Артур Гачинский: "Надеюсь, Пиноккио навсегда ушел в свой шкафчик"

СОБЕСЕДНИКИ Елены ВАЙЦЕХОВСКОЙ

"Поменять все!" – в эту короткую фразу для Артура Гачинского уложился в последних числах декабря смысл всей его 20-летней жизни. Впрочем, это только сейчас звучит коротко и понятно. А тогда, с треском проиграв в Сочи отборочный предолимпийский чемпионат страны, фигурист вообще не понимал, чего хочет сильнее: навсегда оставить лед или все-таки сделать еще одну попытку чего-то добиться.

– Как долго вы шли к решению вернуться в Москву, Артур?

– Последние два года. Меня не устраивали результаты и постепенно вырисовывалось решение поменять город, тренера, обстановку, себя, свой стиль катания, имидж – все! Я пробовал что-то поменять и раньше. Задумывался о том, что отношусь к тренировкам и к самому себе недостаточно требовательно, пытался постоянно все это контролировать, но понимал, что результата как не было, так и нет. Декабрьский чемпионат России всего лишь стал последней каплей.

– Своему тренеру вы сказали об этом сразу?

– Алексею Николаевичу? Да.

– И как он отреагировал?

– Можно я не буду об этом рассказывать?

– Конечно, можно. Просто я слышала, что Мишин был в ярости, узнав, что вы ездили в Москву на просмотр, не поставив его в известность.

– Ну так вы все сами знаете... Официально объявлять о переходе в середине сезона было нельзя – я мог запросто угодить под дисквалификацию. Наверное, все получилось не очень красиво по отношению к тренеру. Просто наши пути в определенный момент разошлись.

– Обычно у каждой стороны в таких случаях есть своя версия. Лично мне казалось, что с возвращением Евгения Плющенко в любительский спорт Мишин перестал в достаточной мере уделять внимание другим ученикам, что со временем стало вызывать – и у вас в том числе – совершенно справедливое недовольство. Хотя, по версии Алексея Николаевича, вы просто недостаточно хорошо работали.

– Я старался выкладываться на каждой тренировке. Не тусовался, не халтурил. Может быть, я просто вырос. Пока был маленьким, просто слушал все, что говорил тренер. И беспрекословно выполнял. А по мере взросления у меня стал меняться взгляд на жизнь, на то, что я делаю. Я перестал делить окружающий мир на черное и белое, стал понимать, что существуют полутона. Пришло какое-то внутреннее осознание того, что я – мужчина. И должен принимать самостоятельные решения относительно своей жизни.

На этом фоне у нас с тренером стали возникать спорные, скажем так, ситуации. И ощущение внутренней неудовлетворенности, психологического дискомфорта становилось все более сильным. Возможно, именно поэтому я перестал прогрессировать как спортсмен.

– На протяжении многих лет вас упорно называли клоном Евгения Плющенко. Вас это задевало?

– Когда был маленьким, мне это даже нравилось.

– Вы тогда сознательно старались ему подражать?

– А как не подражать, когда ты постоянно на него смотришь? Тут хочешь не хочешь, а будешь так поступать. Перед тобой человек, который делает все, причем очень хорошо. Естественно, хочется делать так же. А лет в семнадцать мне это не то чтобы надоело, но я стал чувствовать какое-то внутреннее желание кататься иначе. Поэтому когда слышал, что я – второй Плющенко, это начинало сильно раздражать, если честно.

– На тренировках не возникало желания остановиться и заорать: "Я – не Плющенко!"

– Бывало.

– Может быть, со стороны Мишина шло непроизвольное желание добиться от вас той манеры катания, которая, применительно к Плющенко, уже оправдала себя? Двигаться по накатанному ведь всегда проще.

– Не считаю, что Алексей Николаевич шел со мной по-накатанному. Мы очень хорошо работали, я его понимал. Просто в некоторых моментах случались расхождения.

– Как вы относились к тому факту, что Плющенко вернулся в любительский спорт и намерен выступить в Сочи?

– Давайте я не буду об этом говорить? В целом моя политика такова: если человек хочет – пусть идет и делает. Не хочет – не нужно его заставлять. Просто я никогда не был сторонником того, чтобы спортсмену что-то давали за прежние заслуги.

– Прежние заслуги в фигурном катании – это, в частности, оценка за компоненты.

– Понимаю. Но это тоже неправильно. Давайте тогда сделаем таблицу – сколько и за какие заслуги плюсовать. И будем по этой таблице выводить победителей. В спорте должно быть все честно: что накатал – то и получил.

– Сами вы были сильно расстроены, не попав на Олимпийские игры?

– Я еще до чемпионата России понимал, что сезон накрылся медным тазом. Ну да, было обидно, досадно. Но что с того? Будут другие Игры, а может, и не одни.

***

– Когда пошли разговоры о том, что вы ищете тренера, называли разные имена. Почему Тарасова?

– Когда я вернулся в Питер после чемпионата России, то решил, что вообще не буду продолжать кататься. Сказал маме, что мне все надоело. Что я не вижу какого-то дальнейшего будущего в фигурном катании. Ну и неудачи достали. Так что на пару дней я ушел в совершенно другую жизнь. Нормальную.

– Это как?

– Ходил в кино, гулял ночами по городу, играл в компьютер, пока голова на стол не падала. И как-то очень быстро устал от этого. Вот и позвонил Тарасовой. Попросил о помощи. Сказал, что хочу поменять все – вплоть до того, чтобы завести новый спортивный дневник и заново "построить" себя.

– Откуда тогда возникли слухи о том, что вы хотите уйти от Мишина к Олегу Васильеву?

– Я думал о таком варианте, когда только начал размышлять о смене тренера. Пытался понять, кто вообще способен вытащить меня из той глубокой трясины, в которой я очутился. Васильев – сильный специалист. У него были прекрасные спортсмены, катание которых мне нравилось. Но я все-таки выбрал Тарасову.

Шестого января я приехал в Москву, мы встретились. Татьяна Анатольевна подготовила мне небольшой план работы, и по этому плану я начал работать в ЦСКА с Сашей Успенским и Максимом Завозиным. Это было просто катание – работа над скольжением. Никаких прыжков, никаких вращений – только шаги. Я заново учился их делать – как маленький ребенок. Крюки, выкрюки, петли, чоктау...

– Раньше, получается, не умели?

– Раньше просто никогда не акцентировал на этом внимания. Не говоря уже о таких вещах, как тянуть носок свободной ноги. Для меня это было совершенно необычно и непривычно. Но понимал, что все это необходимо – если вообще на что-то рассчитывать в фигурном катании. Параллельно залечивал старую травму спины. Прыгать начал только после того, как Тарасова вернулась в Москву с Олимпийских игр. Тогда же мы начали ставить программы.

В апреле Тарасова уехала в Америку, и пока ее не было, я продолжал кататься с Еленой Германовной (Буяновой. – Прим. Е. В.), готовился к апрельскому шоу в Лужниках. Не могу сказать, что это была очень напряженная работа – сильно нагружать спину мне пока еще нельзя.

– Переход со срезанных каблуков, на которых вы катались у Мишина, на нормальные ботинки дался вам легко?

– Когда стал заниматься скольжением, многие шаги у меня вообще не получались, в силу того что я был "деревянным". Из-за того, что много лет катался на низком каблуке, меня постоянно тянуло назад. В этой ситуации постоянно приходилось думать о том, чтобы удержать корпус, катание же становилось еще более скованным. К моменту начала тренировок у Тарасовой мои старые коньки пришли в негодность – я их в очередной раз сломал, поэтому решил взять простые ботинки и простые лезвия.

– А что, лезвия тоже были какими-то особенными?

– Облегченными. Поэтому, собственно, я их часто и ломал – менял за сезон по три-четыре пары.

– Зачем тогда было выбирать облегченную конструкцию?

– Я же не сам выбирал. Наверное, для того, чтобы было легче кататься.

Работать на обычных лезвиях мне неожиданно понравилось. Прыжки тоже стали получаться без проблем. Понятно, что первое время ощущения были не совсем привычные – шатало. Но все это быстро прошло.

***

– То, что работать вам предстоит на катке, где тренируется Максим Ковтун, не доставляет психологического дискомфорта?

– Я ведь пришел делать свое дело, а не смотреть на кого-то. Ну да, я видел, как катается Максим, но ведь результат зависит от того, как катаешься ты сам, а не твой соперник. Так что работать Максим мне не мешал, и не думаю, что будет мешать в дальнейшем.

– Когда Ковтун готовился к олимпийскому сезону, он с тренерами сознательно пошел на то, чтобы сделать ставку в своих программах на сложность. То есть на пять четверных прыжков. За счет чего собираетесь "брать свое" вы?

– За счет катания, за счет эмоций. Моя задача на данный момент сводится к тому, чтобы максимально подстроиться под те требования, которые сейчас предъявляются к катанию. Программы ведь в этом отношении стали гораздо сложнее, чем были раньше. Они требуют беспрерывных связующих шагов, связок, сложных заходов на прыжки. Нет ни одного прыжка без какой-то "загогулины" – прыгаешь то с ласточки, то с кораблика, то с выкрюка, то с "бауэра". Самое сложное для того Пиноккио, который много лет сидел внутри меня, – привыкнуть именно к этому. Раньше я никогда не делал такого количества сложных шагов в программе. Поэтому в части прыжков мы пока остановились на том, чтобы делать только один четверной.

– Знаю, что в тренировках фигуристы любят пробовать сложные элементы, даже если не собираются включать их в программу. Что самое сложное пытались пробовать вы?

– Четверной аксель. Не выезжал, но докручивал.

– Страшно было?

– Когда с техникой все в порядке и понимаешь сам механизм прыжка, страха не бывает. Я ж не с балкона иду прыгать? Разницы в количестве оборотов для меня по большому счету тоже нет – техника ведь не меняется. Заходишь точно так же, отталкиваешься точно так же. Главное – настроить голову на то, что четверной – это на один оборот больше. Вот и вся сложность.

– Насколько, кстати, ваши представления о смене стиля совпали с тем, что получается сейчас?

– Начнем с того, что я стал по-другому кататься: свободнее, эмоциональнее. Пиноккио, надеюсь, навсегда ушел в свой шкафчик. Плюс мы "согнули" ноги – от этого катание стало более "низким", плавным и широким. Ушла суета. Соответственно, когда мы взялись за программы, изменившаяся манера катания сама по себе подразумевала иные постановки, чем те, что были раньше.

– Летний отпуск у вас предполагается?

– Вообще я за всю свою карьеру никогда не ездил отдыхать. На море был только на сборах. А так, чтобы приехать, пойти на пляж и ни о чем не думать – такого не случалось ни разу в жизни. У Алексея Николаевича это было не принято.

– Но ведь невозможно работать без отдыха?

– Ну да, тяжело. Особенно физически. Но я как-то справлялся. Убеждал себя в том, что становлюсь от этого только сильнее. Сейчас же у меня будет две недели перерыва, во время которых я должен хорошенько закачать спину. Так, чтобы вообще о ней больше не вспоминать.

– И с новыми силами продолжить подготовку к сезону?

– Ну да. На самом деле я впервые в жизни начал понимать, что такое получать удовольствие от катания. Первое время, когда слышал об этом от Успенского или Завозина, в глубине души думал: какое вообще может быть от этого удовольствие, они что, с ума сошли? А потом вдруг на меня свалилось какое-то невероятное количество новых ощущений. Я начал чувствовать ребра, баланс, наклон корпуса, силу, с которой нога нажимает на конек, отчего ребро становится более "глубоким". Стал чувствовать лед, его отдачу. Возникло даже ощущение, что мы начали со льдом разговаривать. Это так необычно... И так здорово!