«Папа писал в «Правде», что меня надо уволить». Татьяна Тарасова: семья, начало карьеры и путь к славе
Пять лет назад, в свой прошлый юбилей, Татьяна Тарасова дала большое интервью Игорю Рабинеру, которое вышло в двух частях. Представляем вам один из отрывков большого разговора с тренером.
— Отец когда-нибудь говорил, что гордится вами?
— Нет. А чем гордиться-то? У нас в семье установка была — каждый делает то, что может. На максимуме. Это просто правильно — так чем гордиться? Только после пятой моей победной Олимпиады он сказал мне: «Здравствуй, коллега».
И мама не хвалила. У нас это не было принято. Это не значит, что мы с сестрой — недолюбленные. Как раз наоборот. Но похвала с маминой стороны была одна. Вот здесь, на даче. Она сидела в тишине и вдруг сказала: «Танечка, какая же ты молодец! Построила своими руками такую дачу, где всем нам хорошо». Это все еще были живы. И я запомнила. А если бы часто хвалили — в память бы не врезалось.
— Вас же отец на тренерскую стезю и направил? После того как вы получили серьезную травму, несовместимую с дальнейшим катанием.
— Да. Я вся была в печали, из которой папа меня вытряхнул. Не позволил долго в ней быть. Хотела танцевать, училась, поступала — и в «Березку», и в ансамбль Моисеева. Но рука моя была как тряпка. И отец сказал: «Иди на каток, помогай своим друзьям. Тренеров нет ни черта. Бери детей — и, если будешь хорошо работать, будешь счастлива всю жизнь». Так и оказалось.
Не знаю, как родители отпускали со мной своих детей. Мне было 20 лет, тем же Моисеевой с Миненковым — 12-13. Я была в беленьких носочках, беленьких тапочках «Дружба», в коротеньком платьице в горошек из ситца. Не знаю, откуда у меня была такая наглость, но уже тогда я была абсолютно уверена, что они будут чемпионами мира. Притом что мы катались только на открытом катке, на закрытые нас еще не пускали.
А главное — у меня было чувство ответственности. Помню сбор под Ростовом-на-Дону. Там было 36 детей, включая Вову Ковалева (будущий двукратный чемпион мира, серебряный призер Олимпиады в Инсбруке. — Прим. И.Р.), за которым по всему лесу надо было мотаться, чтобы он никуда не пропал. Там плохо кормили. И тогда я шла в здание напротив, в горком партии. И по красной дорожке легко бежала через ступеньку в главный кабинет. Мне говорили: «Девочка, ты куда?» — «Туда, куда надо». И с этого дня кормили хорошо.
Дети, которые тебя окружают, видят это. И что-то к ним попадает. Они не могут наплевать на твой фанатизм, заботу о них. И в конце концов для них же лучше, если они не будут выпивать с 14 лет разливное вино. Потому что я буду стоять около этой бочки.
— Вы, кажется, актрисой хотели стать, а отец запретил поступать?
— Не актрисой. Я хотела поступать в ГИТИС на балетмейстерский. Но отец сказал маме: «Артистов у нас, Нина, в доме не было и не будет». Вопрос был закрыт. В итоге я постигала эту науку по ходу своей жизни. Мой муж Владимир Крайнев (выдающийся пианист и музыкальный педагог. — Прим. И.Р.) говорил, что я хорошо слышу музыку. Смотрела множество балетных спектаклей, была допущена к Игорю Моисееву на репетиции. На всех ступеньках в Кремлевском дворце съездов сидела, смотрела все по тысяче раз, как и в Большом. Что-то попадало в меня, трансформировалось — в общем, ставила я очень много. Это было и остается моей страстью. И больше всего скучаю по тому, что не ставлю.
Я видела изнанку папиной славы. Как он работает, как отдается. И как страдает. Поэтому с самого начала понимала, что эта профессия — не сахарная. Но было так интересно, так захватывало! В том же Ростове мы с подругой Ирой Люляковой открывали каток — там не было ни заливщика, ни машины. А были только два шланга. И вот мы с ней чистили, заливали лед, потом на нем катались. И так — четыре раза в день. На одну заливку уходил час. Зато мы знаем, как руки стынут.
Но это все равно была очень счастливая жизнь. И есть. Если бы не болезни и смерти моих близких. Это самый тяжелый момент. Но, наверное, он у всех случается, и его надо как-то пережить. Я пережила. Потому что я-то — жива...
— Неужели, когда вы начинали, все эти классические стереотипы вроде «на детях гениев природа отдыхает», «понятно, папа во всем ей помог» не вызывали соблазна выбрать другую профессию?
— А я всего этого не чувствовала. Просто пошла туда, где с первого дня стала нужна, и счастлива. Притом что папа писал в газете «Правда», что федерация фигурного катания, видимо, обалдела, что доверила молодой девчонке работать в сборной СССР. А просто так получилось, что я взяла пару, которая сразу попала в сборную.
— Постойте, Татьяна Анатольевна. Папа? О вас?
— Да-да. В «Правде». Что меня надо уволить.
— И вы ему дома ничего на это не сказали?
— А что я могла ему сказать? Это было его мнение! Еще не хватало, чтобы я ему что-то говорила! Он-то лучше знает. И более того — это, наверное, было правильно. Я была 20-летней девочкой, которая в танцах, извините, ни ухом ни рылом.
