Лев Яшин. Истории о величайшем из великих
Яшин у каждого свой. Мой Яшин такой... Будто жили рядом в коммунальной квартире.
Ему сегодня 90. Мне — 46. Но для меня он Лева.
Кто-то внутри меня произносит это «Лева» разными голосами. Так ласково говорил мой друг Петрович, Кесарев. Дивный старик, гонявший на «Патриоте», женившийся на молоденькой и так звонко оттопыривавший большими пальцами цветастые подтяжки. Кепарь лежал на столе поверх газетки.
— Ле-е-ва, — нараспев тянул он.
Я улыбался, вспоминая протоколы из еженедельника «Футбол». Эти старые подшивки я скупал по барахолкам, искал по чердакам. Каждая находка — праздник!
Как и эти строки: Яшин, Кесарев, Крижевский... Хотя Крижевского в ту пору писали через «ы».
***
Крижевского я в глаза не видел, с Кесаревым даже сдружился, Льва Ивановича повидал только в гробу. Гоняли мяч на соседнем СЮПе, легендарном стадионе пионеров, а в динамовском манеже хоронили Яшина.
Ну и пошли. Очередь была невелика. Мяч у меня под мышкой никого не смущал. Совсем напротив.
Помню все, будто вчера — длинный-длинный гроб, человек с белым лицом рядом. В карауле. Казалось, еле стоял. Потом оказалось, так оно и было. Еще и шепнул тем, кто случился рядом: «Я следующий...»
Это был Эдуард Стрельцов.
***
Время должно было отдалить и превратить Яшина в легенду времен царя Гороха. Которая то ли была, то ли не было. А он все ближе, все понятнее. Все роднее.
Я ловлю кадры хроники. Знаю, что будет дальше, а все ж тревожусь: не забьют ли? Маццола, не смей!
Нет. Не забивают ни те, ни эти. Маццола снова и снова пускает мяч по центру.
***
Вот открытка с портретом Яшина и размашистым автографом. У Льва Ивановича таких при себе была кипа — одну вручил моему отцу.
Я ту открытку притащил в школу. Горделиво пустил по приятельским рукам.
— Так-так, — проверил один на просвет, будто купюру. — Сейчас.
Послюнявил палец. Вот еще секунда — и проверил бы хвостик того автографа. Закорючку после «н». Чудом я успел выхватить. Вот она, открыточка-то. Среди главных мальчишеских ценностей.
В том пакете настоящие сокровища — спартаковский вымпел, упавший мне на голову в момент того самого гола Шмарова. Настоящая эмблема дрезденского «Динамо», споротая с чьей-то майки. Вот эта карточка, которую держал в руках сам Лев Иванович. Быть может, снимал другой великий вратарь — Хомич: поздний Яшин со сползающим наколенником, мяч в руках, капельки пота на лбу.
***
Я знаю каждый кадр хроники — кажется, даже представляю, как расставлены фаянсовые фигурки в скромнейшей квартирке в Чапаевском переулке. Я-то гляжу на эти кадры и поражаюсь скромности обстановки — так могу себе представить, что думал Беккенбауэр. Или вратарь сборной ФРГ 1980-х Тони Шумахер.
Его-то посещение яшинской квартиры сразило — писал потом в знаменитом «Свистке»: «Величайший вратарь ХХ века походил на выгоревший изнутри гоночный автомобиль...»
Это здесь Яшин переживал все невзгоды после Чили. Отсюда уезжал на рыбалку, не зная, что еще вернется в футбол. Здесь били ему окна «уважаемые любители футбола» и здесь же вычерчивали гвоздем пожелания на борту «Волги» с оленем.
***
Здесь, сидя на этом вот диване, делился простодушно в камеру сокровенным.
— Любимое блюдо?
— Омары в белом соусе.
Где уж распробовал омары Лев Иванович — истории неизвестно. Быть может, на том приеме, где господин Бернабеу предлагал ему вписать в контракт любую сумму. Но удивило не это, а то, как получил Ференц Пушкаш золотые противоударные часы. Повертел брезгливо в руках:
— Сейчас проверим, какие они «противоударные».
Подбросил, поймал на лету могучей ногой — и разлетелись противоударные на тысячу золоченых винтиков. Встретившись со стеной.
Лев Иванович описывал с наслаждением. Их нравы!
***
Легенды сопутствовали каждому шагу Яшина, и мы в «Разговоре по пятницам» посильно добавляли уже жухлым историям красок.
А люди, дружившие со Львом Ивановичем, расцветали. Рассказывали с таким задором, будто прежде никто и не спрашивал. Мы с коллегой Кружковым первые.
Вот Владимир Пильгуй, которому в прощальном матче Яшин передал перчатки, всю легенду перекроил с первого же слова:
— Про эти перчатки кто-то написал, а народ подхватил. Не было перчаток!
— Как не было?
— Да не было. Лев Иванович, уходя с поля, просто приобнял. У нас и размер-то руки разный. Вы посмотрите хронику.
— Значит, не осталось перчаток Яшина? Сгинули?
— Остались — в динамовском музее! Свитер там же, бутсы. Валентина Тимофеевна все туда передала. Теперь жалеет, что не сохранила. Еще неизвестно, найдется ли «Золотой мяч»...
Тогда мы, помню, ахнули. Как? «Золотой мяч» пропал?!
— Нет его. Ищут. Был в лужниковском Музее спорта, который закрыли на реконструкцию. Как-то спрашиваю Валентину Тимофеевну: «Дома остались вещи Льва Иваныча?» — «Ой, столько растерялось. И «Золотой мяч» найти не могут...»
После той истории, после того интервью оживился — поиски пошли чуть живее. Вроде бы нашли.
Мы слушали Пильгуя, раскрыв рты. Вот он — настоящий Яшин, живой! Будто с нами за столиком!
— Помню случай на базе, — подпер щеку рукой Пильгуй. — Обед, Володя Уткин, парень из провинции, вилкой ковыряет в тарелке: «Опять котлета...» Лев Иваныч зыркнул: «А дома ты жрешь?» Или появился Толик Кожемякин в джинсовом костюме. Последний писк моды по тем временам. Яшин нахмурился: «Вырядился как водопроводчик!»
— Убрали из начальников команды Яшина после гибели Кожемякина?
— Да. Председатель ЦС «Динамо» генерал Богданов был далек от спорта. Не понимал, что Льва Иваныча нельзя убирать ни при каких обстоятельствах! Лицо клуба! Человек, которого знал весь мир! За границей, куда бы мы ни прилетели, первый вопрос: «Яшин здесь?» В Бразилии команда проводила зарядку на пляже. Защитник Миша Семенов, накачанный парень, отжимался на одной руке. Кто-то сфотографировал, в местной газете снимок сопроводили подписью: «В Рио гостит московское «Динамо». Два футболиста — Яшин и Численко. Остальные — легкоатлеты...»
— Увольнение стало ударом для Яшина?
— Еще каким! Жизнь ему это точно не продлило. Хорошо, Колосков поддержал, позвал в спорткомитет. Лев Иваныч выполнял там представительские функции. Но его дом — «Динамо». К сожалению, от игроков в той ситуации ничего не зависело. Это к отставке Бескова мы приложили руку, чего не могу простить себе до сих пор. А историю гибели Кожемякина знаю со слов Жени Жукова, который в тот день был с ним. Кожемякин долго восстанавливался после травмы, сыграл тайм за дубль. Качалин велел ехать на базу, готовиться к матчу основы. А Толик с дружками, Жуковым и Байдачным, уже договорился куда-то пойти. Тех на сбор не брали. Шепнули ему: «Закоси. Все равно играть не будешь». Толик сказал, что дернул мышцу. Качалин футболистам верил и отпустил.
Кожемякин был в том самом джинсовом костюме. Когда лифт застрял, Жуков раздвинул дверь, выбрался. Говорит Толику: «Давай, помогу». — «Нет, еще костюм запачкаю. Лучше подожду». Но потом все-таки решил вылезти. В эту секунду кабина тронулась.
— Писали, что его разрезало пополам.
— Нет-нет. Потащило вверх, он разжал руки и упал в шахту. Разбился насмерть.
***
У каждого отыскивалась история, не вошедшая в книжки и фильмы. Вот дозвонились в Америку знаменитому журналисту Евгению Рубину. Тому самому, которого Довлатов вывел под именем Эрик Баскин в «Невидимой газете».
Как выяснилось, ничего этого Рубин не видел в своем Нью-Йорке — и мы зачитывали кусками через океан.
— Так-так, — хрипло подбадривал нас Рубин. — Что еще Серега обо мне написал? Вот ведь тип... Сейчас передо мной лежит том — американцы объединили записные книжки Чехова, Ильфа и Довлатова. Считают, Довлатов — уровень Чехова. Ну, смешно! Сережа — одаренный юморист, неплохой писатель. Но не Чехов же. Даже не Ильф. Славу-то Довлатову соорудили друзья по Ленинграду, довольно известные писатели — Анатолий Найман, Евгений Рейн, Людмила Штерн, те же Вайль с Генисом... Ну так что Серега еще обо мне написал?
Серега к тому времени 21 год, как лежал в гробу.
Мы читали и читали. Рубин, покряхтывая, отходил по-маленькому. Что прекрасно, гулко транслировалось через океан.
Зачитывать мы могли до утра, но хотелось и расспросить. Потому что в Союзе до эмиграции Рубин писал книжки вместе с Борисом Майоровым, Валентином Ивановым и Львом Яшиным.
— С Борей Майоровым я дружил — сделали книжку. А с Ивановым и Яшиным даже не был знаком!
— Ничего себе.
— Яшин вообще отказывался писать с кем бы то ни было, кроме Льва Филатова. Но Филатов не пожелал быть литзаписчиком. Идея заглохла. И тут Валька Иванов, с которым мы уже поработали, предложил Яшину мою кандидатуру. Тот задумался: «Вот с ним я бы согласился. Пускай наберет». Пришел я в гости, познакомился с семьей. Написали маленькую книжечку. Потом позорно от Яшина бегал.
— Книжка не удалась?
— Наоборот. Мы собрались в Америку, а Лева настаивал, чтоб сделали книгу побольше. Решили с женой: «Если буду поддаваться на уговоры писать книги, не уедем никогда». Вот и прятался от Яшина.
— Какая черта Яшина вас поражала?
— Невероятное безразличие к происходящему. Добрый, мягкий, простой, абсолютно домашний человек. Вот устроили мы с женой для Яшиных и Ивановых прием. Ивановы пришли нарядные, с цветами, коньяком. Лева принес в авоське бутылку водки и тапочки, в которые сразу переобулся.
— Почему он не стал тренером?
— Ему было неинтересно. Про себя говорил: «Я вратарь. Больше ничего не умею». Яшин доиграл до 41 года и свою футбольную миссию считал выполненной. Он любил рыбалку, поездки в деревню. Остальное тяготило. Уже после выхода нашей книжки заглянул к нему на службу. Яшина, подполковника МВД, назначили заместителем начальника управления спортивных игр общества «Динамо». Большая комната пустовала, за столом в одиночестве сидел Лева. «Куда народ разъехался?» — спросил я. — «Совещание какое-то». — «А ты что же?» — «Мне там делать нечего. Ты можешь представить Пеле на таком совещании? Или Ди Стефано? Почему я должен заниматься черт знает чем?!» Пушкаш после игры за сборную мира повел всех в бар. Расплачиваясь, достал такую пачку долларов, что Яшин глазам не поверил: «Я в жизни столько не то что не заработал — даже не видел».
***
С Виктором Понедельником сидели в кафе на Плющихе. Заговорили и про Яшина.
— Мы готовились к Кубку Европы. А у меня по весне приступы астмы. Так Качалин решил отселить от команды, поближе к озеру. В отдельный двухэтажный домик. Я понятия не имел, что в нем когда-то держали плененного Паулюса. А Лева Яшин даже на товарищеский матч очень тяжело настраивался. Уходил в себя, не улыбался. И Качалин говорил: «Вы оба — рыбаки. Давайте вместо зарядки — на озеро...»
— Ходили?
— Утром стук. Лев Иванович на пороге, в руке удочки: «Витя, пошли!» А Леве достаточно было крохотную рыбешку поймать, чтобы расцвести. На весь день отличное настроение. Везде находил место порыбачить.
На чилийском чемпионате мира поселили нас в Арике. К океану даже подойти страшно, волны гигантские, чего там ловить? А Яшин подмигивает: «Не дрейфь». Крючки у него с собой были, редчайшая складная удочка тоже. По берегу много всякого мусора... Смотрю, Лева щепку крепит на крючок. Закидывает. И сразу вытаскивает рыбу, да какую-то жуткую — горбатую, с зубищами...
— На кухню отнесли?
— Нет, отдали местным. Вот там, в Арике, я понял, что лучшее средство от астмы — смена климата. Нормальных лекарств не было, мне кололи хлористый кальций. Укольчик — и лежишь как идиот. Голова кружится, язык трескается. А тут полегчало безо всяких уколов. Сейчас для меня единственная проблема — тополиный пух.
Между делом вырулили на другую тему и здесь выяснили любопытнейшую подробность про Яшина.
— Вы много-много лет были невыездным. Почему?
— Все из-за поездки в Израиль в 1963-м. Нас там на руках носили. А потом до Москвы дошли газеты — мы с Маслаком на телевидении поем израильский гимн. И кто-то на меня настрочил «телегу» в ЦК.
— Стукачей было много?
— Я всю жизнь чувствовал присутствие такого человека неподалеку. Все время кто-то стоял за спиной. И в сборной такое было.
— Не вычислили кто?
— Пробил стукача Яшин по динамовской линии, через свои связи в КГБ. Мы были поражены. Фамилию этого игрока не назову, она слишком известная. Но когда я стал невыездным журналистом, Андрей Старостин свел с Александром Яковлевым, будущим «конструктором перестройки». Тот обещал разобраться, время спустя приходит на меня командировка. Сборная играет в Швейцарии. В Спорткомитете получаю суточные, билеты. И вдруг звонок: «Для вас поездка отменяется». К тому моменту я сам стал членом выездной комиссии, членом бюро Калининского райкома партии. В нем на учете состояли все члены Политбюро. А я — невыездной! Уму непостижимо!
— Кто помог?
— Позвонил отец: «Я обратил внимание — все выезжают, только ты в Москве. Почему?» — «Да кто-то на меня написал...» А его старый товарищ занимал высокую должность в ЦК. По тем временам — полубог, для таких в Кремле отдельная столовая была. Отец ему пожаловался — пригласил поговорить. В кабинете штук двадцать телефонов. Включает громкую связь и просит кого-то поднять мое дело. Вскоре звонок, адъютант что-то ему докладывает — и я слышу: «Витенька, можешь ехать на все четыре стороны». А у меня утром самолет в Швейцарию улетел.
— Обидно.
— Но я сориентировался. Набираю Лобановскому в Киев, а у того не голова — компьютер. Мгновенно рассчитал: «Ты живешь рядом с Киевским вокзалом, поезд в 21.20. Беги на него, утром здесь тебя встретит администратор. Полетишь с нами, на самолете сборной». Так и вышло. У Лобановского все было отлажено, в киевском аэропорту к игрокам таможенники даже не подходили.
***
Несколько лет назад с большим удивлением обнаружили, что тот самый «Совинтерспорт», отправлявший за границу всех советских спортсменов, вполне себе жив. До сих пор кого-то куда-то отправляет. Тихая конторка неподалеку от Арбата.
Да и работают те же люди, например знаменитый спартаковец Анатолий Коршунов.
Заехали с коллегой Кружковым в гости да и зависли на полдня. Только успевали чай подливать.
Кружков налегал на грушевое варенье, я расспрашивал про Яшина.
— Да-да, про Яшина, — сплевывая косточку, поднял указательный палец Кружков.
— Льва Ивановича в настоящей злости видели хоть раз? — уточнил я.
— Лева — добродушный, отходчивый. Для меня как наставник был, вместе всегда селили. Как-то приезжаем в Рейкьявик, два матча со сборной Исландии. Гейзеры посмотрели. А там белые ночи, спать нереально. Разве что солнца нет. Лева заснуть не может. Так мы окна одеялами заткнули. Утром выскакиваем на зарядку — ничего не поймем. Стоит толпа девок, штук двадцать. Симпатичные все, хохочут!
— Что ж не хохотать-то.
— Возвращаемся назад — подлетает какой-то товарищ. Через переводчика толкует: в Исландии надо укреплять расу. Приезжают американцы — к ним сразу исландские девчонки сбегаются. К англичанам с французами тоже. А русские для них вообще на вес золота, здесь их сроду не видели. Короче, надо...
— Детей налепить?
— Ну да. Для укрепления нации. Можно выбрать любую из толпы, все готовы.
— Грех отказывать — для укрепления-то.
— Мы бегом к Михею, объясняем ситуацию: Исландия в беде, нужно помочь! Якушин оглядел нас брезгливо: «Вы сначала обыграйте их, потом думайте о девочках. А сутенера, который девок привел, вышвырнуть к такой-то матери...»
— Надо выигрывать.
— Выиграли. Я счет открыл, Яшин произнес громко: «Толя первый забил — ему, наверное, первому и девка положена...» В Исландии раздевалки потрясающие. Полы стеклянные и тепленькие! Мы думаем — что такое? Оказалось — от гейзеров.
— Гейзеры — хорошо. Девицы-то дождались вас после матча?
— Нет. Никто больше не приходил. Так и пропали.
— Яшин, завершив карьеру, превратился в несчастного человека?
— Когда Лева закончил, у Центрального совета и московского городского совета «Динамо» не оказалось даже места. Яшина взяли в Управление футбола, работал «государственным тренером». Учился писать письма, все время приходил: «Толь, подскажи. Я правильно сформулировал?» — «Вот это выбрасывай, а это оставляй». Год отработал — уже хорошо писал!
Брат мой с Яшиным дружил, вместе ездили в Кисловодск отдыхать. Мне говорил: «Какой же Лев молодец, быстро схватывает. Всем интересуется». Таскал его по театрам, музеям, концертам. На Галину Вишневскую выбрались, помню. Билеты взяли в первый ряд: «Чтоб Лев получше рассмотрел».
— Кесарев говорил: «Иногда мне казалось, что Беляев сильнее Яшина». Вы на таких же мыслях себя ловили?
— Вот именно — иногда! А в целом Лева понадежнее. Володя Беляев — блестящий вратарь. Если б не просидел за спиной у Яшина, играл бы в любой команде. Злой, всегда натренированный. Начинаешь ему бить — только подгоняет: «Еще! Сильнее!»
— Что ж не ушел?
— А вот не хотел покидать «Динамо». К команде привык, да и «звездочки» не последнее дело. Когда закончил, вернулся в свой Нальчик, там и умер. Зинка, его жена, такая высокая, плотненькая... Как молотобоец. Имела физическое превосходство. Все знали: если что — Зинка его убьет.
— Самая яркая футбольная жена?
— Во времена моего брата говорили про жену Николая Тимофеевича Дементьева. Что-то недодали — сразу отправлялась к Гуляеву, главному тренеру «Спартака»: «Значит, так! Сегодня мы с Колей играть не будем!» Тимофеич был хохмач. В ВШТ вызывают к доске: «Вы прочитали произведение Гоголя «Тарас Бульба»?» — «Разумеется!» — «Расскажите, чем заканчивается». Тимофеич выдает: «Как я вспоминаю, Тарас женится на Бульбе...» На анатомии тоже чудить начал. Спрашивают что-то про кости — отвечает: «Что мне с этих костей? Завтра скажу Зинке — насобирает в мясном отделе...»
— После ампутации общаться с Яшиным трудно было?
— Да я бы не сказал. Хотя состояние у него было гнетущее. Мы, здоровые люди, приходим, все у нас в порядке, куда угодно поедем в этот же вечер. А он не может. Радуется вроде, через час снова глаза тускнеют...
— Сейчас и друзья Яшина уходят, некому вспомнить. Царева не стало.
— Да никогда Царев его другом не был!
— Так рассказывал же.
— Рассказывать он любил: «Этот мой друг, тот...» Царь делал вид, что он такой великий. Но я-то правду знаю. Яшин вообще-то держался особняком. А в друзьях у него были мой брат да Володька Шабров.
