"Шевелюсь с трудом, всё на силе воли". Не стало Юрия Тюкалова
В июле 2016-го Юрий Сергеевич стал героем рубрики "Разговор по пятницам". Предлагаем вспомнить то интервью.
– Чемпионов Хельсинки-1952 почти не осталось. Встретили в вашем Питере Галину Зыбину – та как новенькая. Вас нахваливала: "Тюкалов молодец, но танцевать уже не может. А я танцую!"
– Она-то танцует, а у меня сначала инфаркт был, потом инсульт! Двигательные функции нарушены!
– Вот бы не подумали.
– Вы серьезно? Шевелюсь с трудом. Вот эта нога не ходит, рука не работает. Всё на силе воли. Потому что сидеть дома, смотреть Баскова и Пугачеву… Лучше умереть!
Между прочим, певцы-то наши – на Дне России выступают, а у каждого дети и внуки родились в Америке. Автоматически стали гражданами США. Вот "патриоты" какие у нас! Сволочи они все!
– Ваша сегодняшняя жизнь – это ведь не только мысли о Пугачевой с Басковым?
– Жизнь у меня однообразная. Я привязан к мастерской – мыслями, идеями, желаниями. Так обретаю здоровье! Двигаюсь! Вроде бы и для общества не потерян, и для семьи. Мне было хорошо, пока не пришел к власти Ельцин. Я трудился в художественном фонде, интересные заказы. То музей городской скульптуры что-то предложит, то музей истории Ленинграда. В Москве много моих работ. Был востребован!
– А сейчас?
– Сейчас это никому не нужно! Недавно приехал ко мне богатый человек, любитель красоты. Предложил голую бабу вылепить. Ему на дачу надо, для фонтана.
– Взялись?
– Даже разговаривать с ним не стал! Я таких людей не признаю – а этой плесени столько повылезало!
– От метро до мастерской довольно далеко. Ходите пешком?
– До последнего года – исключительно пешком. Полезно, восстанавливал двигательные функции. А теперь уже не хватает сил – пристроюсь на скамеечку у станции Московская, жду трамвая. Дышу воздухом. Но до того, чтоб сидеть в садике с пенсионерами и обсуждать, как прежде было, еще не пал.
– Похвально. "Жигули" ваши несколько лет гнили под окном. Сгнили окончательно?
– Да я позавчера эту машину завел!
– Господи. Зачем?
– Потому что мне много лет – 86. Скоро поеду в санаторий "Белые ночи". Сам за рулем.
– Вы нас поражаете все сильнее.
– После инсульта пятнадцать лет назад парализован был, на костылях ходил. Часть лица ничего не чувствовала, хоть глаз режь. До сих пор не чувствует, полное онемение. Вторая сторона как-то компенсирует. К счастью, глазное дно не повреждено. Мутновато, но вижу. Люди в моем возрасте прут к врачам – глаукомы лечат, хрусталики вставляют. А я пользуюсь тем, что Боженька дал.
– Ну и здоровье у вас.
– Все потому, что родители вели правильный образ жизни. А до войны каждое лето отправляли меня в деревню Маслово под Ленинградом. Мама, молодая и красивая женщина, по пять месяцев сидела со мной среди неграмотных ингермандландцев.
– Это кто такие?
– Финны. Жил я на картошке, на крестьянском молоке. Воспитывался среди трудолюбивых людей. Это и позволило блокаду пережить.
– После инсульта жена выхаживала?
– Памятник ей нужно ставить. Настоящая жена! Целиком себя посвятила мне – с одной стороны опирался на костыль, другой рукой на нее. Каждый день выводила на улицу. Вместо того, чтоб ходить в театр.
– Страшно вам было? Вдруг не восстановитесь.
– Почему-то не сомневался, что все закончится хорошо. Хотя включаешь телевизор – сегодня артиста показывают, назавтра у него инсульт, через день в ящик укладывают. Но я оставался оптимистом. У нас семья религиозная – верил, Боженька спасет.
– Крестили вас тайком?
– Открыто! На 5-й Рождественской был храм Рождества Христова. Почему и назвали десять окрестных улиц Рождественскими. Папа с мамой работали, я на попечении у бабушки. Как религиозный праздник – ей хотелось в церковь. Но со мной-то надо гулять, а не по церквям бродить. Я негодяем оказался. Бабушка говорила: "Я тебе нещичку, а ты со мной отстоишь службу…" "Нещичка" – древнее слово, означает пирожное. Вот мы ходили с ней по церкви, рассказывала про иконы, настенную живопись: "Боженька у тебя за левым плечом, охраняет!"
– Церковь та уцелела?
– Мерзавец Хрущев уничтожил. Теперь на этом месте концертный зал "Октябрьский". Я к открытию делал 9-метровый портрет Ленина, во всю стену! Вот ведь жизнь как поворачивается, а?
– И не говорите. Внуки, правнуки помогают вам?
– Внук помогает. Он по линии супруги. А мой сын умер, несчастный случай. Нырнул в Ладогу – видимо, сердце прихватило. 60 ему было. Я уже не жил в той семье, женился на Софии Георгиевне.
– Встретили ее, когда было за пятьдесят?
– Да. 31 год вместе. Работала экономистом в художественном фонде. Нас все вокруг подталкивали друг к другу, как в повести Гоголя. Каждому казалось, мы должны пожениться.
– Были уже разведены?
– Да, поселился в мастерской. Спал вот на этом диване. Жене оставил все, кроме машины. Была у меня старенькая "Волга". Положил в нее кубки, медали.
– Почему разошлись?
– Начались размолвки. В этот момент теща сказала: "Пока ты ездил за своими медалями, потерял жену!" Загуляла.
– С Софией Георгиевной разница в возрасте большая?
– Я на семнадцать лет старше. Первый ее муж пел у Александра Броневицкого в ансамбле "Дружба", где солисткой была Эдита Пьеха. Отца Софии крестил Федор Шаляпин. Георгий Леонардович – потрясающий человек. Дивизионом "Катюши" командовал, до Берлина дошел. За шесть дней до окончания войны чуть не погиб. Пуля попала в правое ухо и вылетела из левого, оторвав мочку. В миллиметре от основания головного мозга! Две недели в коме! Зато прожил до 96 лет.
– Какой день из собственной юности вспоминали в последний раз?
– Наткнулся на фотографию: сидим с папой на берегу Невы в деревне, ловим рыбу. У нас до революции в Островках была огромная дача. В 1917-м отобрали, устроили в ней сельскую школу. А отца все равно тянуло в те места – снимали дачу у финнов.
***
– Вы же в блокаду пережили тяжелейшую дистрофию?
– Что это дистрофия – я не ощутил. Просто худел, худел, худел. А жизненные функции нарушены не были.
– Сколько килограммов в вас тогда было?
– Понятия не имею. Там не до взвешивания. Представьте: 41 градус мороза, все окна выбиты. Вместо них фанерка. Темно, дров нет. Папа ушел на фронт, купить не успел. Какие-то полешки валялись, я их распиливал на маленькие колобашки. У нас стоял таганок такой на трех ножках, кипятили чай на нем, варили скудную еду. Вставляли в большую печь, думали, прогреет и ее.
– Прогревал?
– Мало – печь-то делали до революции, кирпичи толстенные. Становилась едва тепленькой, мы прислонялись к ней спиной. Так и стояли, пока не остынет. Спать ложился – надевал на себя все, что мог, а сверху одеяло.
– Мылись как?
– Раз за всю блокаду выдали талон – дядя Вася взял с собой в баню. Начинаем мыться, гаснет свет в женском отделении. Крик: "Всем отвернуться!" – мимо идут голые женщины.
– Вы не подглядывали?
– А как мне подглядывать – если дядя Вася лицом сунул в шайку с водой? Женщины прошли, намылил голову – тут воздушная тревога. Отключили воду, свет. И всё, размазал мыло полотенцем, домой пошел. Маму расстраивать не стал – сказал, что помылся.
– Так за блокаду и не мылись ни разу?
– Нет.
– Три года!
– Настоящая блокада для меня длилась год. Зима 1941-1942-го – самое ужасное время. Весной уже полегче. Сами себя подкармливали – все парки и сады Ленинграда превратили в огороды. Вокруг Медного всадника – грядки с капустой!
– Ничего себе.
– Немцы стояли не так плотно к городу, возникали какие-то промежутки. Некоторые поля были почти на передовых позициях! Вот тут немцы – а здесь мы, мальчишки, морковку дергаем.
– Обстреливали вас?
– Бывало – из-за наших же! От Лахты до Лисьего Носа железнодорожная ветка. Как раз там, где мы ковырялись. Подогнали платформу с орудиями, снятыми с кораблей. Превратили платформу в бронепоезд. Лупили по немцам – те почему-то не отвечали. Потом наши отъехали, оставив груду красивых латунных гильз. Немцы словно проснулись – долго палили по тому месту, где платформа была.
– Капусту от Медного всадника воровали?
– У меня был случай. Шли мимо, приятель толкнул в эти грядки. Капуста только начала созревать, в середке совсем маленький корчежок. Я схватил – и за пазуху.
– Съели?
– Мы, дети, работали – а жили в общаге. Мальчишки с девчонками – все в одной комнате. У меня крайняя кровать, рядом койка нашей воспитательницы Изы Ефимовны, англичанки. Днем куда кочан девать? Подушки ватные были – скатал вату в одном конце, а в другой засунул капусту. Ночью, думаю, съем.
– Удалось?
– Легли – а капуста, паразитка, хрустит! Сейчас понимаю – наверное, Иза Ефимовна все слышала. Хрустел я громко. За ночь управился. Не спал вообще.
– Еще чем питались?
– Залезал под Лахтой на деревенское кладбище – собирал грибы. Засолил баночку. Грибы на кладбище отлично растут.
– Вы говорите – работали. Кем?
– Водовозом. В 6 утра отправлялся на конюшню, запрягал лошадь по кличке Игрушечный.
– Сами?
– Запрягал своими руками – единственное, оголовье нужно было затягивать сыромятным ремнем. Вот тогда конюх помогал. Бочка у меня была на 300 литров, всё как в фильме "Волга-Волга" – въезжал в Неву, разворачивался и доставал черпак на палке.
– Тяжело.
– Фекалии возить, чтоб удобрять помидоры, – еще тяжелее! Мне и такую бочку ставили. Запах кошмарный!
– Надо думать.
– Дерьмо черпал – и вез через город. А однажды случилось приятное – за Володарским мостом молокозавод. Велели оттуда привезти десять полных бидонов. Тетки на заводе так напоили молоком, что из меня лилось!
– Пожалели мальчишку?
– Чтоб по дороге из бидонов не отхлебывал! До сих пор помню, как еду по булыжной мостовой, Игрушечный перебирает ногами, берег Невы – и грохот от бидонов. Будто колокола!
– Дотянул Игрушечный до конца блокады?
– В 1943-м школа открылась, с работой я закончил. Не знаю.
– Та же Зыбина рассказывала – не было в ее жизни ничего вкуснее блокадного хлеба.
– Мне тоже так кажется! Это сейчас батон маленький – а в блокаду пекли здоровенный хлебный кирпич. Ноздрястый такой! Черт-те что в нем намешано!
Полностью разговор о блокаде Ленинграда и олимпийских победах – здесь
