Мой «Спартак». Размышления Рабинера о прошлом и настоящем красно-белых
Как ни старался, так и не смог по-настоящему увлечь себя дискуссией и с головой нырнуть в один из лагерей, убежденных в том, какой год рождения футбольного «Спартака» правильный — 1922-й или 1935-й. Что и неудивительно: запустил вот в своем телеграм-канале «РабиНерв» опрос на эту тему среди читателей, ясное дело — в подавляющем большинстве спартаковских болельщиков. К середине дня из 4600 участников 42 процента было за официальный ныне 22-й, 58% - за 35-й, на стороне которого авторитетнейшие Никита Симонян и Евгений Ловчев. Не совсем пополам, но недалеко от того!
Для меня это не тот вопрос, в котором считаю принципиальным и необходимым жестко и категорично вставать на чью-то сторону. Это не тема чести и совести, подразумевающая четкую позицию, — это тема тонких исторических трактовок. В конце концов, клуб — не человек: у того есть конкретный, не подлежащий дискуссиям день рождения, зафиксированный в ЗАГСе. И то у многих футболистов паспорта переписаны — более того, многие годы ходили легенды, и они, по-моему, не опровергнуты, что сам основатель «Спартака» Николай Петрович Старостин на самом деле был 1898-го, а не 1902 года рождения.
Что уж тут говорить о командах с их сложной и запутанной биографией. Их величие определяется не возрастом. Поэтому из уважения и к 58 процентам, и к 42 оставлю право решать для себя, правомерно ли празднование «Спартаком» столетнего юбилея именно сегодня, за каждым из вас. Не нужно тратить эмоции и ссориться хотя бы по столь невинному поводу.
Всех тех, кто считает, что «Спартак» родился 18 апреля 1922 года, от всей души поздравляю сегодня. Кто убежден, что 19 апреля 1935-го, — даст бог, поздравлю через 13 лет. И тоже от всей души. Потому что не хочу и не буду делить красно-белых на правоверных и еретиков. У них у всех, как когда-то сказал Старостин-старший Никите Симоняну, «если разрезать тебя напополам — одна половина будет красная, а другая — белая».
А вот поразмышлять о своем «Спартаке», о том, как он менялся, от чего отталкивался и к чему пришел, — повод прекрасный. Тем более что болельщиком этой команды стал шестилетним ребенком, в 1979-м — то есть 43 года назад; на первый матч пошел в 81-м — тоже уже больше сорока лет. Почти десять лет спустя превратился в журналиста и смотреть на клуб стал уже под другим углом зрения. Есть, в общем, с чем сравнить.
Магия Старостина
Коллега Алексей Лебедев недавно напомнил одну историю, какую сегодня просто невозможно представить. Нам с ним было меньше двадцати, мы уже что-то писали — и очень хотели поехать в Тарасовку, проникнуться атмосферой, поговорить с людьми. Поймали на каком-то мероприятии Николая Старостина, представились, изложили суть дела. Он спокойно ответил, чтобы подходили в такие-то день и время к метро «Сокольники» — команда отъезжает на базу оттуда. И нас возьмут с собой.
Мы, конечно, обалдели. Но в силу своего юношеского разгильдяйства опоздали минут на десять. Никого не было. Расстроились страшно — такой шанс упустили! И вдруг начали появляться игроки — один, другой... А потом и сам Николай Петрович. Оказалось, отъезд — на час позже, чем он нам говорил. И при этом он ничего не перепутал. Зная, что у молодых ветер в голове, и учитывая возможность опоздания, специально сориентировал нас на час раньше! И, как выпускник царского финансового училища, рассчитал — если терпеливые, то дождутся.
Дождались. И поехали с командой в автобусе. И поговорили в Тарасовке с теми, с кем хотели. И никаких оград и секьюрити вокруг базы в ту пору не было. На тренировки приезжали болельщики. А сам он всегда брал последнее слово на установках и всегда имел что сказать. Или сделать. Одна прибитая газетой муха в день дерби с бело-голубыми со словами: «У, «Динамо» проклятое!» стоила всех сказанных перед тем слов тренера Гуляева.
Вот таким был Николай Петрович, который никогда не строил стен между собой и людьми. Ездил на метро и, когда его узнавали, всегда узнавал у болельщиков, что они думают о команде и отдельных игроках. А потом передавал это им. Чтобы знали. Чтобы не теряли связи с простыми людьми.
Среди которых, впрочем, тоже гораздо чаще нынешнего встречался «добрый зритель в девятом ряду», как в песне на стихи моего дяди, спартаковского болельщика Игоря Шаферана, которую пел Аркадий Райкин. А теперь эта доброта и способность прощать и сопереживать куда-то делись, а негатив и ненависть зашкаливают. Впрочем, разве только вокруг «Спартака» и футбола? Разве это — не о всей нашей жизни?
Тот болельщик верил Старостину больше, чем самому себе. Только представьте, как бы нынешняя категоричная аудитория отреагировала на решения: а) сделать главным тренером Никиту Симоняна, который несколько недель назад еще выходил на поле в составе «Спартака»; б) поставить на этот пост Олега Романцева, высшее достижение которого — десятое место в первом дивизионе. Причем сразу после Константина Бескова с его 12 годами во главе команды, двумя чемпионскими титулами и еще семью подряд медалями других достоинств. Что бы творилось, будь тогда интернет и соцсети.
Но и то, и другое решил Старостин, а применительно к созданному им клубу чутье его не подводило. В итоге Симонян выиграл два чемпионата СССР, а Романцев — одно первенство Союза и восемь — России. И если Олег Иванович взял золото сразу, то Никита Павлович начал с шестого места. Сейчас при таких раскладах шансов удержаться в «Спартаке» у него не было бы никаких. А тогда Старостин проявил терпение, и на третий год чемпионство пришло.
Когда захожу в потрясающий музей «Спартака» (в котором, если вы болельщик красно-белых, не имеете права не побывать), то один из первых артефактов, который вижу, — надтреснутые очки Старостина. Через них он видел больше и прозорливее, чем кто-либо в истории клуба. Сказать, что с основателем «Спартаку» повезло, — значит не сказать ничего. И как же его не хватает.
Часто вспоминаю о Николае Петровиче, который был для меня богом, когда я рос, и чья книга «Звезды большого футбола» была у меня настольной. И кляну себя за то, что не успел сделать с ним большое интервью — об основании и истории «Спартака», о сталинских лагерях, о красно-белых людях. За девяносто он сохранял ясность ума и феноменальную память — вот и Александр Мостовой, и Андрей Тихонов рассказывают, как начальник команды читал футболистам в автобусе наизусть длиннющие поэмы. И как считал на деревянных счетах быстрее любого человека втрое моложе.
Четыре года при жизни Старостина я работал со «Спартаком», имел доступ в раздевалку и в Тарасовку. Ну, в 95-м Николай Петрович уже ослабел — но три-то предыдущих куда я смотрел, о чем думал? О текущих событиях, которые мы с ним в небольших форматах и обсуждали — когда, например, он высказал недовольство инициативой футболистов убрать с поста президента клуба Юрия Шляпина?
Досада на себя, на свое неумение видеть за деревьями лес после ухода Старостина сидит во мне до сих пор. И больше десяти лет назад она побудила не повторять прежних ошибок и сделать книгу монологов великих спартаковцев разных поколений — «Спартаковские исповеди», которая в этом году планируется к переизданию. И правильно побудила. Ведь скольких из ее героев уже с нами нет — Анатолия Исаева, Владимира Маслаченко, Геннадия Логофета, Анатолия Крутикова, Федора Черенкова...
Дай бог здоровья остальным!
Черенков и Маслаченко, совесть и демократия
Черенков был и остается моим любимым футболистом всех времен и народов, Маслаченко — любимым комментатором. Конечно, у них не обходилось без ошибок — а кто не ошибается? Главное — как ты на эту оплошность реагируешь. И заносишься ли при успехах.
Федя (как он, кстати, не любил, когда его называли Федором Федоровичем!) — тот вообще уходил в себя, замыкался, как только его начинали прилюдно хвалить. Ему становилось стыдно. Зато, когда после проигрыша одесскому «Черноморцу» и результативной ошибки только что пришедшего в «Спартак» из воронежского «Факела» ноунейма Валерия Карпина тот сидел в раздевалке, обхватив голову руками, и плакал, Черенков подошел к нему и тихо, со своей всегдашней мягкой интонацией сказал: «Валера, не плачь. Ты еще обязательно принесешь пользу «Спартаку»!» Может, потому Карпин и не загнал себя в тот момент и стал в итоге большим футболистом, что нашел нужные и своевременные слова великий Черенков.
Только для себя самого он их находить не мог — и ложился в такие тяжелые моменты в больницу. Но, несмотря на пропущенные из-за этого месяцы и годы, провел больше всех матчей за «Спартак». И любили его люди особенно нежно, трепетно — и благодаря его футбольному гению, и зная, пусть и не в деталях, о недуге, с которым приходится постоянно бороться. И слезы во время прощального матча Федора в 94-м году против «Пармы», когда Тамара Гвердцители пела «Виват, король!», а он совершал круг почета на плечах Дмитрия Аленичева, — наверняка самые светлые в жизни каждого, кто видел это на стадионе или по телевизору.
Только он мог сказать более двадцати лет спустя такую фразу о своем юбилейном голе, забитом «Днепру» с более чем спорного пенальти: «Много лет меня мучила совесть из-за сотого гола». И его не нужно было называть по фамилии — когда говорили «Федя», все и так понимали, о ком речь. И уже упомянутый выше Игорь Шаферан, когда я 17-летним внештатником «Собеседника» позвонил ему и спросил для газеты о причинах провала сборной СССР на ЧМ-90, минуту подумав, ответил четверостишием:
Федя в «Спартаке» себя нашел,
И пришел со «Спартаком» к победе.
Феде и без сборной хорошо.
Ну а сборной — не всегда без Феди.
А Маслаченко, человек фантастических харизмы, вкуса и жизнелюбия?! И самой живой, незаштампованной речи из всех советских футбольных комментаторов. Его русский язык и его «фишечки» были продолжением его самого, визировавшего интервью так: «Проверено! Мин нет!»
Я ведь не случайно сказал об ошибках и реакции на них. Вот одна история, о которой кое-кто из вас знает только первую ее часть. В 1993 году «Спартак» разгромил ЦСКА — 6:0. Хет-трик сделал Игорь Ледяхов. Но Владимир Никитович, комментируя матч из кабины «Лужников», с каким-то жутко маленьким, черно-белым, замызганным монитором, отчего-то принял Ледяхова за Андрея Гашкина. И весь матч восхищался тем, что творит новичок «Спартака». Но ближе к концу игры на бровке, чтобы выйти на замену, появился... Гашкин. Маслаченко, увидев это и все поняв, на минуту замолк. А потом сказал на всю страну: «Ошибаются не только вратари, но и комментаторы». И извинился.
Но это еще не конец истории. Его мне много лет спустя рассказал сам Ледяхов, когда комментатора уже не было в живых. Оказывается, после того матча Маслаченко пришел в раздевалку «Спартака», чтобы извиниться (!) перед полузащитником. Тот, едва с поля, долго не мог взять в толк, о чем речь. А когда понял, был просто потрясен поступком знаменитого человека, который вполне мог махнуть рукой на свой ляп и забыть его в следующую секунду. Но посчитал должным пойти вниз и лично, в глаза, принести игроку извинения.
А почему? Потому что для тогдашних спартаковцев понятие совести и ее угрызений не было чем-то эфемерным, не было просто словесной конструкцией. Слова Андрея Старостина: «Все потеряно, кроме чести» стали неотъемлемой частью красно-белого гена. Да, где-то к этому примешивался и элемент мифологии — допустим, в легендарной истории с просьбой капитана сборной Игоря Нетто к судье не засчитывать мяч Игоря Численко на ЧМ-1962, поскольку он пролетел в боковую дырку в сетке, как выяснилось, было гораздо больше преувеличения, чем правды. Но мы-то, маленькие болельщики «Спартака», росли с абсолютным убеждением, что так и было, и так и надо, и цель не может оправдать средства! И разве это плохо?
Представляю, как переворачивались в гробу братья Старостины и тот же Нетто, когда десятилетия спустя Андрей Червиченко в интервью называл «Спартак» «геморроем», а при его кратковременном правлении случались увольнение Олега Романцева после выигранного трофея (не зря их, этих трофеев, вообще не будет следующие 14 лет), омерзительный бромантановый скандал, взаимная непереносимость с болельщиками своего же клуба. Я ведь потому и назвал книгу «Как убивали «Спартак», что в те несколько лет не только команда опустилась на низшее в своей российской истории 11-е место, но, что куда важнее, были попраны главные принципы и идеи, на которых «Спартак» и его поклонники росли и жили.
Одним из этих главных принципов была демократия. Как те же Симонян или Исаев рассказывали об обсуждении состава, игровых эпизодов, тренировок в звездном «Спартаке» 50-х между игроками во главе с капитаном Нетто, главным тренером Гуляевым и Старостиным! Футболисты свободно могли ляпнуть такое, за что из любой другой команды вылетели бы со свистом. А тут — рабочий процесс, не более. И все — ради дела, а не «я начальник — ты дурак». Николай Петрович вообще создал систему, не предусматривавшую приказного стиля взаимоотношений, основанного на страхе.
Какую-то несоветскую систему. Недаром тот же Маслаченко сказал, что Старостину удалась уникальная, невозможная вещь — в Советском Союзе, где не было частной собственности, построить в виде «Спартака», как выразились бы Ильф и Петров, «маленький свечной заводик». И доступ на этот заводик разного рода начальникам был сильно ограничен, за что Николая Петровича точившие на него зуб чиновники несколько раз от команды отстраняли. В один из таких случаев команда в 76-м и вылетела.
Когда-то мы обсуждали с Евгением Ловчевым, почему самые яркие футбольные эксперты старших поколений вышли именно из «Спартака» (вспомнить, помимо самого Евгения Серафимовича, Юрия Севидова, Александра Бубнова). Ответ был однозначным — потому что если в большинстве других клубов к футболистам относились по-советски, то именно и только в старостинском «Спартаке» у игрока было право слова. И они за много лет научились не бояться того, что скажут вслух. По крайней мере о футболе.
Потому-то, чувствуя все это на инстинктивном уровне, к «Спартаку» в те времена всегда и тянулась интеллигенция, которой причастность к этой команде давала чувство хоть какой-то, но свободы. Как и потому, что в «Спартаке» ценили Человека. Многие его герои играли в нем по десять, двенадцать, а то и пятнадцать лет.
Логика — не про «Спартак». Тем он и прелестен
Сейчас такого и близко нет. Вот взять современный «Спартак». Тренеры с 2003 года (уже почти два десятилетия!) меняются почти каждый год и часто не по одному разу. Генеральные директора — то же самое. Раз в сто лет стали чемпионами — и уже через два сезона из основы золотого состава в команде не осталось никого, кроме Зобнина. Новые руководители распродали всех, как на базаре.
То золото тоже ведь было достигнуто не благодаря, а вопреки. Единственное за 30 лет чемпионатов России, которое выиграла команда, поменявшая по ходу чемпионата (пусть и после первого тура) тренера. Массимо Каррера никого до «Спартака» сам не тренировал, не знал иностранных языков, не играл, не работал и не жил за границей. В клуб словно специально наняли тренера, по всем объективным характеристикам не способного выиграть. И после ухода из «Спартака» он ничего не добился. А с ним — стал чемпионом. И это было так по-спартаковски!
Логика — она вообще не про «Спартак». И никогда не была. Может, за эту иррациональность его и продолжают любить больше и неистовее всех. Она — единственное, что объединяет тот и этот «Спартак». Мой и... современный.
И столько уже прошло времени, сменилось поколений и людей, что я уже не рассчитываю на возвращение того, на котором рос. А просто наблюдаю. Ну, и переживаю, конечно. Хоть и журналист, но это чувство, начавшееся в шесть лет, до конца вывести из себя невозможно. Да и нужно ли?..
