"Меня просили: скажи, что стало плохо с сердцем". Пойманная на допинге Сергеева рассказала всю правду
Надежда СЕРГЕЕВА
Родилась 3 октября 1987 года в Кемерове.
Серебряный призер чемпионата России по легкой атлетике (2009) в семиборье.
В 2009 году перешла из легкой атлетики в бобслей, на этапах Кубка мира по бобслею дебютировала в 2011 году. Первые три сезона была разгоняющей, затем стала пилотом.
Участница четырех чемпионатов мира (2013, 2015, 2016, 2017).
На Олимпиаде в Сочи выступала с разгоняющей Надеждой Палеевой (16-е место), на Олимпиаде в Пхенчхане - с Анастасией Кочержовой (12-е место).
В марте 2016 года в пробе Сергеевой был найден мельдоний, который она принимала по указанию кардиологов. Спортсменка была оправдана.
Результаты экипажа Надежды на Олимпиаде-2018 были аннулированы после того, как в ее организме был найден запрещенный препарат триметазидин.
Сергеева стала одним из двух спортсменов в российской сборной в Пхенчхане, у кого во время Игр был обнаружен допинг. Но если представитель керлинга Александр Крушельницкий, который вынужден был вернуть бронзовую медаль, активен в медиа-поле и делится всевозможными версиями произошедшего, то Сергеева до сих пор молчала. Она почти сразу покинула олимпийскую деревню, вернулась домой и стала ждать результатов расследования.
При том, что вопросов по ее делу масса. Еще 13 февраля, сразу после выступления, проба Сергеевой была "чистой", а внесоревновательная проба, взятая пять дней спустя, дала положительный результат. В своем недавнем интервью руководитель ФМБА Владимир Уйба фактически обвинил спортсменку в том, что запрещенный препарат триметазидин она получила из рук мамы-кардиолога. Также Уйба сообщил, что, оказывается, ФМБА вообще не допускало Сергееву до выступления в Пхенчхане по состоянию здоровья. Вместе со своим адвокатом Артемом Пацевым Сергеева ответила на обвинения и расставила точки над i.
МЕНЯ СДЕЛАЛИ КАКОЙ-ТО БОЛЬНОЙ
– Расскажите историю с вашим допуском на Олимпийские игры в Пхенчхане. По словам руководителя ФМБА, вы его так и не получили по состоянию здоровья и ехать на Игры не имели права.
– У меня есть такая особенность: при нагрузке случается сбой в сердечном ритме. Я его никак не ощущаю, ни в обычной жизни, ни в тренировках. Но каждый раз при прохождении углубленного медицинского обследования это всплывает. Мне дают условный допуск, потом вешают на сутки монитор, который отслеживает работу сердца, анализируют результаты, и дальше я спокойно выступаю. В сентябре 2017 года случилось то же самое. Меня допустили условно и дообследование с монитором назначили на декабрь. 19-20 декабря я прилетела в Москву и, как положено, ходила с монитором. Но получилось так, что накануне на сборе в Австрии у меня сильно заклинило поясницу. В подтверждение этому могу показать МРТ, которое я делала в тот же день в клинике ФМБА.
– Как связаны проблемы со спиной и с сердцем?
– Чтобы данные монитора были корректны при моей проблеме, мне нужно было носить его и под нагрузкой тоже. А я на тот момент физически не могла двигаться, еле ходила. Но врач-спортивный аритмолог, к которому меня направили, сказала, что показатели абсолютно корректны и за границей мне бы даже дополнительного обследования не назначили. В общем, она подтвердила, что все хорошо, выдала допуск, и я 31 декабря улетела с командой на вторую часть сезона. Уже потом, после Олимпиады, я узнала, что другому врачу-кардиологу ФМБА, которому передали бумагу, не понравилось, что я носила монитор на низком пульсе. Но какие могут быть вопросы ко мне, если мне даже об этом не сообщили? В январе я спокойно выступала на чемпионате Европы, на трех этапах Кубка мира.
– И никто не говорил вам ни слова?
– Абсолютно! Даже доктор нашей команды ни о чем не знал. Если бы мне сказали, я бы во время какого-то из приездов в Москву могла бы походить с монитором еще раз. Или за свои деньги поносила бы монитор дома и потом принесла бы данные, как я уже делала. Мне нечего скрывать. Но ФМБА почему-то сначала промолчало, а потом, как мне сказали, "потеряло" мою бумагу с допуском от спортивного аритмолога. Слава богу, что у меня осталась копия. А то складывается такое впечатление, будто я тайком, больная прокралась на Олимпиаду.
– Как так получилось, что вы прошли уже два олимпийских цикла в бобслее, до этого выступали в легкой атлетике, а проблемы с сердцем появились только сейчас?
– Нет, эти проблемы были давно. Я уже привыкла, что каждые полгода, в ходе УМО, хожу с монитором. Даже заранее планирую, что на УМО мне нужно два дня, а не один, как всем остальным. Однажды такой возможности не было, и я заранее прошла обследование с монитором у себя дома и приехала на УМО уже с готовым результатом. При этом не надо думать, что допуск и заключение специалиста можно получить где угодно. Допустим, в Кемерово таких врачей вообще нет.
– Я правильно понимаю, что при вашем заболевании терапевтического исключения для использования запрещенных препаратов не требуется?
– Конечно. Непонятно, почему меня в прессе сделали какой-то больной. Мне не нужно было принимать никаких препаратов. И вообще, когда в Пхенчхане нашли триметазидин, мой первый вопрос был: "Что это вообще такое?" Полезла в Интернет узнавать, что за препарат, и когда увидела, что это что-то сердечное, была в шоке. Думала: это что, злая шутка какая-то? Поймите, мне этот препарат не показан, мне никто и никогда его даже не выписывал. Единственное лечение, которое рекомендовал мне московский кардиолог, это есть побольше бананов!
НИКАКИХ ТАБЛЕТОК Я НЕ ПИЛА!
– Как отреагировали на вашу положительную пробу представители российской делегации в Пхенчхане?
– Мне назначили встречу в деревне работники МОК. Они объяснили, что произошло, и попросили подписать бумагу о вскрытии пробы Б или отказе. Все это затянулось на четыре часа, потому что я хотела разобраться, как все сделать правильно и не подставиться. Они, кстати, сами сказали, что, учитывая чистую пробу от 13 февраля, однократный разовый прием триметазидина – это бесполезно, и выглядит весьма странно. Пока мы общались, в деревне полностью обыскали мою комнату, проверили все таблетки, косметичку, вещи... Естественно, ничего подозрительного не нашли.
– Вас в целом поддерживали или осуждали?
- Поддерживала постоянно только моя разгоняющая Настя Кочержова. Мы с ней жили в одной комнате и она всегда была рядом. Из остальных, кто хотел – тот зашел, кто нет – без проблем. Многие иностранцы как раз были на моей стороне и говорили, что это какая-то глупость. Но мне на тот момент было вообще не до того, чтобы сидеть и дожидаться чей-то поддержки.
– Что вы чувствовали во время всех этих допросов и обысков?
- Мне сказали: "Выйди к прессе, скажи, что ночью стало плохо с сердцем и ты выпила таблетку". Я была в шоке, это же полный бред, никаких таблеток я не пила! На тот момент в Пхенчхане я даже толком не понимала, кто есть кто. В голове была каша, хотелось просто спрятаться и чтобы ко мне не лезли. При этом постоянно кто-то заходил и что-то говорил, а я не понимала, кому верить.
– Как вы можете прокомментировать слова Владимира Уйбы о том, что запрещенный препарат вам дала собственная мама?
– Вообще, я не понимаю, с чего все, и Уйба в том числе, взяли, что моя мама кардиолог. Она врач УЗИ, просто работает в Кемерово в кардиологическом центре. Но это, мягко говоря, не одно и то же: в этом центре и гинекологи работают, и анестезиологи, и рентгенологи, и водители с бухгалтерами, в конце концов. Мама переживает эту ситуацию даже сильнее, чем я. Если не брать детство, она никогда мне не давала ни одной таблетки, даже от головной боли. Это смешно обсуждать: я взрослый человек, мне 30 лет, много лет профессиональная спортсменка, перед Олимпиадой я даже домой не ездила. И что это за такой секретный препарат, который я только от мамы могла получить? Да он же, как теперь я узнала, в каждой аптеке продается без рецепта. Если вы так хотите меня очернить, зачем еще и маму приплетаете?
– Вы правда всерьез рассматриваете возможность подать в суд на Уйбу за распространение о вас сведений, не соответствующих действительности?
– У меня все кипит в душе. Возмущена: какое право имеет человек давать интервью, где нет обо мне вообще ни слова правды? Меня убивают, например, слова, что триметазидин был мне необходим. Якобы у меня так все плохо с сердцем, что я еле до Пхенчхана доползла. И ладно бы Уйба говорил только обо мне, но он еще и впутал в историю маму. Она и так нервничает. Кемерово маленький город, там все знают о случившемся. Эту статью сразу перепечатали все местные газеты, но ни у меня, ни у мамы никто ни из сотрудников ФМБА, ни из журналистов ничего не спрашивал. А если с мамой, не дай бог, завтра от переживаний что-то случится, я что должна буду Уйбе сказать? Есть же какие-то святые темы, которые нельзя затрагивать...
– Вы намерены продолжать спортивную карьеру, если все-таки удастся избежать дисквалификации?
– Я хочу выступать до следующих Олимпийских игр. Но очень переживаю, что, если даже нынешняя история закончится по справедливости, ФМБА теперь будет мне всячески вставлять палки в колеса и вообще не допустит до выступлений.
– Когда обвинения воспринимались болезненней?
– Сейчас история более громкая, но морально тогда, в разгар "мельдониевого скандала", как ни странно, было тяжелее. Может, потому что я за эти два года успела встать на ноги. Все равно, конечно, нервничала, но сейчас чувствую себя относительно нормально. А два года назад переживала так сильно, что даже одна боялась оставаться.
ПАЦЕВ: КОНЦЕНТРАЦИЯ ПРЕПАРАТА КРИТИЧЕСКИ МАЛА
– Вы уверены, что Сергеева не могла принять триметазидин в Пхенчхане по ошибке или в составе какого-то другого лекарства? – вопрос адвокату спортсменки Артему Пацеву.
– Когда Надя позвонила мне рано утром по московскому времени и сообщила о положительной пробе, я сразу скинул ей список препаратов, в которых может содержаться триметазидин – я уже сталкивался в своей практике с этим веществом. Она уверенно ответила, что ни один из них не принимала. Поэтому точно можно утверждать, что Надя триметазидин с собой в Пхенчхан не возила и не употребляла его ни на Олимпиаде, ни вообще когда-либо. Этот препарат ей в принципе не нужен. Более того, триметазидин – по сути своей бесполезное лекарство, можно сказать, плацебо.
– Что происходит сейчас с делом Сергеевой?
– Мы договорились с международной федерацией о продлении процессуальных сроков и максимально отодвинули дату слушаний. Нам нужно время, чтобы провести необходимые исследования, чтобы попытаться понять, каким образом препарат попал в организм Нади в те злополучные пять дней, прошедших с момента сдачи чистой пробы до 18 февраля, когда была сдана "та самая" проба.
– Триметазидин входит в состав каких-то других лекарств или биодобавок?
– Это синтетический препарат, то есть, ни в каких природных средствах он не содержится. Но, как и во многих других случаях, мы не можем исключать загрязнение триметазидином какой-либо биодобавки. Во-вторых, – и в этом уникальность вещества – триметазидин может образовываться в организме сам: он представляет собой один из семи метаболитов незапрещенного вещества под названием ломеризин. Это препарат, который довольно распространен в странах Азии, в частности в Японии и Корее, и используется как компонент медикаментов для лечения, скажем, мигрени и еще ряда заболеваний. ВАДА и аккредитованные им лаборатории хорошо знают об этих свойствах ломеризина. Дело в том, что еще в середине 2000-х оказалось, что много японских спортсменов сдавали положительные пробы на триметазидин – при том, что он в их стране вообще не распространен и даже не продается. Тогда сотрудники Токийской антидопинговой лаборатории провели отдельное исследование и выяснили, что ломеризин, попадая в организм человека, распадается на семь метаболитов, один из которых – это как раз триметазидин.
– И как можно доказать, что запрещенный препарат не попал в организм извне, а выработался там самостоятельно?
– Это действительно очень непростая задача, поскольку даже в среде специалистов-биохимиков нет до сих пор единого мнения по этому поводу, а единичные научные публикации по данному вопросу довольно противоречивы. Но мы намерены докопаться до истины и сделать все, чтобы доказать невиновность Надежды.
– Может ли триметазидин, как мельдоний, проявляться в пробах через раз, то есть раз он виден – а раз нет?
– Нет, он выводится линейно и к тому же довольно быстро – если сравнивать с тем же мельдонием.
– Почему вы сразу не стали общаться с прессой и говорить о своих версиях происшедшего?
– Я запрещал Наде говорить с журналистами – как и всегда рекомендую тем спортсменам, кому помогаю. С журналистами поговорить спортсмен всегда успеет, а вред может быть причинен уже сейчас. Объясню: все помнят недавнюю историю с норвежской лыжницей Терезой Йохауг, которая на пресс-конференции до слушаний в CAS говорила одно, а потом на слушаниях ее адвокаты придерживались иной позиции. И арбитры CAS указали ей: мол, не врите, мы же все читали. Проблема в том, что журналистов больше всего интересуют какие-то жареные, еще "дымящиеся" утверждения (специально не говорю слово "факты": все знают, что для большинства репортеров главное – привлечь внимание к своему материалу, а как и кем будет использован опубликованный материал в дальнейшем, их уже не интересует), зачастую слова выдергивают из контекста, публикуют лишь часть сказанного, что полностью меняет суть, и так далее. Поэтому мы не хотим никаких спекуляций на эту тему. Очень хочется, чтобы антидопинговые организации спокойно и беспристрастно разобрались вместе с нами в сложившейся ситуации.
