«Американец удовлетворял себя в бане и спросил: «В СССР этим занимаются?» Как в ЦРУ пытались завербовать советскую звезду
Игорь Арамович Тер-Ованесян, которому в мае исполнилось 84, — мировой рекордсмен в прыжках в длину, участник пяти Олимпиад, начиная с Игр в Мельбурне 1956 года. Правда, олимпийским чемпионом так и не стал, утешившись двумя бронзовыми наградами — в 1960-м в Риме и в 1964-м в Токио.
Но Игры-1960 запомнились ему не только медалью. Еще удивительной историей, о которой он поведал в «Разговоре по пятницам» в 2009 году.
— Об этой истории, как мне казалось, не должна была знать ни одна живая душа, — начал Тер-Ованесян. — Но вот приезжаю на Игры в Пекин, и мне передают книгу американца Дэвида Маранисса «Рим 1960 — Олимпиада, которая изменила мир». Этот автор специализируется на политических расследованиях. И в книге описан случай, как меня вербовало ЦРУ. Я был ошарашен: откуда Маранисс про это выведал?! В каких архивах раскопал?
— Так что за история?
— Накануне римской Олимпиады-1960 спринтера сборной США Дэвида Зима срочно вызвали из Нью-Йорка в Вашингтон. Сказали: наши американские партия и правительство просят выполнить кое-какое задание, очень по тем временам важное.
— Завербовать вас?
— Совершенно верно. Достали мою фотографию. Заключили какое-то соглашение. Отрядили двоих в помощь — прыгуна с шестом Дональда Брэгга, который в Риме стал олимпийским чемпионом, и копьеметателя Альберта Кантелло. Зим спросил: почему, мол, вербовать надо именно Тер-Ованесяна?
— Действительно — почему?
— А за мной ЦРУ следило давно — я говорил по-английски, интересовался джазом и выглядел как типичный американский студент. Парень из хорошей семьи. Хотя им нужен был не столько я, сколько скандал на Играх. Чтобы кто-то из советских попросил политического убежища.
— И как агитировали?
— На Олимпиаде в Риме ко мне явился фотокорреспондент журнала Sports Illustrated Джерри Кук, прекрасно говоривший по-русски. Пригласил в купальню на Тибре: «Игорь, я готовлю материал о матче СССР — США. Подурачимся, сделаем хорошие фотографии».
— Согласились?
— Почему нет? Я взял прыгуна с шестом Володю Булатова и пошли.
— Журналист тоже был замешан?
— Едва ли. Кстати, мой портрет через некоторое время появился на обложке Sports Illustrated. Впервые в истории американского журнала опубликовали фото советского чемпиона. Плюс ко всему заказали статью, и я целую ночь для них что-то сочинял. Писал по-русски, они даже поместили фотографию одной странички из рукописи. Я на ней четыре ошибки сделал, очень торопился. Футбол через «д» написал. Американцы заплатили 300 долларов. Для меня в те годы — бешеные деньги.
— Но это было позже. А как вас вербовали?
— Мы продолжали встречаться с Зимом, Брэггом и Кантелло. То пообедаем вместе, то еще куда сходим. Наконец они решились: «Игорь, ты же нормальный человек! Как живешь в этом Союзе? Объясни нам — как?!»
— Что ответили?
— Иллюзий по поводу тоталитарной системы я не строил. Понимал: моя задача — прыгать очень далеко. А система, со своей стороны, работала на меня, условия были созданы замечательные. Я жил во Львове, получал стипендию, тренировался в манеже. Представлял, как будет жизнь складываться дальше. А тут до меня стало доходить, с какой целью американцы затеяли эту беседу. Насторожился: «Что предлагаете?» — «Свободу!» Поначалу-то они прощупывали, как буду реагировать. Их подготовили.
— Хорошо подготовили?
— На уровне трепа — нормально. Я же не сразу догадался. Мысли не было, что идет какая-то вербовка. И вообще что-то серьезное.
— Так чем завершилась ваша вербовка?
— Зим — интеллигентный парень, студент медицинского факультета. Начал откровенно со мной говорить: «Пойми, я должен выполнить задание. Прошу только об одном — встреться с нашим чуваком из ЦРУ» Я опешил: «Дэвид, ты ***?! Да и о чем нам разговаривать с человеком из ЦРУ? Никаких заявлений делать не стану. В Америку не побегу. У меня здесь отец — ректор института, сестра». Но Зим настаивал: «Умоляю, лишь одна встреча — ради меня».
— И вы дрогнули?
— Не то чтобы дрогнул — стало интересно. Мне 22 года — а тут настоящая детективная история. Ладно, думаю, поеду. Хоть боялся страшно. Втихаря выбрался из Олимпийской деревни, поймал такси — и погнал в тот ресторан, где цэрэушник назначил встречу. Мне недавно один итальянец из МОК, прочитавший книжку, сказал: «Ресторан-то ты выбрал хороший...»
— Как прошла встреча?
— За столом Зим с женой и какой-то усатый дядька. С виду — украинский националист, западенец. Говорит: «Дэвид, оставь нас». А тут уж я решил под дурачка косить — дескать, от Зима секретов нет, пусть сидит. Человек из ЦРУ при Зиме говорить не решился. Вербовка сорвалась.
— Почему, как думаете?
— Американцы не идиоты, все просекли: то ли я не хочу, то ли боюсь. Но возвращался в Олимпийскую деревню с единственной мыслью: мне конец. Попался. Наверняка в ЦРУ внедрены наши ребята, работают на две разведки. Теперь нацарапают отчет — и плохи будут мои дела. Может, думаю, самому сдаться?
— Вот и сдались бы.
— А что скажу? И кто мне поверит? Зато возьмут на такой крюк, с которого я уже точно никогда не соскочу. Эх, думаю, была не была, ничего говорить не стану. Пройдет — значит пройдет. До первого выезда жил в большой тревоге.
— Продолжение было?
— Спустя два с половиной года Зима вызывают в ЦРУ: «Тер в Нью-Йорке». Вы только представьте: начало 1963-го, только что отгремел Карибский кризис, и тут я выигрываю чемпионат Америки в закрытых помещениях, да еще с рекордом. Помню карикатуру: три ракеты — Валера Брумель, я и Валера Булычев. А наш тренер Гавриил Коробков сидит, на гашетки нажимает. Подпись: «Мы ждали ракеты с Кубы, а они в «Мэдисон-сквер-гарден». Зим меня снова отыскал в гостинице, тихо-тихо начал возвращаться к теме. Но я остудил: «Хватит!»
— Прошло полвека. Ни родители, ни одна из ваших жен не знали о контактах с ЦРУ?
— Даже им не говорил. Никому! Вчера на даче откопал чемодан с дневниками. Достал дневник 1960 года, этот день. Сел читать. Все расписано — как мы дурачились, в такси пели итальянские песни. В бане один из американцев, Кантелло, начал мастурбировать. Абсолютно не стеснялся. Потом на меня смотрит: «В СССР этим занимаются?» Американцы создали обстановку, когда можно было говорить на любые темы. Полная раскованность. Но о главном я ни словом не упомянул!
