Трагедия Игоря Нетто. Пронзительный рассказ брата легенды о последних годах его жизни
Это пятичасовое интервью со Львом Александровичем Нетто, скончавшимся в сентябре 2017 года, а также его женой Ларисой Васильевной, было записано в 2013-м. Книге, для которой я беседовал с родственниками капитана сборной СССР — олимпийского чемпиона Мельбурна-56 и обладателя Кубка Европы-60, не суждено было выйти в свет. Но в связи с 90-летием Игоря Нетто, которое отмечается в этом году (в частности, болельщики красно-белых посвятили легенде великолепный перформанс на недавнем домашнем матче с «Краснодаром»), я решил поднять из архивов это уникальное, драматичное и очень грустное историческое свидетельство.
В первой части вы узнали об истории семьи Нетто, так полно и во многом трагично воплощающей в себе историю нашей страны в XX веке. В частности, о подробностях заключения Льва Нетто в ГУЛаге, в то время как его родной брат выигрывал крупнейшие мировые футбольные соревнования. Сегодня — о несчастной жизни Игоря Нетто после окончания карьеры игрока.
Начальство спросило: «Что вам сделать за победу?» Брат попросил поставить телефон в его коммуналке
Лев: — И ни о чем из моей лагерной жизни Игорь не расспрашивал. Никогда. Но таким убежденным коммунистом, как отец, конечно, не был. Потому что бывал за границей и видел, как там как обеспечивают тех же спортсменов. И вообще, какая жизнь там — и какая у нас. Но он, как все футболисты говорят, был молчун. Из него и так-то слова было не вытянуть, а уж на такие темы — и подавно.
Устройством моей жизни Игорь начал заниматься сразу. Знаю, сказал маме: «Скажи мне, что Левушке нужно. Может, поехать отдохнуть, поправить здоровье. Или купить какие-то вещи. Говори, я все сделаю. У него должно быть все, что нужно». Я же, будучи взрослым человеком, фактически начинал с нуля, и он это прекрасно понимал.
А еще мама рассказывала, что, пока я был в лагере, Игорь жениться не хотел. Говорил: «Вот Лева вернется, женится, тогда уже и мой черед настанет». Так и получилось — я уже в 57-м, на следующий год после возвращения, женился. Лариса родом из Пятигорска, в Москву приехала к двоюродной сестре, окончила педагогический институт, стала преподавателем английского языка. Познакомила нас дочка моего друга, тоже члена нашей подпольной партии. Так что тот мой норильский выбор и личную жизнь предопределил...
Когда мы поженились, встал вопрос о том, чтобы найти для Ларисы более или менее приличную работу. И вот здесь Игорь работал самым наивнимательнейшим образом, как брат для дорогого брата. Он порекомендовал Ларису на работу в Госконцерт Министерства культуры СССР. Сначала она стала переводчиком, потом работала с артистами — оформляла их в загранпоездки и сама за 30 лет работы в Госконцерте объездила весь мир. И большое спасибо за это мы должны сказать Игорю.
Меня же самого реабилитировали не сразу. Сначала сняли судимость, восстановили в правах. А весть о полной реабилитации пришла спустя два года, в 58-м. Шесть лет я в Бауманке учился, а потом 20 лет работал в министерстве судостроительной промышленности. Наши заводы были по всему Советскому Союзу, и я был секретарем совета НОТ — научной организации труда. Моими руководителями в этом совете были два замминистра, да и с самим министром были в ладах. Вот так жизнь порой бросает — от лагеря до министерства...
Лев: — К Игорю как к человеку, лидеру футболисты с огромным уважением относились. Потом рассказывали, что ему как капитану начальство — спортивное, городское — всегда устраивало предварительную накачку перед серьезными турнирами. И если случались какие-то проигрыши, и Игоря вызывали теперь уже на ковер, он там всех прикрывал. После этого никого из игроков никуда не вызывали и личных обвинений не предъявляли.
Конечно, его как капитана чиновники спрашивали — как, что, почему. Он отвечал. Находил какие-то общие недостатки, брал ответственность на себя, но никогда не сваливал вину на других игроков. За те последние три года его жизни, что мы провели вместе, не раз встречались с теми же Парамоновым, Симоняном, другими — и они всегда об этом говорили. Очень благодарны ему за это были.
Если в игре какая-то несправедливость случалась, даже в пользу своей команды, он всегда был за то, чтобы ее исправить. О знаменитой истории на чемпионате мира 1962 года в Чили, когда он судье указал, что гол в боковую дырку забили, мы сразу узнали. Но — не от него. Игорь такими вещами никогда не хвалился. Друзья рассказали.
В жизни он тоже был очень щепетильный. Когда у нас дочка родилась, он стал ее крестным — и не было ни одной заграничной поездки, чтобы ничего для нее не привез. Куклы, игрушки...
Лариса: — При том что игрокам по десять долларов суточных давали. А то и по восемь.
Лев: — Он никогда о деньгах не говорил. Хотя футболисты всегда улучшали свои материальные условия за счет поездок за границу. Что-то отсюда везли на продажу, а там покупали какие-то товары, которые здесь втридорога перепродавали. А он только подарки покупал и ничего на перепродажу не вез.
Что-то еще мог везти в подарок девчатам, с которыми до Ольги гулял, но — не на продажу. Помню, Сергея Сальникова упрекали, что он никогда не привозил кукол для двух своих дочерей, а вез только что-то продавать. Но, может, в его положении это и было правильно: семья, дети, их кормить надо, обойдутся и без кукол. А у Игоря ситуация была другая.
Лариса: — Ни один из футболистов ни разу не упоминал о том, чтобы он привозил что-то перепродавать. Ему это было неинтересно. В начале 50-х, когда меня еще в семье Нетто не было, «Спартак» выиграл что-то важное, игроков пригласили к начальству и спросили: «Ребята, кому что сделать?» (судя по всему, это было приглашение к председателю горисполкома Москвы Яснову после победы в Кубке СССР 1950 года. — Прим. И.Р.). Кто квартиру попросил, кто машину.
А Игорь... Он попросил поставить телефон в их коммуналке. Пять семей жили, а связи с внешним миром там не было. Соседи рассказывали, что Игорь их осчастливил. При том что своей квартиры у него тогда еще не было.
Вспомнить какие-то фирменные шутки Игоря... Нет, не могу. Он вообще не был большим шутником. А вот молчуном — был.
Лев: — Обо мне незнакомым людям он говорил что-то вроде: «Вот мой брат, он был на войне, сейчас вернулся». Хотя после войны к тому моменту уже 11 лет прошло... Меня спрашивали — понимали ли вы, два брата, друг друга, мирно ли жили? Не то слово! А его лаконизм, умение коротко и ясно сформулировать суть каких-то вещей, буду помнить всю жизнь.
Как-то раз Лариса была на работе, а мы сидели втроем — Игорь, мама и я. А у мамы кумиром всю жизнь был Троцкий. Игорь приехал из какой-то зарубежной командировки, мама начала спрашивать: «Ну как там?» И после рассказа о том, что там совсем другие условия и возможности, опять начала говорить свое традиционное о Троцком. А я сижу и думаю: что же Игорь скажет?
Он ответил коротко: «А ты что, мама, думаешь, — было бы по-другому, если бы был не Ленин, а Троцкий?» Он все прекрасно понимал. Она побледнела, поскольку это было сказано в адрес ее кумира. Схватила пачку папирос, какую-то тарелку и побежала на кухню. Когда она нервничала — всегда должна была покурить. А я подумал — разве можно точнее в двух словах сказать обо всей истории нашей страны?
Как я понимаю, самым близким человеком в «Спартаке» для него был Алексей Парамонов — мой ровесник, человек на пять лет старше Игоря. Когда брат пришел в «Спартак», тот уже был опытным игроком и стал для него старшим товарищем — опекал, объяснял. Еще у них были замечательные отношения со Львом Яшиным, с которым они всегда номер на выездных матчах сборной СССР делили.
Чтобы Игорь за пределами поля с кем-то поссорился — никогда о таком не слышал. Хотя на поле мог и баранами, и как угодно еще партнеров называть. Но ведь и сам себя не жалел. У нас есть даже одна фотография, как Игорь стоит на коленях, голова вперед, мяч где-то там впереди, а он ползет, ползет к этому мячу. Он признавал только победу — и ради нее мог в горячке партнеров обидными словами называть. «Бараны» — это было его любимое слово. Но, повторяю, только на поле. Еще терпеть не мог, когда его Гусем называли. Придумали это болельщики на стадионе. Почему ему это так не нравилось — не знаю, не спрашивал.
Ребята, кстати, интересную вещь рассказывали. Для команды он был готов на многое. Если кто-то из соперников подло себя повел по отношению к нашим, хамил, то Игорь как никто другой был способен его наказать. Так по ногам давал, что тот надолго запоминал. И ни разу не было, чтобы судья это засек.
Игорь не знал, что у него есть дочь вне брака. Сейчас она следит за его могилой
Лев: — А машину, «Победу», ему дали за золото Олимпиады в Мельбурне. Водил он ее вплоть до 1990 года, когда на 60-летие ему подарили «Жигули». То есть за рулем «Победы» был 34 года.
Лариса: — И водил, считаю, очень хорошо. Мы с ним достаточно часто ездили, и за рулем он никогда не нервничал, был спокоен и уверен в себе. Ни одной аварии у него не было.
Лев: — Да, но он водил не все время, а периодами. Помню, с Лерой ездил по Москве везде...
Лариса: — С кем?
Лев: — С Ириной мамой.
(С таинственным видом.) Расскажу эту историю, что уж тут скрывать. Буквально лет шесть назад я узнал, что у меня есть племянница, а у Игоря — дочь. Это было еще до его женитьбы на Ольге Яковлевой.
Он еще два раза мог жениться. Первой невестой была другая Ольга, Чернышова, дочка генерала. Они уже должны были в загс пойти, но ее отец, узнав об этом, заявил: «У футболистов весь ум — в ногах. Чтобы и духу его тут не было!» И поставил ей условие: «Или он, или я». Она сделала аборт, и они разошлись.
Лариса: — А потом была другая девушка, в Тарасовке, недалеко от базы. Она тоже забеременела, а Игорь тем временем на несколько месяцев уехал на предсезонные сборы. Ее мама моментально придумала вариант, выдав замуж за какого-то дядьку — будто это его ребенок. Игорю же, когда он вернулся, было сказано, что она родила недоношенного, ребенок умер, и больше ничего общего она с ним иметь не хочет.
Ира, дочка, ничего не знала о своем истинном отце. Она думала, что он — тот самый дядька, за которого ее бабушка срочно выдала маму замуж. На всех домашних фотографиях, где был Нетто, его лицо было вырезано. И только уже когда и Игорь умер, и отчим, то ее тетя, мамина сестра, рассказала ей, кто ее настоящий папа. Она все знала, но Ирина мама, пока была жива, запрещала об этом говорить.
Лев: — Узнав правду, Ира начала через интернет искать семью Нетто и вышла на меня. Позвонила, сказала, что хочет встретиться. И пошло-поехало. Уже больше шести лет она следит за могилой Игоря и дважды в год, 9 января (в день его рождения) и 30 марта (в день смерти) организует на Ваганьково встречи тех, кто хочет о нем вспомнить.
Лариса: — Для нее это совершенно святые дни. Она и в церковь ходит, цветы без конца приносит. Все ветераны спартаковские ее знают, на все эти встречи на кладбище она сама всю закуску готовит, с мужем приезжает. Муж у нее предприниматель. Ира — 1959 года рождения, то есть ей сейчас 54 года. Как жаль, что Игорь умер, так и не узнав о ней...
Лев: — А в 60-м году он решил жениться на Ольге Яковлевой. Познакомились они через другую актрису, в то время очень известную — Зою Федорову.
Лариса: — Та с Игорем жила на одной лестничной площадке на набережной Шевченко, квартира в квартиру. А 17-летняя Ольга только поступила в Щукинское училище и жила какое-то время у Федоровой. И Зоя решила их свести, поженить. Так тихо, плавно Оля переместилась в Игореву квартиру. Которая в итоге так ей и осталась, она живет там по сей день.
Свадьба у них была на день рождения Игоря, 9 января 1960 года, в московском ресторане «Прага». Там была масса народу. Для меня самой узнаваемой фигурой был Николай Озеров. Из футболистов, кстати, были не только спартаковцы.
Самое интересное, что было связано со свадьбой, в том, что на нее отказалась идти мама Игоря. Юлия Васильевна была категорически против этого брака и против Ольги. Ей звонил Озеров, звонил Николай Старостин, упрашивали: «Никто не поймет, если вы не придете». Но она и слышать ничего не хотела. Сказала: «Лёва, Лариса, вы идите, а я с Люсенькой (нашей дочкой) останусь». И не пошла, и так до своей смерти через 17 лет Ольгу не признала.
В последние годы ее жизни, когда мы уже уехали в хрущевку в Бескудниково, и Юлия Васильевна одна жила в Даевом переулке, Игорь, бывало, уезжал на сборы или выезды и просил Ольгу маме продуктов принести. Так она жаловалась: «Я принесла, а она меня вместе с этими продуктами выгнала».
Мама у нас была жесткая, но справедливая. И, как и Игорь, немногословная. Одну фразу про их с Ольгой брак не забуду: «Игорь погубил свою жизнь». Так и получилось. И выгнала она его в конце концов, и детей у них не было — она сама мне говорила, что сделала несколько абортов. Не хотела почему-то, а он спокойно к этому относился, ни на чем не настаивал: как идет, так идет. А для Юлии Васильевны было чуть ли не главным в жизни, чтобы у Игоря наследник появился...
А он Ольгу на первых порах очень любил. Поэтому и женился. Просто летал от счастья! Но потом с какого-то момента, как мы поняли, каждый из них стал жить своей жизнью. Никаких чувств там уже не было.
Лев: — Любила ли она его хотя бы вначале? Не знаю. Она училась на актрису, ей нужна была путевка в жизнь. А Игоря знали все...
Лариса: — Первые годы это была настоящая любовь, во всяком случае, с его стороны. На спектакли ходил, творчеством интересовался. Она говорила, что много писем от него хранит? Может быть, почему бы и нет. Ребята говорили, что за границей он кучу всего для Оли покупал. Она ему список заказов готовила...
Но потом все изменилось. Когда однажды мы были у него на дне рождения, уже чувствовалось, что они живут параллельными жизнями, и Игорь совершенно одинок. Вслух он не мог признаться в этом никому. Мамы уже не было, с Левой отношения в ту пору не были такими уж близкими и доверительными. Он вообще никому не мог что-то об этом сказать, даже близким друзьям. В силу своего характера. Все в себе держал.
Ее роман с Анатолием Эфросом, о котором все ветераны говорят? Игорь говорил: прихожу, мол, домой, а они репетируют в Ольгиной комнате. Закрывают двери и... репетируют. За что купила, за то и продаю (усмехается). Но все говорят... На похоронах Эфроса кто-то был — и рассказывал, что, когда уже около могилы стояли (а это был зимой, холодно), так она бросилась на него и закричала: «Дайте плед, ему холодно! Я сейчас тебя клубникой накормлю!» Это при жене, дочери, при всем честном народе вся эта комедия.
Лев: — Артисты — они должны играть на сцене. А они переносят эту игру в жизнь...
Лариса: — У Игоря очень тяжелая жизнь была. Это первые годы после женитьбы, когда он еще находился в зените славы, были совершенно безоблачными. И эта любовь, и эта молодая красивая девчонка рядом... Но в какой-то момент все это оборвалось, закончилось — и футбол, и любовь. И он был абсолютно одинок. А начать что-то по новой — нет, на это у него уже не было сил.
Можете об Ольге спросить любого из игроков — ответ будет один (покойный ныне Владимир Маслаченко в нашей беседе для первой книги «Спартаковские исповеди» высказался так: «Яковлева облапошила его и забрала все деньги, которые за всю жизнь заработал. Это было большое несчастье, когда Игорь на ней женился». — Прим. И.Р.).
Тайный развод. Альцгеймер. Письмо от Яковлевой-Петлюры
Мы с Ольгой не ссорились, но отношений сейчас нет. После того, как она выгнала Игоря, все равно какой-то контакт поддерживали, она и на дачу к нам приезжала, и сюда, чтобы его увидеть. А когда он умер, начались все неприятности. Она обвинила нас, что это мы, дескать, недосмотрели, простудили, виноваты во всем. А он три года жил с нами, и не было ни одного дня, ни одной ночи, чтобы Игорь оставался один. Лева спал вместе с ним в комнате, поскольку его одного нельзя было оставлять. Он вставал ночью и не знал, куда идти. Скажем, в туалет его надо было проводить, встретить и опять привести на кровать.
Лев: — Как, откуда взялась эта болезнь Альцгеймера... И посмотрите — то же было и у Валентина Иванова, и у Галимзяна Хусаинова. Кто-то говорил, что футболисты часто бьют по мячу головой, и постепенно в мозге происходят изменения. Но ведь Альцгеймер был и у Рональда Рейгана, и у Маргарет Тэтчер, которые головой в футбол не играли. Так что глупости все это. А какие в действительности причины у этой болезни — никто не знает.
Когда Игорь болел, Алексей Парамонов организовывал посещения разной профессуры — так никто ничего объяснить не мог. Рекомендаций было много, но они не помогали. Игоря курировал профессор Евсей Мазо (член-корреспондент Академии медицинских наук. — Прим. И.Р.), завкафедрой университета. Он делал все, что мог, но...
Как-то я услышал, будто в Японии нашли средство от Альцгеймера. Написал письмо Юрию Лужкову. Мол, вы хорошо знаете Игоря — а они с ним действительно были очень близки. Один — капитан сборной СССР и «Спартака», другой — капитан команды правительства Москвы (улыбается). Не раз нам вместе доводилось бывать, в том числе и за столом.
Вскоре получил ответ — не лично от Лужкова, а на каком-то высоком медицинском уровне столицы. Мол, это ошибочная информация; не только японцы, но и все остальные, в том числе и мы, такие исследования проводим, но положительных результатов нет. И потом не раз еще слышал: мы вас не обманываем, не уходим от ответа. Потому что если бы лекарство действительно было, то уж бывшему президенту США и премьеру Великобритании помогли бы с лечением.
Лариса: — Все произошло для нас абсолютно внезапно. Когда мы звонили: «Игорек, как дела?», он отвечал: «Все нормально, все хорошо» — «Ну, когда мы встретимся?» — «Ты знаешь, я на сборы должен поехать. Меня какое-то время дома не будет». Несколько раз такое повторялось. Какие, думаем, сборы? Позвонили Оле: «Что происходит? Игорь действительно уехал?» — «Да что вы его слушаете? Он совсем из ума выжил. Такие чудеса здесь вытворяет! И вообще, прошу вас приехать сюда. Надо серьезно поговорить».
Мы собрались, поехали. «Вот, можете полюбоваться». У него диван, а на нем что-то грязное лежит, не пойми что. «Я ему сказала, что постель не поменяю, пока не помоется». А чтобы помыться, крана в раковине не было. Только душ, а туда он лезть боялся. Ольга жаловалась: «И ходит грязный как свинья. Я ему говорю: «Или мойся, или жрать тебе не дам». И что, думаете, он помылся? Нет!»
Рассказывала, что однажды квартиру бросил, куда-то пошел гулять, ключи потерял. «Вообще не знаю, что с ним делать. Лева, решай как хочешь. Я больше за него отвечать не могу и не хочу. Снимите с меня эту ответственность».
Лев: — А вскоре письмо прислала. Вот оно:
«Лёва! Игорь находится сейчас у себя дома. Уходя на работу, я буду вынуждена закрывать его на ключ с 10 до 6 вечера. Единственное, что я могу обеспечить сейчас — это питание и нормальный уход после 6 вечера. Когда же будут вечерние спектакли, то я этого не смогу. Искать сейчас ему сиделку — для этого у меня сейчас нет ни времени, ни денег, ни сил. Ему же еще необходим медицинский уход, так как здоровье его ухудшается. Уже что-то и с легкими происходит.
Брать на себя какую-то ответственность за его сохранность я не могу, так как уже 14 мая должна уехать на гастроли в Ленинград. Если же мне не ехать, то придется оплачивать театру большую неустойку, а на это у меня нет денег. Оставлять же его одного — значит обречь его на гибель. Эту ответственность, повторяю, взять на себя не могу, так как вот уже девять лет я ему не родственница, но помогала ему выживать, насколько у меня хватало сил и средств.
Из всех разговоров и без них я понимаю, что это очень трудный больной, который вам не нужен ни при каких обстоятельствах. Понять это я могу, но должна услышать твой голос и твое решение, как единственного его кровного родственника, чтобы я имела право что-то предпринимать с его судьбой».
Лариса: — Получив это письмо, Лева сразу сказал: «Даже разговора нет — конечно, я его заберу. А то ее «чтобы я имела право что-то предпринимать с его судьбой» означало, что она отдала бы его в психушку. Оля же говорила: он ничего не знает, ничего не помнит. Сама же нам признавалась: «Я его тут ремнем гоняла...»
А ведь мы до разговора с ней даже не знали, что он больной, между прочим. Не поняли мы и другого момента — где она написала, что уже девять лет Игорю не родственница.
А разъяснилось все, когда через некоторое время через Парамонова и Симоняна Игорю дали квартиру в Бескудниково. Его надо было туда прописать, Лева взял его паспорт — и оттуда узнал, что они с Ольгой разведены с 1987 года. Никто из родственников об этом ничего не знал! Поэтому она так с ним и обращалась: забирайте, не нужен.
Она говорила, что болезнь началась у него еще до 60-летия, когда на стадионе в честь Игоря в 90-м году был большой праздник устроен. Мол, уже тогда у него были какие-то странности. Но мы-то никак не могли этого понять, потому что фактически были от него изолированы. При том что, оказывается, они уже три года как не были семьей...
Лев: — Скажу вам одну потрясающую вещь. Вот подарили ему машину тогда на 60-летие, «Жигули». Вскоре начались проблемы со здоровьем. И однажды машина исчезла. И вот после этого письма Ольги я к нему ходил на набережную Шевченко. Обычно вечером она уходила на спектакль, а мы с Игорем гуляли. И он все говорил: «А где же моя машина?» Я спрашивал: «Игорек, а ты помнишь, где последний раз ее поставил?» — «Да вроде здесь».
Я у Ольги спрашиваю, она только рукой машет: «А-а, ее уже давно растащили на запчасти». — «Ну, а где документы?» — «Игорь их куда-то спрятал, понятия не имею». Вопрос был исчерпан. А потом оказалось, что был такой человек, Костя Ефимов, друг Игоря, которого она попросила эту машину продать; он умер недавно. Документы передала, все, что нужно. Ему и в голову не могло прийти, что он об этом ничего не знал. Ефимов нам рассказал, что лично вручил ей две тысячи долларов, вырученные от продажи. После чего она начала делать в квартире ремонт. Он был возмущен, узнав об этом...
А в 96-м она его выставила. Когда мы за Игорем приехали, консьержка сказала: «Слава Богу, что вы его забираете. Потому что нам надоело слышать этот мат, с которым она бегает по дому, по подъезду, его гоняет. А он, бедный, ночью в одних подштанниках. Заберете — ему хоть спокойней будет».
Лариса: — В последние годы, если заходил разговор об Ольге, он называл ее либо «Яковлева», либо «Петлюра».
Лев: — Точно, Петлюра. «И что этой Петлюре от меня надо?»
«Собрал сумку, в ней детские игрушки. «Я в Тарасовку на сборы. Ребята звали»
Лариса: — Вон видите комнату? Из нее «Скорая» и забрала Игоря в реанимацию, откуда он уже не вернулся.
У него там кровать была, а у Левы — тахта, и он там все время с ним был. Игорь, как ребенок, от нас никуда не отходил. Иду на кухню, и он идет: «Лариса, я посижу с тобой?» — «Давай, Игорек, конечно». На дачу ездили, три лета там тоже жили с ним. Он все говорил: «Лариса, ну дайте я чем-нибудь помогу, ведь я все умею делать!» — «Игорек, давай, конечно! Мы сейчас вместе с тобой все сделаем. Морковку чистить умеешь?» — «Конечно». — «Ну, ты почисть морковку, а я тут буду пока свои дела делать». Проходит час, я уже борщ сварила, а он, бедный, все сидит морковку чистит... И спрашивает: «Все нормально?». Я, конечно, отвечаю: «Спасибо, молодец, ты мне очень помог»...
Потом приходит Лев Александрович, рубит дрова на заднем дворе. Игорь идет и говорит: «А давай я тебе помогу, Левушка. Что мне делать?» — «Рубленые дрова собирай в корзинку, а я потом унесу». Не знаю, сколько он там собрал, но несколько поленьев положил и ушел. Приходит ко мне на кухню и говорит: «Лариса, ты знаешь, что он меня заставил делать? Представляешь — меня, олимпийского чемпиона, заставил дрова таскать!» — «Игорек, не может быть. Ты серьезно?» — «Серьезно». — «Посиди здесь, я ему сейчас дам чертей». Пошла, спрашиваю у него: «Как было дело?» Он все объясняет и говорит: «Положил три полена и ушел».
Он через пять минут все забывал, абсолютно. Однажды смотрю — из дома выходит, на нем все, что возможно, надето. Сумка в руках, в ней все Митькины игрушки. «Игоречек, ты куда собрался?» — «А я пойду, ребята меня звали в Тарасовку, у них сейчас сборы. Они меня пригласили, я схожу». А вокруг нашей дачи лес кругом. Говорю: «Ты знаешь, они действительно тебя приглашали, но сейчас поехали на тренировку. На обратном пути заедут, тебя возьмут — и тогда поедете в Тарасовку. Поэтому давай пойдем, все положим и подождем. Как они подъедут, я их сюда приведу». Он положил вещи, походил чуть-чуть — и все, ушло это наваждение.
Или сижу я, что-то делаю. Он из своей комнаты идет сосредоточенным шагом. «Лариса! Лариса! Куда он ушел?» — «Кто?» — «Маслаченко». — «А что такое?» — «Вот только что я же с ним разговаривал, а уже его нет, ушел». — «Ну, пойдем к тебе в комнату». Входим, а там трансляция матча, и Маслаченко комментирует. Говорю: «Игоречек, дело в том, что он зашел буквально на две минуты. А потом вернется, потому что ему тоже с тобой надо поговорить. Сиди спокойно, смотри игру». Он досмотрел матч, и Маслаченко исчез. Вот так наша жизнь эти три года и текла.
Все эти годы — и когда было еще ничего, и когда уже совсем плохо, ему одна мысль покоя не давала: «Я хочу домой». — «Игоречек, домой нельзя». — «Почему?» — «Потому что там заперто». — «А ключи?» — «А ключи Ольга нечаянно увезла с собой на гастроли». — «А Мика, собака?» — «А Мика у Гали, Ольгиной сестры. Да ты не волнуйся, она скоро приедет». Проходит десять минут: «А где эта Петлюра?» — «На гастролях. Ключи у Ольги, Мика у Гали». И настолько часто этот диалог у нас происходил, что маленький внук, которому было три-четыре годика, выучил и говорил: «Дядя Игорь, Ольга на гастролях, ключи у Ольги, а Мика у Гали».
Но он все повторял: «Я хочу домой». Думаю, то, что он был лишен привычной обстановки, где жил, тоже очень его подкосило.
Один раз он сбежал с дачи. После этого мы уже забор поставили. Но представляете, мы в Черноголовке, шут знает где, и он до дому добрался!
Лев: — Милиция помогла ему.
Лариса: — Нам соседка говорит: «Ваш Игорь поехал в Москву». Как?! А у меня, говорит, сосед ехал на машине — Нетто стоит на дороге, голосует. Он остановился. И слышит: «Можете олимпийского чемпиона довезти до автобусной остановки?» Довез. Мы тут же звоним Ольге: «Оля, он сбежал и уехал. Думаем, что явится». Часа через полтора-два опять набираем и слышим: «Да, он приехал». На следующий день Лева его забрал.
Лев: — Как-то был такой разговор. «Игорь, тебе же дали как заслуженному мастеру спорта новую квартиру». Он и отвечает: «Не нужно мне никаких квартир. Моя квартира — на Шевченко. А в новую квартиру пускай Ольга и едет».
Лариса: — А, была ведь и еще одна ситуация... Ольга не сразу нас перед фактом поставила: забирайте или в психушку. Сначала она устроила его в какой-то реабилитационный центр для спортсменов при больнице на Каширке. И сказала: «А вы за это время решите, что будете с ним делать». Он оттуда все время пытался сбежать. Его ловили, а потом к нам подошла заведующая и сказала: «Вы его заберите, а то мы вынуждены будем отправить его на первый этаж, в психиатрическое отделение, где все под замком сидят. Потому что мы не хотим нести ответственность, если он сбежит и что-то случится».
И все-таки один раз его в это психиатрическое отделение посадили. Я туда один раз пришла, и мне стало дурно. Там абсолютно все ненормальные, сидят вдоль стен на стульях, кто в чем. И Игорь, в разных тапках, разных носках, весь потерянный. Говорю: «Лева, надо немедленно его отсюда забирать!» И вот тогда уже мы его увезли домой.
Первое время жили здесь всемером. Игорь, мы двое, Юля с мужем и дочкой и новорожденным сыном. Лева пошел к Симоняну и Парамонову: «Ребята, надо что-то делать». Они сказали, что будут хлопотать через Павла Бородина, чтобы дали ему квартиру. Попросили чуточку подождать: мол, Бородин договаривается с Лужковым, всё будет.
А в это время у меня тяжело заболевает мама, и я уезжаю к ней в Симферополь. Тут и дают квартиру в Бескудниково. Говорю дочке: «Юлечка, иди ты смотри, потому что в результате тебе там жить, а не нам — Игорь будет с нами». Они без меня пошли смотреть и были в восторге: двухкомнатная, отдельная! У них в жизни никогда подобного не было...
Хотя какой там восторг — квартира совершенно жуткая. Если бы я была в Москве, никогда бы не согласилась. Второй этаж, а под ней — нежилое помещение. В результате зимами — холод нечеловеческий, в розетках иней. Игорь всю зиму ходил по квартире в мехах, во всем теплом.
А переехать туда пришлось вот почему. Был какой-то спортивный праздник, Игоря туда пригласили. Практически всегда на стадион с ним ходили или я, или Лева, или старшая дочь Люся. У него все шло какими-то волнами: то вроде все соображает, то путается. И кто-то из нас обязательно его сопровождал, одного никуда не пускали.
Говорите, Рейнгольд рассказывал, что его брали на ветеранские матчи, просили выйти на две минуты и под аплодисменты замениться, а его потом с поля не выгонишь — падал, спотыкался, но уходить отказывался? Этого я не знаю. А на тот праздник, так вышло, он поехал с другом, соседом по дому — тот за ним заехал. Там был Бородин, подошел к нему: «Здравствуйте, Игорь Александрович! Ну как квартира?» А Игорь о новой квартире забыл: «Какая квартира? Никакой квартиры не знаю». — «Ну как же — мы вам дали квартиру». — «Первый раз слышу».
Я потом спрашивала: «А как же никто не смог объяснить Пал Палычу, что он больной и ничего не понимает?» Но не объяснили, и Бородин там такой разгон устроил — в том числе и Симоняну с Парамоновым: «Что вы тут устраиваете, что Нетто даже не знает, что ему квартиру дали?!» Тогда они потребовали, чтобы мы с ним туда переехали жить. И прописали (тогда и узнали, что они с Ольгой уже девять лет как разведены), и целую зиму прожили. А здесь осталась младшая дочь. Но потом не только нам, но и другим ветеранам удалось убедить Симоняна и Парамонова, что квартира там ужасная, и жить Игорь там не может. Когда вернулись — совсем другое дело стало. И на два последних дня рождения все приезжали уже сюда, в эту квартиру.
«Игорь улыбался. Врач поднял простыню на ногах — а они уже черные и холодные»
Лариса: — А когда мы жили в Бескудниково, Ольга позвонила: «Дайте мне Игоря на Новый год и на его день рождения. Хочу, чтобы он побыл здесь». Посоветовались с Симоняном и Парамоновым, они сказали: «Смотрите. Если уверены, что она ничего с ним не сделает — пускай едет». Лева тогда еще водил машину, отвез. А 2 января Ольга звонит: «Игорь в Боткинской больнице». Что случилось? «Он вышел из туалета и упал. У него что-то вроде инсульта. Не знаю, в чем дело».
Была еще совершенно поразившая нас фраза: «Игорь ходил гулять, и мы здесь так смеялись, что он не мог найти свою квартиру!» И еще: «А что я его привезла — он все равно свою квартиру не узнал. Стоит у окна и говорит: «Какой плохой вид из этой гостиницы. А еще называется — город Ленинград...»
Сознание у него было волнами. Последний его день рождения, 9 января 1999 года, отмечали дома. Здесь собрались все его коллеги, долго сидели под елкой, разговаривали. У спортсменов свои футбольные разговоры: «А вот помнишь, в том матче Иванов отдал пас Симоняну, и тот забил?» — «Да нет, наоборот было!»
Игорь сидит, слушает, молчит. И вдруг говорит: «Замолчите. Все было не так. И вдруг он стал говорить, кто в той атаке получил мяч, кому передал и кто забил». Они, ничего подобного не ожидавшие, ошалели: «И ведь правда так было. А мы тут спорим». Комбинацию описал в точности — и это в своем состоянии!
На том дне рождения он себя очень прилично чувствовал. Мы удивлялись даже, в каком хорошем он состоянии. Это было 9 января. А 18-го я улетела в Нью-Йорк, и, пока меня не было, он заболел. В том письме, которое мы вам цитировали, Ольга пишет, что у него что-то с легкими. Но тут у него была беда с почками. Вызвали «Скорую», но становилось все хуже и хуже. Потом профессор Мазо объяснил: когда у Игоря стали отключаться функции головного мозга, сознание, то перестали поступать сигналы к внутренним органам. То к одному, то к другому. Этот профессор, светило, бессребреник полный, знал Игоря очень давно, лечил и очень любил.
Игорь лежал в реанимации, и туда никого не пускали. И когда ему было уже очень плохо, профессор специально пришел в реанимацию, чтобы провести туда Лёву и самому посмотреть на Игоря. По своим каналам договорился, завел его туда. Игорь лежал уже без сознания. Вернее, не говорил ничего.
Лев: — Нет, Лариса, он не без сознания лежал, а с кислородной маской и с закрытыми глазами. Доктор говорит: «Игорь Александрович, посмотрите, кто к вам пришел!» И снял маску. Брат сразу открыл глаза. И заулыбался. Я начал с ним разговаривать, говорил первое, что в голову приходило: «Игорек, все будет хорошо» — и в таком же духе. Он только глазами подтверждал, что все понимает. А самое главное — у него какое-то радостное выражение лица было. Ни тени какой-то боли, страдания, отчаяния — а словно все хорошо.
Пару минут все это продолжалось. Врач подошел, поднял простыню на ногах — а они уже черные. И холодные-холодные. Чтобы я понял, что надеяться уже не на что. Потом подходит к нему и говорит: «Игорь Александрович, всего хорошего». Сказал что-то ободрительное, и я что-то тоже: «До встречи!» Брат слушал и улыбался. Он уходил из жизни радостным...
Врач сказал: «Лев Александрович сейчас уходит» — и надел Игорю маску. Он тут же закрыл глаза. Мы с профессором друг на друга посмотрели, всё поняли, и я пошел. Это было вечером. А на следующее утро звонок: «Лев Александрович, у нас лежал...» Мне все стало ясно. Я начал звонить Симоняну, весь «Спартак» забегал, начал готовиться к похоронам. Ольга привезла в морг костюм.
Надо отдать должное клубу, они всё организовали — панихида проходила в спартаковском манеже в Сокольниках. Ольга, по-моему, там к нему даже не подходила, сидела в сторонке. Мы все — впереди, на скамеечках, около гроба. Потом я заметил, что она исчезла. Таких эмоций, как на похоронах Эфроса, не было и близко.
Спасибо Сергею Шавло, который в бытность генеральным директором «Спартака» помог установить мемориальную доску на доме на набережной Шевченко. Скульптора нашел, работу его клуб оплатил. В общем, отношения у нас самые теплые. Шавло и в этом году на Ваганьково 30 марта, в день смерти, приходил. И Симонян всегда приходит, и Парамонов (напомним, что беседа проходила в 2013 году. — Прим. И.Р.). Сейчас, когда с момента смерти Игоря прошло уже 14 лет, чувствуешь, как к нему относились и продолжают относиться...
Лариса: — Прочитала тут главу из книги Федора Раззакова «Как уходили кумиры». И сильно удивилась. Там Ольга, с которой автор, видимо, поговорил, пишет:
«В тот день, в четыре утра, я внезапно проснулась. Звонить, думаю, в реанимацию, где Игорь уже четыре дня находился, или еще рано врачей беспокоить?
Дождалась шести. Врачи говорят: очень тяжелый, давление падает. Через два часа договорились, что из ЦКБ приедет профессор, реаниматолог. Но оказалось, что Игоря уже час как нет в живых — он умер в семь часов утра. В голове одно: он и до приезда «Скорой помощи», и в приемном покое, и по дороге в больницу, и в реанимации, куда меня пустили на третий день, повторял одну длинную фразу: «Оля...», а дальше неразборчиво, язык был каменный. И вот его уже нет. Страшная, внезапная, нелепая смерть, если учесть, что оборвало жизнь не основное заболевание. Какое?
Со слов заведующего отделения реанимации Мостового, запущенная нелеченая пневмония. А официальный диагноз при поступлении — медикаментозно спровоцированная почечная недостаточность, повлекшая за собой легочную и сердечно-сосудистую недостаточность, паралич дыхательной системы плюс пневмония...
Я все-таки разгадала непонятую мною фразу, которую он повторял недвигающимся языком: «Оля, я очень плохо себя чувствую». Просил о помощи, надеялся. А я не смогла помочь. Не смогла, а он надеялся».
На третий день она, оказывается, пришла, ее пустили, и он говорил: «Оля...» А на самом деле туда и близко никого не допускали. Ее там просто не могло быть.
И знаете, что самое для меня обидное? Я с Ольгой никогда в жизни ни по какому поводу не спорила, не объяснялась. Никаких ссор и решительных объяснений у нас с ней не было. А когда Игоря не стало, мы услышали от нее обвинения — мол, это мы за ним недосмотрели...
Он страшно переживал, что жизнь после карьеры игрока не сложилась. Это и стало причиной болезни
Лариса: — Конечно, он страшно переживал, что у него жизнь после окончания карьеры игрока не сложилась. То, что ездил по представлению Спорткомитета по разным отсталым странам и тренировал там по году-два — это для масштаба Игоря, конечно, ерунда была. Хотя вслух, конечно, он никогда не признавался, что не чувствует себя востребованным и счастливым.
Лев: — Всё держал в себе. А эти страны — понятно, что не его уровень. Где-то в Африке даже недолго работал, чуть ли не людоедов тренировал. Видел, что толку от его работы там нет и быть не может, — и возвращался. Потому что хотел быть по-настоящему полезным.
Лариса: — Думаю, что эти ощущения и стали главной причиной его болезни, а никакая не игра головой во время футбольной карьеры. Вот это состояние, когда он перестал выходить на поле и почувствовал свою невостребованность. Помню, тогда Ольга мне говорила: «Знаешь, он уже полтора месяца лежит на диване, лицом к стене. Не ест, не пьет и не разговаривает». Это была настоящая депрессия — и она, думаю, положила начало всему этому. Иные скажут: подумаешь, мол, закончил с одним видом деятельности — перешел в другой. А для него это была вся жизнь.
Лев: — Помню, мы с ним как-то по телефону поговорили и затронули тему, почему Игорь не занимается спортивной деятельностью на достойном для себя уровне. И я почувствовал, что брат не подходит для этого по своему характеру. По честности, преданности, прямоте. Таких там не принимали. А нужны были в начальственных кабинетах те, кто запросто может другого угробить. Кто может проявить наглость по отношению к тем, у кого нет власти, и угодничать к тем, у кого эта власть есть — те и пробивались. А он никогда ни под кого не подстраивался.
Лариса: — Почему он тогда пошел вторым тренером к Николаю Гуляеву (которого как специалиста в бытность игроком совершенно не уважал, — Прим. И.Р.)? Жизнь все время тянула его туда, в футбол. Пускай вторым, но он готов был и поступиться чем-то, только чтобы быть в этом кругу. С игрой, с мячом в ногах, со всем тем, к чему он привык.
А Спорткомитет посылал его по разным странам третьего мира, чтобы он глаза не мозолил, ничего не требовал, не надоедал со своей принципиальностью.
Лев: — Но тренером в полной мере Игорь так стать и не смог. Это совершенно другая профессия, чем игрок. Разве что с детишками в спартаковской школе он обожал возиться, причем мог это делать бесконечно. Так же, как на даче, когда окрестные ребятишки за ним бегали: «Дядя Игорь, дядя Игорь!» И он с ними общался — ну просто как ровесник! Ему с ними было комфортно.
Он же Игоря Шалимова в спартаковской школе воспитал, и тот сохранил к нему чувство благодарности. Шалимова мы хорошо знаем, у нас прекрасные отношения. Он и в самые сложные, последние годы помогал, на дачу приезжал. Мне было очень приятно видеть, как они с Игорем встретились, когда Шалимов первый раз приехал на дачу. Как два Игоря обнимались и общались. Радостно было смотреть на них.
Лариса: — Когда мы с Игорем вернулись из Бескудниково в эту квартиру, Шалимов купил ему телевизор, чтобы у него была возможность смотреть как можно больше футбола.
Лев: — И тарелку спутниковую, даже две. Одну здесь поставил, другую на дачу.
Лариса: — Вот он Маслаченко тогда и услышал. И подумал, что тот у нас в гостях... Игорь смотрел и через пять минут забывал. Но главное — сам процесс.
Лев: — А насчет того, что ему не удалось в серьезного тренера превратиться... Сколько футболистов потом стали чистыми администраторами, а большими тренерами — не смогли! Тот же Парамонов. Всеми уважаемый, всем помогал, прекрасный организатор. А тренер — это дар. Так же, как и учитель. И это было — не его. Может, потому, что он был мягковат, не хватало ему в отношениях с подчиненными напористости и настойчивости.
Лариса: — Мы очень порадовались, когда стадион «Алмаз» на Преображенке назвали именем Игоря. А теперь и на новом стадионе «Спартака» будет его трибуна. Это хорошо — может, хоть молодежь заинтересуется, узнать что-то о нем захочет.
Лев: — Сколько я в свое время потратил энергии, чтобы на Аллее славы установили памятник Нетто! Ничего не получилось. Потом хотели построить памятник на стадионе его имени. Уже скульптора нашли, макет был. Но Шавло, который был тогда генеральным директором, сказал: «На памятник из бронзы нужно 25 тысяч долларов. У меня такой возможности нет. Попробуйте лично обратиться к Леониду Федуну».
Я обратился. И даже не сам. Письмо с такой просьбой подписали все старые футболисты, кто еще жив. Мол, стадион назван именем Игоря, а там даже бюста нет — и это неправильно. Президент «Спартака» ответил мне по электронной почте. Ответ я храню, Федун писал об Игоре очень уважительно. Он сказал: «Лев Александрович, разумнее же будет установить памятник Игорю Нетто на нашем новом стадионе. На это будут выделены средства». А на мои слова, что я хотел бы увидеть памятник своему брату, Федун ответил: «Лев Александрович, на новом стадионе этот памятник обязательно будет. Мы с вами встретимся и вместе его откроем».
С тех пор прошло шесть лет. 5 апреля у Федуна был день рождения — мне Шавло сказал. Я ему сейчас вновь написал. Рассказал, что мне 1 апреля уже 88 лет исполнилось, и напомнил о его обещании встретиться у памятника Игорю...
Ответа теперь не было. Но лучшим ответом будет окончание строительства стадиона — обещают, что его откроют через год, летом 2014-го. 30 марта, в день смерти Игоря, мне так и сказали. Но вроде бы что-то пересмотрели, и у трибун будут уже не памятники тем, в честь кого они названы, а только бюсты...
Но главное — память. И я очень хочу, чтобы однажды настал день, когда люди смогли бы сказать: «У меня билет на трибуну Игоря Нетто»...
P.S. С момента этой беседы прошло семь лет. Льва Нетто уже нет с нами. Трибуна на спартаковской арене названа именем его брата — а вот памятника там до сих пор нет. Уже, правда, официально объявлено, что появится. Смущает только, что создавать его будет тот же Филипп Рукавишников, который подчеркнуто формально и бездушно отнесся к работе над памятником Федору Черенкову у «Открытие Арены». К этому изваянию крайне отрицательно отнеслись родственники великого футболиста — и тем не менее Рукавишникову-младшему доверено увековечить образ Нетто! Не верю, что люди, выбиравшие скульптора, об истории с памятником Черенкову ничего не знали...
Рассказ Льва и Ларисы Нетто я предварил словами Никиты Симоняна — ими же и закончу. Никита Павлович рассказывает, например, что Ирина, внебрачная дочь Нетто, которая ухаживает за его могилой, внешне похожа на отца. К Ольге Яковлевой он так же, как и покойный Владимир Маслаченко и многие другие бывшие партнеры Нетто, относится негативно. Хотя и полагает:
— По-моему, Игорь до конца дней ее любил. И считал Ольгу законной женой, хотя, как выяснилось, они уже много лет были в разводе. О чем опять же никто из нас не догадывался...
Я не мог не спросить:
— Почему, по большому счету, у Нетто не сложилась жизнь после карьеры игрока? В частности, тренерская?
Симонян вздохнул. Уж он-то, из великого игрока сумевший превратиться в классного тренера, выиграть чемпионаты и Кубки СССР со «Спартаком» и «Араратом», имеет полное право об этом рассуждать.
— Главное для футболиста, который становится тренером, — убить в себе игрока. Ты можешь в бане или за столом со старыми друзьями вспоминать, как здорово когда-то сам играл, — но ни в коем случае не в работе с командой. А Игорь, к сожалению, этого «убийства» совершить не смог.
И характер у него, что скрывать, был непростой. Вот работал он недолгое время (в 1979 году. — Прим. И.Р.) главным тренером бакинского «Нефтчи». И однажды первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, куратор команды Гейдар Алиев спрашивает его: «Чем нужно помочь, чтобы команду классную сделать?» Так Игорь отвечает: «Надо взять пятерых игроков сборной Бразилии и трех — сборной Англии». Трудно было таким образом с руководителями сработаться. Хотя человек Нетто был — порядочнейший...
