«Смерти нет. Это иллюзия, которую вбивают нам в голову». Василий Жиров был супербоксером, а теперь медитирует и верит в реинкарнацию

Уже больше 20 лет он живет в Америке. Мы сделали с Василием большое интервью, в котором он подробно рассказал не только о своей карьере, но и своих взглядах на жизнь, которые сильно отличаются от мировоззрения среднестатистического человека.

«В боксе людей прибивают, убивают, подставляют под разные тиски»

— Вы были в Аризоне, потом, насколько знаю, переехали в Техас, а сейчас снова вернулись в Аризону. Почему так получилось?

— В Техас я поехал, потому что у меня там намечался новый бизнес с моим товарищем, как я думал на тот момент. Когда я приехал туда, он почему-то очень быстро поменял мировоззрение и начал, по-русски говоря, ездить мне по ушам. Посмотрел — в течение нескольких месяцев ничего никуда не движется, он все обещает-обещает-обещает. Сказал ему: «Знаешь, спасибо за предложение, но мне нужно жить». Развернулся, забрал вещи и уехал обратно.

— У вас есть боксерский зал.

— Ну, это не мой зал, я просто арендую место и тренирую ребят.

— Посмотрел фильм про вас, снятый шесть лет назад. Вы там и модель тренировали, и бойцов ММА.

— Да, ко мне приходят разные люди. И из Голливуда ребята приезжают, откуда угодно. У меня есть много клиентов — и известных, и неизвестных. Я просто тренирую всех, кто приезжает. Если человек хочет со мной тренироваться — пожалуйста.

— С профессиональными спортсменами сейчас не работаете?

— Только с ММА-бойцом. У меня есть профессиональный боец, я тренирую его.

— А как его зовут? Может, даже знаю его.

— Вряд ли. Он еще не такой известный, по крайней мере, до этого я о нем не слышал. Он поднимается по карьере, тем более сейчас я поставил ему удар, он начал делать больше. Ему нравится то, что он получает от меня.

— Сейчас в России есть крен в сторону ММА, ММА вытеснил бокс, больше просмотров, обсуждений. В США такого нет?

— Ну, бокс остается, но ММА постепенно отодвигают бокс в сторону. Здесь чем интереснее шоу, тем людям больше нравится. Кто платит деньги, тот заказывает кино.

— Есть такое мнение, что в боксе гонорары больше. Но это все же касается только звезд.

— Да, большие гонорары получают только те, кто наверху. Те, кто ниже, дерутся за копейки. Дерутся для поднятия своего имиджа в надежде, что однажды получится выстрелить. Это нелегкий вид спорта. Сами знаете, людей прибивают, убивают, подставляют под разные тиски. Мне повезло, с одной стороны. Я подписал контракт с менеджером, менеджер был промоутером. Промоутер меня поддерживал, пока я с ним находился.

— У вас был серьезный промоутер, Боб Арум.

— Да, Боб Арум — серьезный промоутер, он очень обо мне беспокоился. Просто, когда я стал чемпионом, он не знал, что делать дальше. Развел руки. Крузервейт — такой вес... Между тяжелым и полутяжелым весом. Мы были между, и непонятно, что делать с этим весом. Нет таких известных имен. Я был первым, кто начал подниматься, а они не знали, что с этим делать. Просто отпустили меня.

— В каком году вы расстались с Арумом?

— В 1999-м, по-моему.

— Вы из-за непопулярности крузервейта впоследствии решили подняться в весе?

— Подумал, что надо попробовать, проверить. Спарринги у меня проводились только с тяжеловесами, партнеров моего веса было мало. Тренировался с большими весами. Там, извините, негры, черные ребята весом 250-300 фунтов (113-136 кг). 300 фунтов — это вообще гиганты.

Не знаю, помните ли вы такого — Бигфута Мартина. Я с ним спарринговал. Кстати, нокаутировал его, по печени попал. Он не ожидал. Сказал тогда: «Только Тайсон и ты меня на жопу сажали». Ответил ему: «Извини, дорогой, тут у нас такие правила».

— Вы же, кажется, выходили в тяжелом весе с недовесом.

— Да. Если удар есть (а удар я поставил еще в раннем возрасте, могу бить и с левой, и с правой), то там вес уже не так важен. Посмотрите на Джо Меси, с которым я дрался, — он не ожидал такого, чуть не скончался на ринге, бедный. Немножко мне не хватило [для победы].

«Тренер спускал собаку, была задача убежать»

— Вашим тренером был Александр Апачинский. И это был жесткий тренер. Какие-то его методы в тренировочном процессе используете?

— Использую, только мягче и плавнее. Люди, которых я тренирую, — американцы, они слабенькие бывают. Но некоторых пускаю чуть дальше, чем большинство. В зависимости от состояния человека. Я начинаю поднимать нагрузку, ставить такие упражнения, которые они ни разу не делали, и смотрю на реакцию. Если реакция нормальная — продолжаю дальше. Если нет — торможу и больше не подхожу к этому. Оставляю только простые тренировки — как, грубо говоря, у маленьких мальчиков — чтобы человек не перебрал.

— Там и в суд могут подать, если что.

— В суд не подадут. Все, кто ко мне приходит, подписывают со мной контракт, в котором сказано, что я могу здесь сделать все что угодно, даже могу прибить. Конечно, я никого не прибиваю, но... (Улыбается.)

Как мы тренировались в зале у Апачинского — такое даже в голову никому не придет. Мужики, которые туда приходили, говорили: «Апачинский и Жиров — два сумасшедших! Один гоняет как сумасшедший, а другой тренируется как сумасшедший». Апачинский ставил меня в положения, в которых мне приходилось выживать.

— Вы ведь пришли к нему в 11 лет?

— Да, в 11-12.

— Но он же не сразу стал вас жестко гонять?

— Нет, в начале, конечно, не так, но тренировки пошли жесткие сразу. У Апачинского такая методика была: кто выживет — тот пройдет дальше. У нас, допустим, начиналось лето — приходило до 100 человек в зал. Первая тренировка — после нее половина не приходила. Еще одна тренировка — опять половина отсеялась. И так оставалось один-два человека, а может, и никого не оставалось в течение месяца. Так Апачинский проверял людей на прочность, проверял, насколько они желали быть лидерами.

Александр Апачинский.

— Помните свою первую тренировку?

— Да, конечно. Апачинский сразу поставил меня на ринг с пацаном, который занимался уже два-три месяца. Он поставил меня и сказал: «Вперед, давай!»

— То есть сразу спарринг?

— Да, он сразу проверял, насколько человек хочет тренироваться, насколько много у него амбиций.

— Хотя бы раз была мысль бросить эту секцию из-за того, что там тяжело? Многие ведь ломались, как вы говорите.

— Я после тренировки заходил в душ, сидел там уставший, мокрый и думал: «Зачем меня мама родила?» Именно такая мысль, а не мысль уйти из зала. Я понимал, что тренер старается сделать все возможное, чтобы мы развивались. Он делал все, чтобы нас усовершенствовать. Цацкаясь с нами, он бы ничего не добился. Больно, плакать хочется, но надо держаться и двигаться вперед.

Был такой момент — один пацан сказал: «Хочу тренироваться, как Жиров». Мой ровесник — нам по 14-15 лет было. Апачинский бросил нас в озеро Балхаш — плавать. Там есть такое место, называется Зуб. Мы от бухты до него доплыли, развернулись и поплыли обратно. Это достаточно долгий путь.

Плывем уже несколько часов. Этот парень говорит: «Я тону, я устал». Апачинский плывет на лодке. Говорит ему: «Ну и тони!» И поплыл дальше. Этот парень кричит: «Я не могу!» А Апачинский: «Не можешь — не надо». Короче, мы кое-как доплыли до берега, я помог ему, настраивал его: «Давай, тут осталось еще немного, хочешь быть чемпионом — надо быть чемпионом». В общем, доплыли. Этот парень высказал Апачинскому все что думал и дал деру. Больше я его не видел.

— А вода была холодная?

— Скажем так — не теплая. В озере есть свое течение. Где-то плывешь — тепло, а где-то — холодно.

— Случалось, что ногу сводило во время таких заплывов?

— Я постоянно держал булавку в трусах, так что это не было проблемой.

— «Собака Апачинского» — это как выглядело?

— С моей точки зрения, это был тренировочный процесс, а для тех, кто наблюдал со стороны, это был ужас. Люди были в ужасе, не знали, как реагировать на Апачинского, некоторые матерились на него, некоторые кричали: «Ты что делаешь с пацаном, как ты тут тренируешь ребят? Это возмутительно!» Но я, исходя из понимания того, что было у нас в то время, понял, что другого выхода не было. Апачинский старался делать все, что в его силах — в его понимании. Он использовал те инструменты, которые у него были. А если у него чего-то не было — находил и использовал. Он много читал, был очень развитым и умным человеком, смотрел много видео. В одном из интервью он прочитал, что американский боксер-профессионал тренировался с леопардом. Слава богу, что в нашем городе не было леопардов или львов! Но была немецкая овчарка.

Все происходило в зале, где мы тренировались. Там есть холл. Я становился в конце холла. А собака — в метре сзади от меня. В конце холла — дверь. Там стояли пацаны. Если я пробегал через холл, а собака меня не догоняла, пацаны закрывали дверь — за мной. А если собака меня настигала, то я должен был от нее увернуться, накричать, что-то сделать, чтобы она отступила. В руке у меня была веревка — ей я контролировал ситуацию с собакой.

— Чтобы не укусила?

— Бывало, что кусала. Приходилось ехать в больницу и зашиваться.

— Какие-то шрамы от этого остались?

— Есть на правой руке, на спине, на ногах. Но это уже мелочи.

— Действительно были такие тренировки, когда Апачинский бил вас по животу черенком от лопаты — для укрепления пресса?

— Были и такие тренировки. А бывало и так: я вставал, поднимал руки, а мужики подходили и начинали меня бить, кто как мог. Или на перекладине я висел. И ногами били, и руками. Таким образом укреплял свое тело.

— Апачинский снимал много видео. Есть видео, где вы спаррингуете сразу с двумя парнями — то ли каратистами, то ли кикбоксерами. Они били ногами.

— Это были каратисты. Мы специально приходили в зал карате, тренировались там с ребятами. Они на меня нападали, а я от них уворачивался. Так учился скорости и быстрому мышлению — как перейти с одного момента на другой и не пропустить удар.

— Вы рассказывали о ситуации, когда Апачинский чуть ли не с дракой отвоевывал для вас место, кажется, в сборной СССР.

— Я, честно говоря, всю историю рассказать не могу, потому что точно ее не знаю. Но мне несколько человек рассказывали, что на каком-то тренировочном сборе тренеры стали обсуждать, кто поедет на соревнования. Когда сказали, что на мое место поставили другого боксера, Апачинский сказал: «Почему? Жиров убьет этого парня». Я всех бил тогда. Меня даже ставили тренироваться с боксерами более высокой весовой категории, чтобы они меня разбили, а они ничего не могли сделать, боялись. Они говорили: «Жиров — сумасшедший, он нас здесь убивает!» Я действительно был готов к любому испытанию... Да, я слышал, что у него бывали драки с тренерами.

Александр Апачинский.

«В Балхаше люди говорили: «Я — Василий Жиров» — и начинали творить чудеса»

— Как у вас в Балхаше было со спарринг-партнерами?

— Тяжело было. Поэтому Апачинский и приводил меня в зал карате, к борцам, к людям, которые могли каким-то образом ударить ногой или рукой. Ставил меня [одновременно] с двумя-тремя разными пацанами, чтобы я мог от них увернуться, защититься и слегка задеть, не прибивая.

— Карагандинская область и в 80-е, и в 90-е годы вряд ли была самым безопасным местом на Земле. Вас никаким образом не тянули в какие-то разборки?

— Конечно, приходили ребята, спрашивали, но Апачинский говорил: «Никаких драк. Узнаю, что кто-то что-то делает, — голову оторву». Он действительно был жестким на этот счет. Да и я не хотел ни в какие драки лезть. Если что-то где-то и было, то это были короткие, быстрые драки, никто ни о чем не знал. Были люди, которые с ума сходили, напивались и говорили: «Хочу с тобой драться!» Я спрашивал: «Крыша съехала, что ли?», а мне в ответ: «Нет, хочу драться!» Ну, я сразу... бам — ударил, человек падал, потом вставал, говорил: «Вася, спасибо» — и уходил. Потом еще приходили и извинялись.

— Еще была история, что в городе кто-то вашим именем представлялся.

— Было такое, да и до сих пор где-то такие появляются. Приходили, говорили: «Я — Василий Жиров» — и начинали чудеса творить. Меня в это время в городе уже не было. Кто-то заменял меня, видимо.

— У вас же пятеро братьев и сестер.

— Два старших брата и три младшие сестры.

— Ваша мама одна всех тащила?

— Да. Потому что папа пропал очень рано, я еле помню его. Был и пропал. Это его жизнь, каждый выбирает свой путь. Я его не сужу, человек сделал свой выбор и ушел.

— Кто-то еще из ваших родственников пошел в спорт?

— Вытащил своего брата в бокс. Мой брат — шахматист, очень умный человек, физически развит, но не знает, как с этим обращаться. Я его затолкал в бокс, научил, чтобы он мог себя защитить. Сейчас поставь его с кем угодно — он знает, как увернуться.

— Все в Казахстане живут?

— Нет, один брат сейчас живет у Черного моря.

— Еще вы рассказывали, что работали сварщиком.

— Я учился на сварщика, окончил [ПТУ] с отличием, из училища вышел с четвертым разрядом. Я хорошо работал, заварить любые вещи мог очень хорошо. Даже наш учитель по сварке постоянно давал подработку. Как окончил училище, уже не занимался этим. Было уже не нужно. Я был полностью в боксе, на это времени уже не было. Когда я приехал в Америку, мне эти умения пригодились. Мы были с ребятами на каком-то участке, нужно было с чем-то помочь, я спокойно взял [сварочный аппарат] и все сделал.

— В 1993 году вы вместе с Апачинским ездили в Торонто. Как эта поездка образовалась?

— У нас был спонсор в Балхаше, два брата. Они были директорами завода, кажется... Командовали там парадом, в общем. Нам был нужен тренировочный процесс, Апачинский искал разные варианты. Он поговорил со своими друзьями, те предложили сделать поездку в Канаду перед Олимпиадой, чтобы я мог как-то прочувствовать американских боксеров, их стиль бокса. До Олимпиады мы съездили в Канаду, я там провел много спаррингов. Там тоже были спарринги с двумя ребятами сразу, которые на меня нападали. С одним дрался, размотал его как пацана, а Апачинский сказал: «Давайте, загоняйте второго!» Канадцы удивились: «Как? Такого не может быть!» Вывели второго — я и его загонял.

— Кажется, вы рассказывали, что тренировались по восемь часов в день по три раза. Это там было как раз?

— Да.

— Какие это чувства? Восемь часов в день — это сильно.

— Когда ты просто тренируешься и ничем не занимаешься... Ты тренируешься, кушаешь, спишь. Такая была у меня жизнь, другими делами заниматься не мог. Весь фокус — на боксе.

— Хотя бы на Ниагару съездили.

— Да, съездили, посмотрели, как она выглядит. Вот что бокс дал мне — я увидел мир, посмотрел на земные красоты. Если бы не бокс — я бы этого всего не увидел.

— Что в ваших путешествиях произвело наибольшее впечатление?

— В Шотландии очень понравилось, там очень красиво. Моменты, которые не могу передать словами. Вернее, могу, но не знаю, поймете ли вы меня. Я там испытал дежавю.

— Как будто там уже были?

— Да.

— Это где именно?

— В Эдинбурге. Когда гулял по Эдинбургу, было ощущение, что приехал в старый знакомый город. Я там один ходил, гулял, не заблудился. Ходил там так, как будто был там еще вчера. Чувствовал себя как дома.

— Город потрясающий, конечно.

— Да, потрясающий город, там очень много красивых замков. Красотища, плюс эти воспоминания — для меня это был шок. Потом приехал домой, нашел книжку Эдгара Кейси «Прошлые жизни», начал читать, сравнивать с тем, что испытал. Совпадений было много, очень интересно.

«Помню, Кубок Вэла Баркера уже подержанный был. Мой брат его немного подкрутил, починил»

— У вас 217 любительских боев. Понятно, что выигрыш Олимпиады — это вершина карьеры в любителях, но все-таки: какой свой бой в любителях считаете лучшим?

— В каждом бою осталась частица меня. Не могу назвать какой-то конкретный. Каждый бой учил меня чему-то, приводил меня к лучшему пониманию бокса, осознанию того, что я всегда должен быть лучше и лучше. Нельзя остановить жизнь и сказать, какой день был самым лучшим. Лучший день — это тот, когда ты проснулся.

— Я думал, вы сейчас назовете полуфинал Олимпиады с Тарвером, тем более что это был реванш (Жиров победил Тарвера в полуфинале ОИ-1996, а до этого проиграл ему в полуфинале ЧМ-95).

— Это был один из боев... Я пересмотрел свой поединок с ним на чемпионате мира, и должен был сделать то, чего он не ожидал. Во время боя я начал с ним драться. Не боксировать, а именно драться. Он не ожидал этого. Бокс боксом, но когда ты начинаешь делать как бы уличный бой... Он просто не знал, что делать, потерялся.

— Тарвера ваш самый сильный соперник на любительском уровне?

— Один из. Хороший боец.

— Кого еще бы назвали?

— Канадец, кстати, был очень хороший на Олимпиаде... А нет, с канадцем был бой на профессиональном ринге (речь о бое с Дейлом [Брауном в октябре 1999 года, Жиров победил нокаутом в 10-м раунде. — Прим. «СЭ»). Я его тогда так поймал — он даже не ожидал. Я сделал тактически правильный выпад. Был канадский боксер, он выиграл все свои бои, я защищал свой титул. В седьмом или восьмом раунде нокаутировал его, попал по печени, он долго валялся. Я преподнес ему сюрприз. Скорость у него хорошая. Он начал ее наращивать, я почувствовал, что бой начинает выравниваться, что я пропускаю удары. Подумал: «Надо что-то менять». Я шел на него вперед, постоянно атаковал, а потом пошел назад. Он немножко этого не ожидал. Он думал: «Как это? Василий Жиров и отходит назад?» Он почувствовал себя окрыленным и начал на меня резко прыгать, а когда он резко прыгнул, он открылся. Как только он открылся — я его одним ударом выключил. Печень выскочила у него, в поджелудочную ушла.

— За профессиональной карьерой Тарвера потом следили? Рой Джонс и так далее?

— Чуть-чуть, да. Он побил Джонса, молодец, я за него был рад. Я в свое время тоже предлагал Джонсу драться. Предлагал: «Рой, давай!» Он сказал: «Ты хороший боец, я хороший боец». Я спросил: «Делаем бой?» Он ответил: «Нет».

— Как думаете, почему он отказывался? Он же потом и в супертяжелый вес заходил.

— Он прыгнул через мой вес. Он был чемпионом в полутяжелом весе, а я в крузервейте. Я ему говорил: «Рой, давай сначала со мной, в мой вес, а потом уже с Руисом». А он отвечал: «Нет». Знал, что дело пахнет керосином, видимо. Действительно, по тому, что я видел, и по тому, как я был готов, — неважно, был бы передо мной Рой Джонс или Майк Тайсон — я бы подрался.

— Вернемся к Олимпиаде — там в первом же поединке вы получили травму кисти.

— Да. Если посмотреть — на левой руке указательный палец ровный, а на правой немного уходит вниз. Ударил человека по голове, а бинтов у нас там не было. Дрались почти голыми руками. Удар был такой сильный, что я потом даже наполовину кулак сомкнуть не мог. Каким-то образом со всем этим я дошел до финала. Когда врач проверял меня перед финалом, он попросил сомкнуть кулак, увидел, что есть проблема, спросил: «Ты чего?» Я ему сказал: «Да нормально все». Он переспросил: «Точно?» Я ответил: «Да». И он дал мне возможность драться. Я тогда сказал: «Это уже финальный бой, дойду».

— Сильно это мешало?

— Ну, знаете, когда собака прыгает на тебя и начинает кусать, то ты уже не обращаешь внимания ни на какие моменты, кроме выживания. Я уже не смотрел на это как на проблему. Просто видел цель и шел к ней (помимо Тарвера Жиров победил на той Олимпиаде Хулио Гонсалеса, Пьетро Аурино, Троя Амоса-Росса и Ли Сун Ба. — Прим. «СЭ»).

— А бинтов почему не было?

— Ну, бинты-то были, но метра полтора где-то. Не знаю, почему тогда такие бинты давали. Били практически голыми руками.

— Странно, это ведь Олимпиада, все должно быть на высшем уровне.

— Да, я тоже удивлялся, думал, будут хорошие, длинные бинты, а дали полтора метра. Мне кажется, они хотели, чтобы мы не били сильно, скажем так. Чтобы меньше проблем у боксеров было. У каждой стороны на это был свой взгляд. Может, деньги кто-то на этом сделал, кто знает? Это тоже не стало бы для меня сюрпризом.

— Чем та Олимпиада запомнилась в бытовом плане?

— Было приятно, что, куда бы мы ни выходили из Олимпийской деревни, нас везде приветствовали. И полицейские приветствовали, и люди просто подходили и здоровались. Атмосфера была хорошая.

— А Мохаммеда Али видели там?

— Он там был, да. А потом мы уже с ним познакомились, когда я стал профессионалом.

— Где это было?

— Кажется, в Лас-Вегасе. Он подошел, что-то сказал мне. Он уже болел тогда Паркинсоном. Он сказал что-то смешное, я не разобрал до конца, но посмеялся, поблагодарил его. Было приятно.

— То есть, несмотря на болезнь, он был в хорошем расположении духа?

— Да. Где бы я его ни видел, он всегда улыбался, шутил, где-то подыгрывал публике. Азартный человек был, живой, настоящий.

— Вы ведь первый олимпийский чемпион из Казахстана. Как вас тогда встретили на родине?

— Очень хорошо, много людей пришло. Когда я приехал из Алма-Аты в Балхаш, там вообще на каждом углу люди подбегали, фотографировались, автографы брали. Люди были довольны. Мы с тренером и бригадой, которая нам помогала, начали новый цикл Балхаша.

— А что подарило государство?

— Мне дали орден Парасат — если сравнивать с советскими временами, то это что-то вроде ордена Ленина. Еще нам дали денежное вознаграждение, потом ребята подарили мне машину, тойоту.

— Вы на ней долго ездили потом.

— Да, долго ездил на ней, потом отдал брату. Тот до сих пор на ней ездит.

— Как выглядел ваш переход в профессионалы? Как принимали решение, как нашли промоутера?

— Сразу после Олимпиады поступили предложения. До Олимпийских игр за мной гонялись немцы, говорили: «Вася, нам не нужна твоя золотая медаль, мы знаем, что ты — лучший, приезжай в Германию, мы тебя сделаем профессионалом». Я отвечал: «Ребята, извините, но сначала надо стать чемпионом, а потом уже будем разговаривать». Немцы были первыми, кто за мной начал гоняться. Потом пришли американцы, люди из других стран. Я поговорил с Апачинским, он мне сказал: «Где у нас боксерская Мекка? В Америке. Значит, поедем сразу туда». Так мы и двинулись в Америку.

— Мне кажется, сказалось еще и то, что вы взяли приз Вэла Баркера.

— Да, это очень престижный приз, многим боксерам это и не снилось. Я настраивался только на победу и на то, чтобы быть лучшим боксером. Когда я привез кубок домой, это был исторический момент. На этом кубке столько великих имен, каждый ставит свое имя. Помню, кубок уже был немного подержанный, брат немного подкрутил его, починил.

— А вы потом этот кубок сдали обратно?

— Да, мне потом сделали копию, но я ее так и не забрал. Осталась у друзей.

— Золотая олимпийская медаль у вас дома хранится?

— Да, у меня.

— Сейчас не рядом?

— Где-то лежит. У меня и пояса все лежат, я все сложил в большой чемодан. Когда ты становишься чемпионом, тебе дают пояс и специальный чемодан. Я туда сложил пояса и медаль там держу.

«Был у меня агент, выходец из СССР. Вообще ничего не делал, и я его выгнал»

— Когда вы перешли в профессионалы, почему оказались именно в Аризоне?

— Получилось так, что мой менеджер жил на тот момент в Аризоне. Мы приехали сначала в Лас-Вегас, мне показали этот город. Начали водить по казино, все эти звуки от автоматов и так далее... Это было не то, что я ожидал. Сказал тогда: «Лас-Вегас — не мой город». Меня свозили в Лос-Анджелес, я сходил на пляж, погулял, посмотрел город, но Лос-Анджелес уже в тот момент был забит. Много людей, постоянные пробки. Тяжко. Я же из маленького города, у нас 100 тысяч население, а тут такой город, где по часу-два пробки и не знаешь, куда ехать. После этого мы приехали в Финикс. Финикс тогда был меньше, не настолько забитый, как сейчас. Было чуть по-другому. Ощущение было как дома. Здесь пустыня, плюс город чем-то похож на Балхаш. Понравилось, здесь и начал карьеру свою.

— Когда вы начали профессиональную карьеру, он полетел в Америку вместе с вами?

— Да, первый год двигались вместе, а потом уже пошли изменения.

— Что за изменения?

— Александр Иванович был тут один, без жены. Профессиональный бокс тут совсем другой, плюс по мировоззрению и многим другим вещам, с которыми он столкнулся здесь, он был не согласен. Английский язык он не хотел учить. Человек в возрасте уже был, у него это не особо шло. Я понимаю его как человека. Для него это было тяжко. Поговорив, мы решили, что ему лучше остаться дома.

— Как он сработался с американскими тренерами?

— Никак.

— Не хотел работать или не получалось?

— Не хотел. Это его право. Он считал, что я — его ученик, его чадо. Он хотел американцев учить своему пониманию.

— Вы с ним не ссорились на этой почве?

— И такое было, не только я ссорился. Я-то нормально к этому относился. Старался быть, так скажем... Английские слова вылезают... Старался быть middle ground, посередине. А менеджер и агент, которые были рядом... Там были проблемы. Они тянули свою политику, тренер — свою. Были неразберихи, и пошло-поехало.

— Менеджером у вас тогда уже был Ивайло Гоцев?

— Да, был еще агент у меня, выходец из Советского Союза. Сейчас называть его имя не буду. Того пацана я сам выгнал, сказал ему: «Знаешь, тебе лучше в другом месте работать, занимайся другими делами». С нами остался Ивайло, с ним я работал очень долго.

— А почему с тем пацаном расстались? Что он делал?

— Вообще ничего не делал.

— Только деньги зарабатывал?

— Да, ему с гонораров платили деньги, а он ничего не делал. Просто что-то говорил постоянно. Сказал ему: «Хватит уже говорить, до свидания». И все, по доброй душе разошлись.

— С какими тренерами вы работали в Америке, какой из них был самым лучшим?

— Самый лучший — мой последний тренер, с которым и сейчас общаемся, Телл Торренс. Он ко мне приезжал на алматинский турнир.

— В 2001 году?

— Да. Американец, черный, очень думающий человек. Он правильно разъясняет, спокойный, никогда не злится. Очень тактически грамотный специалист. А физические нагрузки я давал себе сам — после того, что прошел с Апачинским, уже все знал.

— Роман Кармазин считает, что советские тренеры сильнее американских.

— Есть такое, но я могу сказать, что последний мой тренер — очень умный и корректный. Все старается сделать правильно. Голова у него работает немного по-другому. Да, у него нет такой скорости, как в молодости, но вещи, которые он показывает и рассказывает боксерам, — такого я не замечал у Апачинского. По-другому немножко было.

— А как работали другие американские тренеры?

— Другие были немного примитивные, конечно.

— То есть было чувство, что знаете о боксе больше, чем они?

— Да, такое было. Просто мне было необходимо, чтобы был человек, который стоял и держал лапы, давал возможность разогреться.

— После того как Апачинский уехал из Америки, вы созванивались с ним после каждого боя?

— Мы созванивались, разговаривали, когда была возможность. Не всегда, но созванивались.

— Когда в последний раз с ним виделись?

— Я с ним виделся где-то за несколько месяцев до перехода (так Жиров назвал уход из жизни, Апачинский скончался 24 декабря 2013 года. — Прим. «СЭ»). Он тогда уже болел, рак разошелся. Я к нему приехал домой, он стоял уже с трубкой.

«Приехал, а там пять-шесть афроамериканцев. Накачанные бычки. Увидели меня, заулыбались: «Свежее мясо!» Все получили по балде»

— С кем из известных боксеров спарринговали в Америке?

— Когда выходишь на ринг и перед тобой стоит человек — мне без разницы, чемпион он, известен он или нет. Я буду делать все возможное, чтобы выиграть этот спарринг и научиться чему-то новому. Тяжело сказать, сейчас не могу вырвать какое-то имя и назвать с ходу. Много людей прошло через мой жизненный опыт. В основном я дрался с боксерами, которые тяжелее меня. Тренировочный процесс всегда так шел. Помню, один раз тренер поменялся, пришел белый американец. Он сказал: «Вася, приезжай к нам в зал, будем тренироваться». Я приехал, а там человек пяиь-шесть черных американцев за 200 с лишним фунтов, здоровенные накачанные бычки. Они увидели меня и заулыбались, подумали: «Свежее мясо!» В первый же день тренер поставил меня спарринговать со всеми. Я провожу по одному-два раунда, они меняются — я остаюсь на ринге. И все они получили от меня по балде. После тренировки они все были уставшие, а я еще живчик, прыгаю. Они такие: «Блин, что это за белый пацан нас тут побил?» Когда я появился на следующий день, они сразу — головы вниз — и пошли своими делами заниматься. Тренер сказал: «Куда пошли? Сейчас будете с ним спарринговать!», а они ему: «Нет-нет!» Они уже не очень хотели против меня выходить. У каждого свой путь.

— Вас, случаем, никто не провоцировал? Черные ребята из американских кварталов бывают, так скажем, беспардонными.

— Получилось так, что все, с кем я общался, были нормальными людьми с пониманием. Мне никогда не приходилось повышать голос или с кем-то драться, что-то объяснять. А цвет кожи для меня не имеет значения.

— Это понятно, но там особая ментальность, которая может сказаться. Такая... Гангстерская, что ли.

— Да, у них есть такие ребята, пальцы веером. Но я смотрю в глаза, а они это не очень любят, сразу начинают отходить. Понимают, что этот белый пацан не будет церемониться.

— Кстати, про взгляд. Помню вашу цитату: «Взглядом я поглощал соперника, он буквально таял перед рингом». Считаете, что дуэли взглядов — важная история?

— Да, до любого боя нужно быть уверенным в себе и смотреть в человека. Я пришел сюда умереть — или ты будешь со мной драться, или вылетишь с ринга.

— Какая дуэль взглядов больше всего запомнилась?

— Были боксеры, которые прямо пожирали взглядом. Тем более когда ты становишься чемпионом мира, против тебя выходят голодные ребята, которые готовы драться до конца. Многие мексиканцы, с которыми я дрался, очень уверенно стояли. Я знал: если мексиканец выходит на ринг, значит, драка будет почти до конца. Или бой будет такой, что придется много думать и ожидать от него чего угодно.

— А какой взгляд у Джеймса Тони?

— У него нормальный. Нагловатый немного. Он такой — пофигист.

«Сейчас смотреть и искать что-то новое практически нереально. Боксеры выходят на ринг для драки, как всадники без головы»

— Когда стали биться в тигровых шортах?

— Сначала шорты были мексиканского исполнения, какой-то мексиканец мне сделал экипировку. Они были белые с разными мексиканскими узорами. Даже перчатки мне разрисовали. Я в них первые два-три боя провел. Потом, когда стал менять свой имидж... А нет, извиняюсь, первый бой был в красных шортах, в которых я дрался на Олимпиаде. Потом уже мне сделали эти мексиканские. А через три-четыре боя я поменял свой имидж — решил, что буду тигром, и поменял трусы.

— Сколько всего у вас пар тигровых шорт? Остались ли сейчас?

— Остались, много пар.

— Кто придумал этот имидж?

— Получилось так: меня постоянно спрашивали: «Какая у тебя кличка?» Я отвечал: «Зовите меня просто Жиров из Казахстана». Мне сказали: «Это, конечно, хорошо, но надо что-то другое. У всех есть клички». Потом я дал какое-то интервью, журналист написал про меня: «Он смотрится на ринге как тигр. Разрывает соперников в первых раундах, избивает их». Я подумал: «Тигр? Тигр нравится, давайте буду тигром».

— А шорты-то кто придумал такие?

— Потом мы уже пошли в ателье, заказали там тигровые трусы. Кстати, до этого ни у кого не видел именно тигровых трусов, у американских боксеров такого не видел. А когда я начал так делать, за мной стали повторять. Мы заказали специальные трусы в ателье, я потом в них дрался.

— А те шорты с Олимпиады еще остались?

— Да, еще есть.

— Можете, наверное, на каком-то аукционе их продать.

— Могу, да. Я думал об этом. На аукционе я могу продать и трусы, и майки с Олимпиады. Все лежит, все есть.

— Вы рассказывали, что брали лучшее от Мохаммеда Али и Рокки Марчиано. Пересматривали их бои?

— Да, постоянно. Чем мне нравился Мохаммед Али — постоянное движение. Он действительно порхал. Движение такое бабочкой, на ногах передвигался раз-раз-раз. Не сказал бы, что он бил сильно, но он бил быстро. Скорость удара доставляла сопернику проблемы. А Рокки Марчиано, наоборот, корявый был с самого начала. Постоянно кривился-кривился, а потом как махнет из-под жопы... Как он бил — никто после этого не вставал. У Али я научился двигаться, а у Марчиано — бить из ниоткуда, но быстро и точно, так, чтобы человек не ожидал этого. Апачинский мне постоянно их бои показывал. Потом, когда мы были в видеотеке, покупали кассеты. Затем смотрел бои уже в интернете.

— Какие еще боксеры нравились?

— Еще мне нравился Рэй Робинсон. Он тоже бил сильно и наповал, неожиданно. Играл-играл с соперником, а потом как даст! Человек просто сваливался. У него я тоже много подсмотрел.

— Восемь лет назад вы сказали, что бокс в какой-то степени умирает. Что именно имели в виду?

— Что появляются другие виды, те же ММА, которые забирают аудиторию. Люди уже не т. е... Не знаю, почему это происходит, но многие люди чувствуют азарт, когда много крови. Вероломство получается какое-то. В профессиональном боксе тоже бывают опасные моменты, но все равно там есть классика. А когда мужики выходят и начинают бить друг друга ногами, душить, ломать друг друга... Да, кому-то это нравится, но я ММА до сих пор не смотрю, например. Хотя и тренирую бойца ММА. У меня просто был бэкграунд, я же еще и чемпионом по борьбе был.

— Вы борьбой занимались?

— Да, греко-римской и вольной. Могу уложить на пол и задушить или сломать руку, это всегда пожалуйста, с любовью. Никого не обижаю, но могу это сделать, если надо. Ко мне иногда приходят ребята, я их удивляю. Могу выйти на татами и начать бороться, а они иногда не знают, что со мной делать. Они кричат: «Мы такого уже не делаем, так нельзя душить!» Не ожидают от меня такого. Чемпион мира по боксу, да еще и борьбой занимается! С Апачинским, кстати, перед тренировками борьбой занимались. Я или с ним боролся, или с другими пацанами. Бывало даже, что на меня нападали пять-шесть человек одновременно, а я должен был выйти из этой ситуации. Постоянно находил, как выйти. Это помогло мне думать, а также стать вязким, но в то же время быстрым.

— Видите, у вас бы и в ММА получилось.

— Кстати, мне предлагали попробовать себя в К-1. Там в моем весе был какой-то чемпион мира, американец, черный. Я думал, чтобы как-то разнообразить... У меня тогда было не очень много боев, немногие хотели со мной драться. Я предложил сделать бой по К-1. Начал тренироваться, делать то, что делал раньше. Я могу и ногами бить, и руками, и бороться — если что-то еще нужно, то быстро научусь. Мужик, с которым я должен был драться, посмотрел на меня и сказал: «Я с тобой драться не хочу». А он чемпионом мира был. Я подумал: «Ну ладно, что поделать, не заставишь же человека». Все, что происходит, происходит к лучшему. Появляется шанс, ты его или используешь, или отпускаешь его — и приходит другой шанс.

— Кто из современных боксеров вам нравится? Как часто сейчас смотрите бокс?

— Сейчас стал смотреть уже меньше, очень мало смотрю. Просто многое поменялось в жизни, есть другие вещи, которые меняют мое осознание, я вижу себя уже в другой роли. Бои смотрю редко, но бывает. Просто проверить, насколько люди еще думают на ринге. В основном, как я вижу, и американские боксеры, и другие выходят на ринг чисто для драки, не думают. Как всадники без головы выходят. Апачинский учил меня постоянно думать, анализировать каждый удар, каждое движение. Бои смотришь не для того, чтобы просто посмотреть, а чтобы научиться чему-то новому. Сейчас смотреть и искать что-то новое практически нереально. Нет таких боксеров. Может, только Мейвезер. Еще есть тяжеловес, англичанин...

— Тайсон Фьюри?

— Да. Он мне нравится, такой прикольный мужик. С азартом работает. Он думающий боксер и делает свое дело с азартом. Наблюдаешь за его глазами, за тем, как он следит за происходящим... Видно, что со своими приколами парень. Мне приятно, что человек знает, что это игра, и он играет в эту игру.

«Исход боя с Тони был предрешен — его промоутер командовал парадом»

— Много раз пересматривали бой с Джеймсом Тони? (Жиров проиграл единогласным решением судей)

— Не очень часто, но пересматривал, — сказал Жиров. — И сейчас считаю, что я выиграл. Этот бой был сделан еще до его начала, я в этом даже уверен.

— Почему?

— Просто знаю, кто был командующим парадом до боя — Дэн Гуссен (тогдашний промоутер Тони. — Прим. «СЭ»). Он был на стороне Джеймса Тони, а не на моей, это я тоже знаю. Все было предрешено. Я предлагал Тони провести реванш, но он все отнекивался. Но, возможно, сейчас мы сделаем бой как шоу — два старика выйдут на ринг подраться.

— Было бы круто.

— Да. Я предлагал Тони, говорил ему: «Давай сделаем», но он то ли соглашается, то ли нет. Может, до сих пор боится? Я увидел его на следующий день после нашего боя, лицо у него выглядело очень плохо — как будто его кувалдой били. Я выглядел гораздо лучше.

— Когда увидели его на следующий день, поздоровались с ним?

— Да, конечно. Что происходит на ринге — остается на ринге. За рингом мы все люди. Уважение всегда должно быть. Как бы соперник ни кричал на тебя или обижался, нужно выразить ему уважение, поблагодарить, что он с тобой подрался, что вы сделали хорошее шоу. Надо оставаться человеком. На ринге, за рингом — неважно.

Он мне, кстати, очень хорошо ответил. У меня остались хорошие впечатления. Ответил с респектом. Понял, что драка была хорошая, ему тяжело было.

— А до боя он вел себя не очень хорошо?

— Да, не очень хорошо. Хотел меня вывести из равновесия. Он кричал много на взвешивании, препирался, прыгал. Я смотрел на это... Понимал, что он делает шоу, что он — шоумен, пытается завести людей. Он орал на меня, чуть не кидался. Это была его программа. Но я отношусь к этому как к игре. Бокс — игра.

— Согласны, что это был ваш самый сильный соперник в карьере?

— Один из самых сильных, да. Еще был Дейл Браун, очень умный боксер. Потом, когда я дрался за титул WBC International, был итальянец (Рич ЛаМонтанье. — Прим. «СЭ»). Очень хороший боксер, мы с ним дрались все 12 раундов, тогда я впервые не смог нокаутировать соперника. До этого всегда заканчивал нокаутом. Боец был очень хороший. До сих пор с ним дружим, он интересный боец. Думающий. Когда бойцы думают, прорабатывают план действий, а ты должен это разгадать — драться интереснее.

— Вы же потом неоднократно бросали вызовы Тони.

— Да, но он отказывался. Бой был для него тяжелым, он пропустил очень много. На следующий день после боя у него лицо было ужасное. Я выглядел намного лучше, чем он, это осталось у меня в душе, я думал: «Ну, теперь я все равно знаю, кто выиграл».

— Журнал The Ring признал ваш с Тони бой лучшим в 2003 году. Вам какой-нибудь сувенир за это дали?

— Да, даже могу показать (Жиров отлучился на полминуты и вернулся с призом). Дали вот такой кубок. Тут написано, что за бой и от кого награда.

— Еще у вас был потрясающий поединок с Джо Меси (бой состоялся 13 марта 2004 года, прошел в супертяжелом весе, Жиров проиграл единогласным решением судей, но отправил Меси в нокдаун один раз в 9-м раунде и дважды в последнем — 10-м). Это боксер с рекордом 36-0, что для супертяжелого веса уникальное достижение.

— Да, я видел все его бои и практически все выиграл нокаутом. Очень хороший боец, умный, тактически грамотный.

— Вы его в последнем раунде, кажется, трижды отправили в нокдаун.

— Да, чуть не убил даже. Он потом сказал: «Еще один раз — и я умер бы на ринге». Он рассказывал, что у него было кровоизлияние в мозге, у него тромб порвался. Если бы я ударил сильнее — он бы умер. Слава богу, этого не произошло.

— Что ощутили, когда узнали про кровоизлияние у Меси? Не возникло желания просто взять и бросить бокс?

— Бросить бокс не захотелось, просто я стал осторожнее бить. Я опасался, что мог кого-то прибить. Я не хочу никого на ринге убивать. Хотя были ситуации, когда люди падали и у них начинались судороги. Мне было не по себе. Не хотелось бы, чтобы человек умер из-за меня на ринге. Были тяжелые моменты, тяжко было, но это бокс. Мы выходим, каждый играет свою роль.

«После этой книги мое сознание стало работать по-другому...»

— Вы тот редкий русский мужчина, у которого была жена-иностранка. Обычно бывает наоборот. Насколько велика разница в менталитетах между нашими женщинами и иностранками?

— Что мне здесь прельстило: ее мама — мексиканка, а взгляд мексиканцев где-то похож на наше, советское мышление. В общении я увидел близость по духу. Это и повлияло на дальнейшую судьбу. А потом проявился ее американский нрав, и все пошло немного по-другому. До сих пор считаю, что она — хороший человек, мы дружим, встречаемся, мы друзья.

— Что имеете в виду под американским нравом?

— Это то, каким образом ее здесь, так скажем, запрограммировали. Мы все каким-то образом запрограммированы. Советский Союз программировал трудящихся: союз социалистических стран, объединяйтесь, все такое. Американский опыт другой. Живя с человеком, я стал больше замечать это. Видел, что мы с ней близки по духу, но есть вещи, в которых мы сильно расходимся. У нас двое детей, и, честно говоря, многие вещи, которые произошли с детьми... Я бы не хотел, чтобы такое повторилось. Я никого не обижаю, она хорошая, классная мама, просто она видит это со своей точки зрения, у нее свои взгляды и свое понимание. Русская женщина сделала бы по-другому — как я видел на тот момент. Она просто думает по-другому. Я тоже человек нестандартный. То, как я живу, мой образ жизни сильно влияет на человека, который находится рядом со мной. Если человек не похож на меня, я с ним рядом не смогу находиться. Мы должны быть похожи по духу, у нас должен быть похожий образ жизни, со спортом связанный, например. Я же вегетарианец, знаете? Хотел бы, чтобы и моя жена была вегетарианкой, но Ребекка не хотела быть вегетарианкой. Я объяснял ей, почему это хорошо, но человек просто не хотел этого, не хотел даже думать об этом. Многие вещи, которые я ей предлагал, показывал и рассказывал... Она считала, что мой боксерский ум увел меня от истины.

— Вегетарианство, наверное, больше свойственно американцам, чем нам.

— Может быть, но она как-то на это не отреагировала. То, что я ей показывал и рассказывал, не убедило ее.

— Как вы пришли к вегетарианству? Вы ведь уже очень давно вегетарианец.

— Да, очень давно, еще до боя с Джеймсом Тони. Так получилось, что я прочитал книгу... Не знаю, можно ли называть, что за книга?

— Говорите.

— «Анастасия», ее написал Владимир Мегре. После этой книги у меня сознание стало работать по-другому, я увидел то, что раньше чувствовал, но не до конца осознавал. Того, что он объяснил через книгу, мне было достаточно, чтобы понять свою суть как человека. После этого я сказал: «Хватит» и полностью перешел на вегетарианство в течение года. Сначала убрал красное мясо, потом курицу, потом рыбу — и больше не возвращаюсь к этому.

— Вы именно вегетарианец, не веган?

— Да, я не веган. Сырое, непастеризованное молоко могу выпить немножко, сыры ем, только если они непастеризованные, не прошли химическую или тепловую обработку. Живую пищу я ем, но не мертвую (на фоне лает собака). Сейчас, секунду. Заяц, тихо! Хорошее имя, Заяц. Заяц-волк, заяц-волк (улыбается). У меня же еще и волчица есть, знаете?

Собакая Зия.

— Не слышал такого.

— Сейчас покажу. Зия ее зовут. Она смесь волка с собакой.

— Какая спокойная, полная противоположность Зайцу.

— Да, она очень добрая, даже мухи не обидит.

— То есть если гибрид, то никакой проблемы нет, это обычная домашняя собака?

— Да, домашняя собака, очень добрая. Приходишь — а она скулит, как будто разговаривает с тобой. Начинает что-то по-собачьи скулить типа: «Что ты тут меня бросил одну?» Кстати, у меня старший брат стал вегетарианцем уже давно, лет 30 назад.

— Ничего себе, еще в 90-х.

— Да. Я ему сказал: «Брат, молодец, ты — герой, но я — боксер, мне нужно мясо». А потом начал читать книгу «Анастасия», и у меня перевернулось мировоззрение. Открылась дверка к тому, что находилось внутри меня. Как говорят: «Когда ученик готов — приходит учитель». Пришел момент, когда я увидел что-то по-другому. Это заставило меня пересмотреть взгляды, думать по-другому. Я очень рад этому. Тем более, сейчас смотрю, в Америке — один суррогат, а не мясо. Может, в России так же. Во-первых, животным колют всякие стероиды, во-вторых, как я понимаю, сейчас мясо можно вырастить, взять какой-то кусочек и химически его увеличить очень быстро. Даже видел какое-то видео — был ошарашен. В общем, есть много моментов, которые говорят, что лучше не есть мясо. Я не против, если человек хочет есть мясо, но для себя я нашел, что мне это не нужно. Мы с моей подругой — вегетарианцы, у нас похожие взгляды на жизнь, мы оба идем в одно и то же место, где, как мы уже знаем, вегетарианская пища хорошего качества. Вы будете удивлены, но многие американцы уже перешли на вегетарианский образ жизни, вегетарианское питание здесь налажено. Если хочешь быть вегетарианцем — все готово. В Москве, кстати, тоже такое есть. Когда был в последний раз в Москве, мы с подругой ходили по вегетарианским ресторанам и восхищались, какое у нас, в России хорошее питание.

— Ваша девушка — русскоязычная?

— Да, из Казахстана тоже.

«Смерти нет, чего ее бояться. Помню свои реинкарнации»

— В 2017 году, когда вы приезжали в Казахстан, прошла новость, что вы приняли ислам. Затем вы давали комментарии, в которых не опровергли, но и не подтвердили это. Вы стали мусульманином?

— Я принимаю религию, но я не мусульманин, скажем так. Во всех религиях есть много вещей, которые учат тебя раскрываться как личность. Если можно взять что-то из какой-то религии и применить, стать лучше как человек — почему нет? Я беру лучшее из религии и становлюсь лучше, но это не значит, что я на сто процентов мусульманин. Нет. Я не делаю каких-то специальных религиозных обрядов, просто принимаю религию.

— То есть не делите, допустим, христианство и ислам?

— Да, я не делю. Скажу так, может, это будет звучать жестко: Бог — это Бог, а религия — это религия. Религия помогает нам пройти по жизненному пути, но творец всего отличается от того, что говорят. Я так считаю, это мое личное мнение.

— Читали Коран, Библию?

— Читал и то и другое. И религиозные книги из иудаизма тоже читал. Много читаю. Если посмотреть по всем религиозным делам, там идет разделение.

— Что имеете в виду?

— Жизненный ранг человека. Мы все едины, я считаю, а там есть ранговая разница. Есть иерархии. Я не могу это принять. Изучив все это, я понял: зачем разделять? Я понимаю, что есть выражение «Разделяй и властвуй», кому-то это надо, но для меня это неестественный процесс. Считаю, что мы все едины, а разделение идет специально, чтобы увести людей от истины.

— Еще вы увлекаетесь медитацией. Почему и как давно?

— Давно уже. Медитацией я занимаюсь с детства. Я был ребенком, начал уходить на озеро, чтобы медитировать. Я ходил на рыбалку, рыбачил, но в тот же момент получал медитацию, восстановление на природе. Мой взгляд на жизнь такой: я не просто так здесь, я пришел, чтобы выполнить свою задачу. Каждый имеет свою задачу на Земле. Когда ты медитируешь, ты познаешь, к тебе в голову приходит больше информации, ты чувствуешь то, что лучше помогает тебе раскрыться как личность. Ты видишь мир другими глазами и начинаешь планировать, что тебе лучше сделать, куда лучше двигаться, в каком направлении идти. У каждого свой путь. Если тебе нужна религия и ты идешь с ней по жизни — пожалуйста, твори добро, делай хорошее для людей. Но если взять все религии — везде говорится, что мы связаны, что мы — одно целое. Каким-то образом происходят какие-то катаклизмы, и начинается: «Ты — иудей, ты — христианин, ты — мусульманин». Нет никаких таких религий, мы — одно целое. Но, чтобы это понять, нужно пройти какие-то пути. Может, кровавые, может, нет. Может, просто сознание у людей должно поменяться.

— Вы рассказывали, что изобрели некое устройство, помогающее экономить бензин.

— Это не я изобрел, я работал в компании, у меня там до сих пор есть люди. Мы это не изобрели, это уже было изобретено до нас, еще в 40-х, в 60-х годах. Просто товарищи, которые находятся сверху, которые командуют парадом, не дали этому развиться до конца. Сейчас японцы сделали, называется Hydrogene. Вода перерабатывается в маленькой механической машинке, получается Hydrogene — химический состав, который уже давно удалили из таблицы Менделеева. Специально.

— Специально? А почему?

— Потому что это вещь, которая дает больше свободы человеку. Человек осознает, что он свободнее, чем как его учили в классах по химии. Кстати, у нас было много машин, если по-русски, они работали на воде. Вливаешь воду — машина едет. Начали делать установки, которые ставились в машины. Мы делали как: наша установка улучшала сгораемость, и человек мог проехать на 30-40 процентов дольше, чем ездил на обыкновенном бензине. Просто-напросто добавили кнопку — и все. Но нам посоветовали закончить это. Пришли товарищи из органов, сказали закрыться.

— Даже из органов?

— Да.

— Ничего себе! А как это выглядело?

— Слава богу, меня там не было, был мой товарищ. Он сказал, что пришли и попросили все это дело... Человек показал свои документы и сказал, что если мы не закроемся, то нам помогут закрыться.

Когда человек живет с мышлением: «Сейчас и только сейчас», пытается зарабатывать деньги здесь и сейчас и жить одной минутой... Люди не хотят видеть, что будет завтра. А завтра может быть то, что мы разорим нашу Землю. Катаклизмы происходят не просто так, а потому, что мы уничтожаем сами себя. Земля начинает трястись. Земля — живая, это давно доказано учеными, это живой орган. А мы копаем ее, тыкаем ее. Мы ее не любим. Землю надо любить как человека, как любое другое существо. Это существо, на котором мы находимся. Мы, как это по-английски, мы borrow, берем взаймы, чтобы потом расплатиться. Зачем мы уничтожаем сами себя? Такое ощущение, что мы летим на космическом корабле и своими руками разбираем этот корабль. До какого момента это будет? До последнего винтика, после которого Земля взорвется? Об этом нужно думать, но не все люди об этом думают. У всех есть сиюминутное желание выжить. Да, это я понимаю, выживать нужно, но нужно думать и о природе, думать, где мы. А Земля — это корабль, который находится в космической атмосфере, а мы на этом корабле. Если все это взорвется — больше ничего не будет. Все эти желания, все это потребление, которое сейчас есть у людей, уже будут не нужны.

— Думаю, и в России, и в Казахстане проблема экологии стоит более остро, у нас сейчас не особо об этом задумываются.

— Да, об этом никто не думает. Просто то, что произошло после 1992 года... Наши страны превратились в сырье для больших компаний. Получается, мы — люди второго сорта. То, что происходит — на это тяжело смотреть. Нас поставили в положение, что мы должны зарабатывать, выживать, иметь деньги. Что мы делаем? Начинаем идти на работу, которая нам не нравится, но нам надо, потому что нужно кормить семью. На этой работе много химии, много загрязнений, но ты делаешь это, потому что тебе нужно выжить.

— Лет пять назад, когда вы были в Ельце, вы говорили, что думаете о том, чтобы принять российское гражданство. Эта идея все еще есть?

— Да, эта идея еще есть, просто не знаю, как это лучше сделать. Тот парень, который помогал мне, ушел, переход сделал. Сергей... Фамилию его не помню.

— Он умер, имеете в виду?

— Я говорю не «смерть», а «сделал переход». Мой взгляд на жизнь такой: смерти нет, это иллюзия, которую вбивают нам в голову. Есть душа, а тело — наша машина. Тело — машина, а душа — вечность, то, что ты и есть на самом деле. Фильм «Аватар» смотрели? То же самое происходит, что и там.

— Вы смерти не боитесь?

— Да ее нет, чего бояться? Нам просто вбили в голову, что есть смерть. Смерть есть для того, кто боится. А так посмотреть — тысячелетия прошли, я помню свои прошлые реинкарнации. Когда появились эти дежавю, я стал вспоминать многое. Появились люди, которые помнят меня в прошлых реинкарнациях. Видели фильм «Шестое чувство»? Вот этот мальчик, который там играл... Ну, мальчика играл актер, но существует и сам пацан. Он живет у нас, в Аризоне. Я с ним познакомился, меня друзья познакомили. Мы начали общаться — я сразу понял, что мы знаем друг друга уже давно, не одно тысячелетие. Он мне сказал: «Да, Вася, мы знаем друг друга уже давно». Но это было только начало — потом я встретил его маму и просто офигел! Но это уже отдельная тема.