносит за счет своего авторитета. 20-летний физически сильнее, но играть против великого Федерера боится. Хотя ровесника легко переиграет. Не знаю, будет ли такой, как Роджер, в новом поколении. Пока я не заметил.
Не знаю, что посоветовать Хачанову
– Почему с возрастом держать концентрацию становится сложнее?
– Сейчас я начал тренировать молодого пацана, до этого наблюдал за сборами наших молодых игроков – 16-17 лет. Когда заставляешь игрока сконцентрироваться на определенном направлении или точности, он работает минут 30-40, качественно проводит тренировку, а на следующий день – все… Человека нет. Он не может попасть в корт. Спрашиваю его: ты устал? Отвечает: нет. Просто морально истощился. Концентрация – это отдельная работа. В теннисе часто говорят о подъемах и спадах. Но физически мы всегда ощущаем себя одинаково. Первой устает голова. И когда это происходит, начинается спад и в теле.
Вот смотрите: Медведев показал хорошие результаты в Монте-Карло и Барселоне, и я сказал: сейчас он в первых кругах проиграет. Если не сделает паузу, не отдохнет и не потренируется, то провалится. И он реально провалился. А Хачанов, наоборот, все проигрывал. Даже звонил мне, спрашивал, как и что, просил помочь. Хотел, чтобы я прилетел к нему в Рим или Мадрид потренироваться. А смысл? Я ему ничем не мог помочь. Надо было набиваться. А времени не было. Говорил ему, что надо психологически по-другому себя почувствовать. И потом он начал потихонечку прибавлять: там выиграл круг, тут два прошел и поднялся. А если хорошо выступил, можно на другом турнире на позитиве снова успешно сыграть. Но потом последует спад, и именно поэтому нужно иметь паузу, хоть неделю, чтобы голова отдохнула.
– Вы работали над концентрацией отдельно, когда были игроком?
– Это не отдельная работа. Все происходит на корте. Ведь главное что? Попасть точно. А для этого нужна концентрация. Нельзя просто побить и попадать.
– Может быть такое, что однажды вы примете предложение Хачанова тренировать его?
– Он мне так и сказал: предложение открыто. Но я сейчас занят и не могу сорваться, чтобы ему помочь. Понятно, что я могу поделиться с ним опытом, как быть игроком десятки. Он, скорее, и спрашивал о том, как выбраться из ямы – у меня ведь тоже такое было, что две-три недели подряд проигрывал в первых кругах. Но самый важный у него вопрос: как там (в топ-10. – Прим. "СЭ") удержаться? Это самое сложное.
– Что вы ему посоветуете?
– Пока ничего. Пока надо посмотреть, как он будет проводить турниры, держать свою игру. Ему в конце года нужно подтверждать очень много очков за "Кубок Кремля" и "Берси". Думаю, это тоже у него в голове сидит. Нужно набирать очки, чтобы укрепиться в десятке. Плюс еще вопрос, попадет ли он в итоговую восьмерку сильнейших в Лондоне. Для него это будет новый опыт и очень ответственный момент. Многое будет зависеть от того, как он сейчас сыграет американскую серию турниров на харде.
– То есть карьеру тренера игрока-профессионала вы для себя пока не рассматриваете?
– Это очень тяжелая работа. Мне кажется, даже тяжелее, чем быть игроком. Тренер гораздо больше переживает. Игроку-то что? В носу поковырялся, вышел на корт, потренировался, пошел на массаж, его там помяли. Понятно, что ты играешь и вся ответственность на тебе, но тренер тебя оберегает. Раньше я брата не понимал. А теперь смотрю на все с другой стороны. Тренер контролирует каждую мелкую деталь: когда покушать, сдать ракетки стрингерам, взять мячи. Вроде мелочи, а всем занимается кто? Тренер. А если проиграл, кто виноват? Тренер.
На ученика могу и наорать
– Расскажите о том тренерском опыте, который у вас есть сейчас?
– Я только начал. Сейчас тренирую 17-летнего пацана и немного тренировал 10-летнего. Мне самому интересно, что я могу дать. Чтобы исправить 10-летнему удар справа, мне пришлось снимать видео и отсылать брату и еще одному тренеру, который работает с детишками. Я вроде бы и сам знаю, но хотел мнение еще других специалистов. Я человек работящий и ответственный. Мне нужен результат. Поэтому работаю старательно и эмоционально. Могу и наорать. Матом. С 10-летним так нельзя, а с 17-летним уже можно как угодно.
– Кого вы тренируете?
– Парень. Не из сборной. Сборников не стал тренировать. Этим занимается Федерация (Федерация тенниса России. – Прим. "СЭ"), там есть тренеры, каждый прикреплен к конкретной сборной. Я туда не лезу. Зачем мне теснить другого тренера, отбирать у него работу? Прошлым летом Игорь Куницын мне предложил: посмотри, может, кого-то выберешь кого-то из талантливых игроков. Я посмотрел. Талантливых в данный момент у нас нет. Со всеми надо работать максимально. И так получилось, что взял другого парня. Просто хочется попробовать. Сейчас это как тест для себя: смогу ли я что-то сделать.
– Цель – вывести его в профессионалы?
– Моя цель – научить его играть в теннис и тренироваться профессионально. Когда пойму, что он готов, можно будет играть турниры ITF. Думаю, в следующем году можно начинать. Но это зависит от того, как я его подготовлю.
– Сам-то ученик нацелен на результат?
– В чем-то нацелен, в чем-то приходится заставлять. Бывает, заставляешь – человек не хочет. Бывает, удивляешься – работает прям на радость, и тренировка проходит очень даже неплохо.
– Ваш племянник Филипп Давыденко пытался играть профессионально. Почему забросил?
– Он не забросил. В прошлом году выиграл первый фьючерс и схватил мононуклеоз. Иммунитет полностью истощается. Человек нагрузки принимает, но чувствует вялость. Думает: "Не хватает сил, нужно еще больше физподготовкой заниматься". И Филипп свой организм, можно сказать, полностью уничтожил. Его иммунная система была настолько истощена, что потребовался целый год, чтобы восстановиться. Ни капельницы, ничего не помогает. Такое же было и у Федерера в какой-то момент, я помню…
– Швед Робин Содерлинг из-за этого вообще закончил.
– Вот! Это парень, с которым я параллельно играл. Он хотел вернуться, тренировался. Но мы, спортсмены, не можем же тренироваться просто так. Нам нужен результат, и мы максимально выкладываемся. А получается, что работа на максимальных оборотах убивает иммунитет. И Марио Анчич, я помню, тоже из-за этого пострадал.
Победа над Федерером в Лондоне – главная в карьере
– Вы неоднократно играли и с Федерером, и с Надалем, и с Джоковичем. С кем сложнее и чем отличается теннис каждого из них?
– Федерер играет чуть быстрее и сокращает расстояние между собой и соперником, играет длиннее, выбивает игрока за пределы задней линии, заставляет играть короче, а сам входит в корт и старается постоянно давить. Надаль более свободно стоит за задней линией, дает тебе больше времени и раскручивает мячи. Да, он мучает тебя, он не устает, бегает, но у тебя больше времени подумать и создать какую-то игру. Когда у тебя есть время – легче. Джокович старается и так, и так. Темп у него, конечно, быстрее, чем у Надаля, но медленнее, чем у Федерера. Поэтому всегда есть моменты, когда ты чувствуешь, что контролируешь игру. Сложнее всего с такими игроками, как Федерер. Есть еще уникумы, у которых только одна подача и выход к сетке. Бам-бам. Или подача – прием. С такими тоже не знаешь, как играть. Такие, как Карлович, Изнер. Если ты не принял его подачу, доходишь до тай-брейка, и не знаешь, что тебя ждет. 50 на 50. Получается, что не играешь ни на своей, ни на его подаче. Просто ходишь – мячики собираешь. Даже не знаю, как зрители это смотрят.
– Матч с Федерером на Australian Open-2010. Вы вели 6:2, 3:1, 15:40. Что произошло потом? Вы проиграли 13 геймов подряд.
– Я решил поменять ракетку. У меня их было шесть штук, но одна – козырная. Я ею всю Доху выиграл. Иногда говорят: бери любую и играй. Но это не так. Перед каждым матчем подбираешь ракетку. У меня с этой ракеткой уверенность была 100 процентов, потому что я чувствовал ею всё. Даже Федерера мог контролировать. Но струны-то не вечные. Мне брат сказал: скинь ее быстрее стрингеру, чтобы скорее получить обратно. А я все медлил. Просто отложил ее в сторону и взял другую. И понял, что я будто теперь какой-то другой человек. Я стал короче бить, тут почувствовал Федерер, что я уже не давлю, у меня скорость изменилась. Он начал сам давить.
Соперник сразу чувствует, когда все переворачивается в другую сторону. Он еще и в туалет пошел после первого сета, хотя вообще никогда туда не ходит. Я в шоке был. Я думал, чего он туда пошел?! Возможно, он просто психанул, не ожидал, что проиграет первый сет. Я говорил себе: "Держи концентрацию, держи". Но я уже чувствовал, что ситуацию не контролирую, что у меня струны смягчились, и мяч начал улетать в аут. Нужно было сменить ракетку. Я сменил, и тут же все перевернулось. Игра пошла в другую сторону, а потом уже меня зажало, я не знал, как вернуться в игру. Это была, конечно, катастрофа.
– Ваша самая большая победа в карьере?
– Победа над Федерером в Лондоне, на итоговом турнире. При том, что я ему до этого 11-12 раз подряд проигрывал. Я что только ни придумывал: и так и сяк пытался. А сколько раз ему с сетболов сеты отдавал. А в Лондоне получилось победить в полуфинале, это было невероятно. Это меня изменило психологически. Очень многие теннисисты его так ни разу и не обыграли. Теперь я знаю, что я побеждал всех из десятки. Это успокаивает. Ладно, я не был первым, не выигрывал "Шлемы", но я хотя бы всех обыгрывал.
– Тот титул на итоговом турнире – ваш главный в карьере? Вы же там не только из десятки, но и из пятерки всех обыграли.
– Я Джоковичу проиграл. Самое забавное, что он же не вышел из группы и пишет мне смс: "Удачи тебе в полуфинале". А я ему отвечаю: "Удачи тебе на Мальдивах!". А вообще – да, Лондон – это, наверное, самый значимый титул. За год до этого я проиграл на итоговом в Шанхае в финале. А тут удалось победить. Все сложилось как нельзя лучше.
Раньше трава была другая
– Единственное покрытие, которое вы ненавидели, и не скрывали этого – это трава. Что с ней не так?
– Потому что на ней играется всего несколько турниров в году. Я обычно выступал в Галле или Куинсе, а затем – сразу Уимблдон. Этой травы всего четыре недели в году, а сезоны харда и грунта очень длинные, успеваешь привыкнуть, а тут получается с грунта перепрыгиваешь на траву и не имеешь возможности подготовиться. Травяных кортов, где можно тренироваться, нет. Кроме самих турниров. Может, есть где-то в Англии, но я там не жил, чтобы тренироваться постоянно. Да и раньше другая трава была – очень быстрая и скользкая. Я всегда боялся травмироваться. На ней нужно правильно двигаться. Иначе можно голеностоп подвернуть или пах потянуть. Я чувствовал себя инвалидом на ней. Хотя я все равно один раз дошел на Уимблдоне до четвертого круга. Правда, тогда трава уже была другая.
– Более медленная?
– Да, и отскоки более высокие. Это они под Надаля сделали. Вообще покрытия на турнирах меняются легко. Все знают, что на US Open в 1990-е был очень быстрый хард, а сейчас медленный. Тем, кто играл в один-два удара, стало намного сложнее. Это делается ради шоу, ради зрителей.
– Михаил Южный сказал, что теннис как продукт деградирует, и зрительский интерес к нему падает. Согласны?
– Может, он и прав, ведь он выступал до нынешнего года, а я уже пять лет не играю, ему виднее. Но мне кажется, что если бы теннис деградировал, то призовые бы не росли, а они растут и очень стремительно. Раз деньги есть, значит, организаторы хорошо зарабатывают, значит много людей ходит и смотрит. Так что вряд ли интерес падает. Скорее – наоборот.
– Вы бы поменяли что-то в теннисе? В правилах.
– Постоянно пытаются что-то придумать. Вот, например, этот счетчик после розыгрышей. Слава богу, этого не было при мне. У нас бывали такие розыгрыши, например, с Джоковичем, что я бы вообще посидел минутку после них. Бывало, судья говорит, мол, давай уже, подавай, а мы такие: дай отдышаться-то! Мы же сто ударов сделали! Всё хотят, чтобы теннис быстрее был – время, деньги, телевидение, бизнес. Но у игроков возможность показать свой максимум уменьшается.
В финале Кубка Дэвиса с Налбандяном конкретно зажало
– Еще одна ваша знаковая победа – финал Кубка Дэвиса-2006, в Москве. У аргентинцев тогда два очка взял Налбандян. С ним тогда вообще невозможно было играть?
– Да можно было. Меня почему-то тогда мандраж схватил. Причем именно тогда, когда я на корт ступил. Я же тогда хорошо сыграл Шанхай, потом обыграл Челу в первом матче финала Кубка Дэвиса, но вот именно перед этой игрой зажало меня. До этого я себя отлично чувствовал. Не то, чтобы я обязательно бы его обыграл, но все же у меня точно были шансы. Но тут решающий день, первый номер с первым номером, победа, и берем Кубок, еще и в Москве, при полных трибунах. Все на тебя смотрят. Я пытался собраться, конечно, но потом понял, что без шансов.
– А еще до начала игр было волнение? Или была уверенность, что обыграем аргентинцев?
– Волнение всегда есть, но обстановка у нас в команде не напряженная была. Наш капитан Шамиль Тарпищев всегда нам давал свободу. Это позволяло нам и играть легче. Бывает, что капитан может так нагнетать, что еще хуже сыграешь.
– Перед пятым матчем Марата Сафина с Хосе Акассусо напряженно было?
– В раздевалке был интересный момент. Южный, в отличие от истории 2002 года с французами, на этот раз выходить на решающий матч отказался. Причем сразу. Потому что решающий матч в Москве – тут давление жесткое. Тут любой бы отказался! И Сафин такой говорит: "Я пойду. Ну а что делать? Проиграю – проиграю, меня загнобят, ну и подумаешь". Он просто молодец, настроенный вышел, настолько сильным психологически был в тот момент. А Акассусо, оказывается, в гостях зажался. Марат давил на него с самых первых очков и победил.
– А вот новое поколение уже лишено такой роскоши, как домашний финал Кубка Дэвиса. Что думаете об этом?
– Зато теперь там миллиард дают! Что еще тут скажешь. Опять все в деньги упирается.
После перелома кисть была уже не та
– В 2010 году вы получили травму запястья, после чего карьера не была прежней. Расскажите об этом повреждении.
– Это не просто травма, я сломал запястье. Я упал на руку в матче с Содерлингом в Роттердаме, думал, ушиб. Сразу же сделал МРТ – ничего не нашли. Я поехал играть Дубаи – болит. Играю через боль, снимаюсь. Лечу в Америку, думаю, пройдет – все-таки ушиб же. Хотя думаю, странно, чего так долго ушиб не проходит. Прилетаю в Индиан-Уэллс, играю один матч, затем снимаюсь, иду к врачу. Говорю, давайте опять проверять. Делаю рентген – перелом. Я спрашиваю, как так, почему сразу не показало? Говорят, может, из-за воспаления не было видно. Я месяц играл с переломом. Если бы я сразу знал, то, конечно не поехал бы ни в Дубай, ни в Индиан-Уэллс.
– Через три месяца вы вернулись.
– Травма залечилась, но кисть уже была не та. Она стала намного слабее. Удар слева сильно пострадал. Все-таки я двумя руками бью, на одноручный переходить не умею. У меня был пик формы, я в 2010 году чувствовал, что буду играть еще лучше, чем раньше, но травма все сбила. После этого я пошел вниз.
– Но еще четыре года вы играли...
– Не играл, а пытался. Я себя заставлял. И думал, что может, все-таки еще вернусь. Говорил себе: "Я же в десятке стоял, даже в пятерке, надо снова там быть". И этим только больше себя психологически загонял.
– То есть надежда вернуться в десятку была до 2014 года?
– Нет. Еще в 2011 я думал, может быть, в 2012-м. Я чувствовал, что могу еще сопротивляться с первой десяткой. Но начинаешь на себя давить, еще больше спешить, и ничего хорошего из этого не выходит. Наоборот, начинаешь проигрывать 70-м и 80-м номерам.
Шарапову жалко
– В чем тогда была ваша мотивация?
– Она заключалась вот в чем: а вдруг? А вдруг что-то спустится с небес, и я почувствую, что могу. Мне кажется, все игроки надеются. Южный надеялся, когда продолжал играть. Макарова сейчас надеется. Я общался с ней недавно, она думает еще вернуться.
– Почему она не играет?
– Она взяла паузу – отдыхает. А начинает работать – травма. Она заморозила рейтинг. Возможно, захочет вернуться. А вдруг? Подготовится, потренируется и что-то выиграет.
– Сейчас очень актуален вопрос: пора ли уходить Шараповой?
– Это все зависит от самой Марии. Она медийная личность. Мне, конечно, жалко ее. Любой шаг – расстрел прессой. Была бы она не Шараповой, а еще кем-то, могла бы делать, что хочет. А ей и там надо быть, и там. Сделай то, и возвращайся в теннис, и выигрывай. Я не знаю, чего она сама в данный момент хочет. Для нее сейчас это психологический момент. Не думаю, что не так уж сильно беспокоит травма. Она хочет вернуться – выкладывает в Instagram и Facebook кадры своей физподготовки. А выходит и оп… в первом круге опять снимается из-за травмы. И еще больше давления на нее. Может, залечит травму и еще на US Open выступит. Это только она знает.
– Смотрите Уимблдон?
– Нет! Зеленое не люблю.
– То есть, спрашивать у вас, кто выиграет, бесполезно?
– Я без понятия. По результатам, наверное, Федерер, Надаль, Джокович – могу так сказать. Они неплохо играют (смеется).
После истории с лайками писал Ещенко: "Ты как там вообще?"
– Раз не любите зеленое, то и за футболом не следите?
– Чемпионат мира смотрел дома. Там всмотрится лучшего всего. Был в Москве, но на стадион не ходил – слишком массовое мероприятие.
– За Россию болели?
– Конечно, ну а за кого? За наших.
– Вы не такой большой фанат футбола, как Кафельников?
– Как-то сыграл в теннис с Андреем Ещенко. С тех пор даже переписываемся с ним иногда. Подарили мне спартаковские мяч и майку с фамилией Давыденко, но фанатом "Спартака" не стал.
– Даже не тянуло?
– Нет, думал болеть индивидуально за футболиста. Недавно Ещенко из-за истории с тренером, Instagram и лайками отстранили от тренировок вместе с Глушаковым. Я сразу ему пишу: "Ты вообще тренируешься? У тебя все в порядке, ты вообще еще в "Спартаке"? Ответил, что все нормально. Как только вижу его фамилию в прессе, сразу интересуюсь.
– В каком возрасте вы начали терять волосы?
– Вы посмотрите фотографии.
– В 2005 году вы уже были лысым.
– Тогда надо проверить 2003-2004 годы. У меня отец такой же.
– Помните себя волосатым?
– Тяжело, потому что в 16-17 лет я был блондином. Сейчас даже не представляю себя с волосами.
– Комплексовали из-за этого?
– Не особо. Когда девушка появилась, а потом жена – перед кем комплексовать? Как-то об этом уже не думалось.
Легенда тенниса? Не люблю я этого
– Ваши дети осознают, насколько крутым теннисистом были их отец?
– Нет. Одному пацану полтора года – он сам себя не осознает. Четырехлетний тоже еще балбес. Дочке уже семь лет, и когда ее спрашивают: "Кто твой папа?", отвечает: "Теннисист!" Она понемногу играет в теннис, но пока не знаю, будет ли она профессионалом. Детям сегодня нравится, а завтра – нет.
– Сами осознаете, что были легендой тенниса?
– Нет, не люблю этого. Бывает, что приходит в голову: "Я – кто-то". Сейчас к вам приехал на метро.
– Узнают в городе?
– Больше узнают за рубежом. В России узнают редко – в основном, кто знает про теннис. На отдыхе – испанцы, аргентинцы, чилийцы сразу говорят: "Grande Davydenko! Can I take a picture!" (Великий Давыденко. Хочу сделать фото. – Прим. "СЭ"). Там я был бы свой.
– Может, стоило на этом построить бизнес в Латинской Америке?
– Да какой там бизнес! Там своих бизнесменов хватает. Школу открывать тяжело, особенно в России. Одно дело открыть клуб, а другое – кто там будет работать. Специалистов нет. Все тренеры, научившиеся играть в теннис, зарабатывают на бизнесменах. Мало кто занимается с детьми или профессиональными направлением. Тренеры работают на себя, а развитием должна заниматься федерация. Деньги выделяют на сборников. Но ездят на турниры без личных тренеров, на них нет средств. Сейчас все стоит денег – час спарринга 1500 рублей. Дальше – больше. Плюс аренда корта.
– В Европе дешевле?
– В Америке вообще бесплатно корты дают, в Европе летом играй сколько хочешь.
– Не зря все наши ребята тренируются в Испании и Франции.
– Да, там много компенсируется. Тренеру платят по 3000 евро, но он не только тебя ведет. У него еще 3-4 игрока, все занимаются группой. А здесь сначала заплати за корт, потом – тренируйся. Иногда удивляюсь, за что мы платим, когда играем на улице? Постоянно возникает финансовый вопрос, поэтому и не растет наш вид спорта.
– Все наши топовые ребята выросли на родительские и спонсорские деньги?
– Да. Хачанову помогал дядя, тренировался в Испании. Мне в Германии чуть-чуть помог немец, но потом все собственными силами осуществлялось. В Европе проходило много турниров, поэтому легко было подниматься.
– Брат ваш сейчас тренирует?
– Да, в академии в Германии. У него есть какой-то маленький китаец и еще много учеников. Пытаюсь у него набраться опыта, если я недопонимаю. Знаю многое, но невозможно знать все.
– Откуда еще черпаете знания?
– Из общения с другими специалистами. Работая каждый день, я тоже учусь. Нужно всегда работать на результат. Если он есть, значит, я двигаюсь в правильном направлении. Хочу реализовать себя не только как игрок, но и как тренер. Понять, смогу ли я передать что-то из своего опыта.