«Елизавета II сказала, что гол был — и Тофик Бахрамов получил квартиру в центре Баку». Десятки историй про судей нашего футбола
Судья Криггс
Давным-давно футбольными арбитрами в нашей стране руководил Эдуард Шкловский. Человеком был могущественным, что и говорить. В ту пору мы дружили.
«Шкловский — главный тормоз российского футбола» — уверял, расчувствовавшись, Олег Романцев.
— Тормоз — очень полезная деталь, — реагировал Шкловский. — Вот если б он сказал «гудок»...
Шкловский необъяснимым образом успевал на все три московских матча, начинавшихся в одно время. Презирал автомобили, передвигаясь всюду пешком. Постукивал по асфальту огромным зонтом.
А после ушел в тень на долгие годы.
Прознав, что Шкловскому вот-вот 90, я отыскал телефон. Набирал с некоторым смятением. Что вы хотите? 90 есть 90. Я в 49 не вполне себя контролирую.
Номер отозвался бодрым голосом. Шкловский не удивился ни тому, что я пропал на четверть века, ни тому, что теперь вот воскрес.
— Еще работаю! — ошарашил меня Эдуард Исаакович.
Я готовился убеждать Шкловского, что ничего страшного в цифре «90» нет. Хоть уверен был в этом не до конца.
Теперь вот получалось, что и убеждать ни к чему. Но хорошая заготовка рвалась наружу.
Я, путаясь в падежах, уверил Шкловского, что он непременно дотянет до ста. С Божьей помощью и моими молитвами.
Шкловский насмешливо проинформировал, как такой же 90-летний явился в поликлинику: «Доктор, я буду жить?» — «А смысл?»
Ответить мне было нечего — и я, откашлявшись, сменил направление беседы.
— Когда-то вы писали стихи, Эдуард Исаакович.
— О! — обрадовался он такой памятливости. — У меня есть стихи про Толстых.
— Захватите с собой! — вскричал я каким-то не своим голосом. — Непременно захватите!
Через день приеду в ту самую большую нефтегазовую компанию, где 90-летний Шкловский заведует спартакиадами. Собственным примером иллюстрируя, куда приводит ежедневная зарядка.
Ожидая у входа, буду рассматривать полуобнаженных дам. Московский сентябрь заставлял сбрасывать лишнее. Оставляя клочки необходимого. Всем нам на радость.
С трудом я узнал Шкловского, на старости лет отпустившего усы. Из всех известных мне арбитров такими похвастаться мог разве что судья Криггс.
Здороваясь, сдержанно поделился результатами наблюдений за девчатами у парадного подъезда — и 90-летний Шкловский встрепенулся:
— Полуобнаженные для меня уже не то. 90 лет — не время полумер. Не вдохновляет. Только если целиком!
В поисках тихого уголка мы будем кататься на лифте туда-сюда. Всюду люди, всюду жизнь.
— На вот, почитай журнальчик, — сунул мне Шкловский.
Я всмотрелся в обложку корпоративного журнала. Развернул на нужной страничке. Вот портрет Шкловского. Вот заголовок — «Хочу, чтоб сотрудники забыли о лифте».
Тут-то мы и доехали.
...просидим мы часа четыре. На прощание Шкловский спросит со странной надеждой:
— Выйдет после моей смерти?
Бейджик с московской Олимпиады
Все это было крайне познавательно. Эдуард Исаакович раскладывал передо мной пожитки. Комментируя каждую бумажку:
— Вот фотография с Ярцевым, вместе спартакиаду проводили. А через две недели он вдруг умирает. Вот я с министром Лавровым. Будто указываю ему, куда пойдем. Нормально, да?
— Не то слово, — подбодрил я старика.
— А вот эмблема «АФА»! Ассоциация футбольных арбитров. Шесть лет с такой прожили!
— А это что?
— Это мой бейджик с московской Олимпиады. Сколько судей было — все померли. Азим-заде, Вихров, Бутенко, Липатов. Все моложе меня! Вот фотография, гляди. Это прием в ресторане «Прага».
— Смотрю, вы бодряк.
— В недавней нашей спартакиаде 700 человек участвовало! Не шутка!
— Да какие уж шутки.
— Сейчас будет новая, «Волжская осень». 500 человек. Вообще-то меня сюда Дюков пригласил, он руководил этой компанией. Мне было 70. Никто не думал, конечно, что столько протяну. Сам Дюков через четыре года ушел на другую работу. А я все сюда хожу. Чтоб не забыли!
Анонимка
— Ой, а что это за бумажка у вас?
— Это анонимка. Я точно знаю, кто написал. Он не особенно и скрывался.
— Как интересно. Рассказывали мне герои про анонимки — но приносят с собой впервые. Можно взглянуть?
— Пожалуйста. Для тебя и принес. Я много такого хлама выбросил, а эта вот осталась.
— Кто автор?
— Был такой судья — Александр Васильевич Табаков. Работал в спорткомитете у Колоскова. Антисемит ужасный. Пишет в комитет партийного контроля о жульничестве, взяточничестве и засилии специалистов еврейской национальности. А? Это уникально! Все на имя Грамова. Грамов рассмотрел — переправил Колоскову.
— Какая прелесть.
— Вот как я жил в этом мире? Страшное же дело! Колосков прочитал, меня вызывает: что реагировать-то? А я даже не знал, что в футболе у нас столько евреев. Табаков молодец, пересчитал. Просто сучонок этот Александр Васильевич. Еще был такой Иван Лукьянов.
— Знаменитый судья.
— Судья неплохой. Но антисемит ужасный.
Против Бутенко
— Как же вас при всех этих происках выбирали командующим над судьями?
— А вот это история! Еще в СССР на эту должность претендовали пять человек. Табаков, Латышев, Липатов. А народ выбрал меня. Потому что голосование было тайное. Тай-но-е! Я набираю восемьдесят с лишним процентов. Приехали 86 представителей футбольных федераций. Они и голосовали. Все происходило в конференц-зале Олимпийского комитета.
— Почему ж вы выиграли?
— Потому что представил такую программу. Я был интеллектуал! Потом Союз распался, я уже не хотел ничем руководить. Надо снова выбирать коллегию. Люди приходят: «Эдик, ну выдвини себя...» Уговорили!
— Снова выбрали?
— Против меня бывший судья Валерий Бутенко. Работник спорткомитета. С Колосковым вместе учился. Я к нему нормально отношусь — хоть он и туповат. Подхожу: «Валер, давай так. Ты руководишь, я беру на себя методическую работу». На фиг мне командовать?
— Что ответил?
— «А ты мне не нужен как методист!» Вот сука, думаю. Это все от глупости. Я оставил свою кандидатуру — и выбрали меня.
— Бутенко отодвинули?
— Конечно, он никуда не попал. Так и работал в аппарате на Лужнецкой, деньги получал. Табаков, Бутенко...
«Ух, харя!»
— Вы ж были большим человеком в газовой отрасли. Судейство — как хобби.
— Я московский бандит — в юности боксом занимался, был спарринг-партнером всех чемпионов Союза в своем весе! Дохлый, с длинными рычагами, ничего не боялся. Мама мне запретила спортом заниматься: «Сынок, ты здесь на хлеб не заработаешь». Я стихи писал — через день все это оказывалось на Лубянке.
— Ну и дела.
— Решил я податься в МГУ, на журфак. Но мне пятикурсник, с которым в футбол играли, сказал: «Не надо, Эдуард. По пятому пункту тебя не возьмут». Он был заместителем секретаря комсомольской организации МГУ — все это знал!
— Вот как пробирались тогда в нефтяники?
— Нефтяной институт тогда считался говном. Я еще выяснять стал: а где больше стипендии? На какой кафедре? Мне отвечают — «Транспорт и хранение нефти». Вот туда и пойду, думаю. За одного сдаю русский язык, он за меня математику. Карточку переклеиваем.
— Ловко вы.
— Последний экзамен — химия. Ее я более-менее знаю. Мне двойку ставят. Такой антисемит принимал — ух, харя! Да пошли вы, отвечаю. Выхожу на улицу — а там уже ждали поступающих, которые в футбол играют. Зазывали к себе в институты.
— Что выбрали?
— Московский институт химического машиностроения. Там потом диссертацию защитил. Там же преподавал.
«5 лет меня не подпускали к международным матчам»
— Стать арбитром ФИФА в то время — это подвиг.
— Международную категорию мне долго не давали. Ну, никак! Был такой Еремин — комсомолец, кагэбэшник.
— Руководил федерацией футбола РСФСР?
— СССР!
— Надо же.
— Сидели на Арбате. Как-то оказался возле приоткрытой двери — а там обсуждалась семерка судей международной категории. Еремину говорят: «Шкловский» — «А что Шкловский? У нас что, Иванова нет?» Вычеркивает. Опять мимо. Вместо меня вписали Костю Вихрова из Киева.
— Хороший судья?
— Нулевой. Мой друг. Теоретик такой.
— Но арбитром ФИФА все ж стали?
— Когда уж совсем невозможно стало вычеркивать. Приезжаю судить в Австрию в город Грац. Играли с какой-то немецкой командой, у них еще датчанин играл. Лучший футболист Европы. На матч приехал руководитель судейского комитета УЕФА Зеппельт, австриец. Посмотрел на мое судейство: «Где ж ты раньше был?» А мне 47 лет!
— Ого.
— Где, где... В ***! Настаивался, отвечаю, для этого матча. Готовился. Пять лет меня не подпускали к международным матчам.
— Сохранили нашивку FIFA?
— Еще бы!
«Щербицкий набрал Грамову: «Это что за судья?!»
— Самый экстремальный матч в вашей жизни?
— Это игра «Динамо» Киев — «Динамо» Тбилиси. Апрель 1979-го. Полный стадион! Счет 1:0, Киев ведет. Минуты за три до конца история вышла. Был в Тбилиси здоровый нападающий, лысый — Челебадзе...
— Мой товарищ.
— Помню, что из города Боржоми. Рвется в штрафную, его хватают за майку, он вырывается, снова хватают, прет... Уже падая, касается мяча. А я ставлю пенальти! Киевляне меня окружили: «Он же успел ударить!» — «Да что он мог сделать с мячом, падая?!»
— Забили?
— Да, Гуцаев. Заканчивают 1:1. Щербицкий был на стадионе, тут же набрал Грамову: «Что это за судья? Такие пенальти ставит!» Грамов тут же дает команду: отстранить! Уже в поезде я ехал отстраненным.
— В Москве разбираться не стали?
— Собралась какая-то комиссия. Как же фамилия нападающего киевского «Динамо», он в Москве работал... А когда-то был помощником Лобановского...
— Базилевич.
— Да, Базилевич! То ли он в центральном совете «Динамо» работал, то ли в федерации футбола. Словом, в Москве жил. Тут бы ему выступить как нейтральному человеку, а он открыто за Киев: «Ты зачем дал пенальти?!» А в чем соус-то?
— В чем соус?
— Как пошла новость о моем отстранении — в ЦК волна писем из Грузии. Причем два потока!
— Это как?
— Отдельно от депутатов Верховного Совета, отдельно от Героев Соцтруда. Все — в мою защиту. Вот какое время-то было! Что делать? Собирают новую комиссию, уже никакого Базилевича не приглашают. Во главе Лева Яшин. Посмотрели так и эдак — ну и восстановили меня. Только приписали — выносится порицание за методическую ошибку, с опозданием дал свисток о нарушение правил. Ну и как с ними бороться?
— Да никак, Эдуард Исаакович.
— А на московской Олимпиаде что было — рассказать?
— Не знаю, как вы держали в себе до сих пор.
— За два-три дня до Олимпиады мы, судьи, съехались в Москву. По одному начали вызывать в гостиницу «Спорт». Платить нам! Думаю — оказывается, еще и заплатят...
— Много?
— 1800 швейцарских франков.
— Прямо франками?
— Конечно. Но это ерунда. Где-то выходило 1400 долларов за месяц. Я расписался, все, спасибо. Ну и пошел. А я знал, что внизу меня ждут работники Госкомспорта — отобрать 40 процентов гонорара!
— В жизни не поверю, что вы отдали.
— Они до сих пор меня там ждут.
— Это как же?
— А я до этого узнал, где в «Спорте» черный ход...
Пожар в Махачкале
— Еще опасное случалось?
— Горячо было в Махачкале. Лайнсмен минуты за три до конца поднял флажок, отменил гол местного «Динамо». Что творилось!
— Что?
— В судейскую явился какой-то министр — говорит: «У нас все горит! Давайте я объявлю, что судейская бригада разобрала ситуацию и гол засчитываете? «Динамо» выигрывает?» — «Да вы что!» Собралась толпа, стадион в самом деле подожгли.
— Что вы?
— Вырядил этого судью в пожарную форму и отправил. Чтоб не убили. Он тоже откуда-то с Кавказа был.
— Отменил-то по делу?
— Ну никак не засчитаешь. «Вне игры» — метров пять.
— Страшно было?
— В тот момент — нет. От окон отошли. Поначалу только факелы были видны. Потом вертолет опустился с какими-то известными людьми. Уговаривали: «Заканчивайте!»
— А дальше что?
— «Динамо» месяца три играло в Дербенте. А я дожил почти до 90.
«Отсюда не уедет»
— Больше при вас стадионы не жгли?
— Было другое. Сужу в Кировабаде. Это Азербайджан. Они проигрывают! Чувствую — что-то затевается. Какие-то перешептывания, косые взгляды. Уловил: «Отсюда не уедет». В гостиницу меня привезли — но все к тому идет, что до утра не доживу.
— Ну и как быть?
— Сумочка у меня небольшая. Подхватил среди ночи, незаметно вышел из гостиницы. Семь километров шел по дороге, которая вела в Грузию. Звездное небо, обочина, ковыли какие-то.
— Вот это приключение.
— Какая-то машина километра три меня везла, потом ссадили: «Дальше сам». Добрался до квартиры какого-то нашего судьи. Баканидзе, что ли. Оттуда и улетел. Еще помню сумасшедший матч! Там-то вообще бараны в горах замерли!
— Как формулируете.
— В Кутаиси их «Торпедо» играло с «Памиром», лидером. Вот представьте: сидят 30 тысяч человек — и все в кепках.
— Это картина великолепная.
— На последней минуте ставлю пенальти в ворота хозяев!
— Теперь еще сильнее удивляюсь грядущей дате.
— Тренер «Памира» Марк Тунис вскочил: «Зачем?! Мы ж не уедем отсюда!» Их футболист разбегается, ковыряет землю бутсой — и мяч тихо-тихо катится к грузинскому вратарю. Хватает, выбрасывает вперед. Там подхватывает игрок «Торпедо», лупит со своей половины поля — и мяч заползает в пустые ворота. Вратарь «Памира» тоже убежал вперед. 1:0 выигрывают!
«Зря не убили»
— Судью Колобаева как-то перед матчем отвезли на кладбище. Показали вырытую могилу. С вами таких экспериментов не проводили?
— Нет. Знали — со мной такие вещи не проходят.
— Почему?
— Знали, кто я такой. Что могу, что не могу. Знали, что я в этой банде над схваткой. Напрямую меня не пугали и ничего не предлагали. Знаете, какая раньше главная взятка была? Покупали обратный билет и давали бутылку хорошего коньяка в дорогу.
— Судить в Ереване — это как поощрение?
— Один раз туда приезжаю судить. Работаю на линии. А зрители камушки выковыривают — и в меня кидают. До главного добросить не могут, а я только успеваю уворачиваться. Еще и на поле надо смотреть — я чуть не окосел! А ко мне приставили старшего лейтенанта для охраны. Кончается тайм — подхожу к нему: «Слушай, невозможно судить! Меня чуть не убили!» Он посмотрел на меня с тоской: «Зря, ***». Подумал и добавил: «Зря не убили». Вот тебе и Ереван.
— Беру свои слова назад.
— Еще помню случай в Ереване — уже я был главным...
— Это легче.
— Перед матчем сидим в гостинице, инструктирую помощников: «Ребята, надо отсудить так, чтоб все было в порядке. Видите, на каких креслах сидим?» Они осмотрелись — да, кресла сказочные. Люкс! Продолжаю: «Хорошо отсудим — хозяева каждому по такому креслу дают!»
— О!
— Игра была несложная, Ереван выиграл 2:0. Сидим, через час ехать в аэропорт. Лайнсмен все ерзает. Наконец подает голос: «Эдуард Исаакович, надо же их разобрать. Как увезешь-то?» На полном серьезе!
Маккабиада и КГБ
— За границей посудить толком не успели?
— За границей узнали, что я, еврей, получил «международную категорию». Но я такой же еврей, как ты татарин. Ни одного слова по-еврейски не знаю. Стали меня приглашать на Маккабиады!
— Это еврейские Олимпийские игры?
— Ну да.
— Добрались до Маккабиады?
— До этого звонок из КГБ. Говорят: «На вас пришло приглашение, приглашают на Олимпийские игры. Мы хотели бы с вами поговорить...» А я известный человек в химической промышленности. Время дорого. Говорю: когда и где?
— Так-так.
— Отвечают: «Давайте в центре Москвы, в 9 утра. Позавтракаем». Конечно — им удобно в центре. Нет, отвечаю. В 10 — не пойдет. Я обычно обедаю в два часа. «О! — обрадовался этот человек. — Давайте в два...»
— Что за разговор вышел?
— Приезжаю. Меня встречает полковник. Невысокого росточка, невинный такой с виду. Потом он стал начальником международного отдела в спорткомитете. Я через него много ребятам помогал. Говорит вкрадчиво: вы собираетесь за рубеж, в Марсель. От государства к вам просьба.
— Ой, как любопытно.
— «Наступило время евреям не выезжать, а приезжать!»
— А вы здесь при чем?
— Начинает инструктаж: «Вы авторитетный человек, попробуйте поговорить. Для нас это важно». Проще согласиться. Хорошо, отвечаю. «Но с вами поедут два наших человека» — «Нормальные ребята?» — «Отличные!»
— Хоть евреи?
— Хоть нет. Зато знают английский. Говорю: «Простите, а какие у них будут суточные?» — «16 долларов!»
— Как вам?
— Отвечаю — пусть в Москве остаются. Полковник растерялся: «Как так?» — «Я с нищими ездить не буду. Не менее 30!» — «Этот вопрос мы решим...» — «Точно?» — «Ручаюсь!» У меня уже козырь: надо стране помогать. Приезжаем на Маккабиаду, эти два парня: «Нам-то что делать, Эдуард Исаакович?» — «Ваша задача — мне не мешать».
— Вы там были главным судьей?
— Нет. Возглавлял делегацию нашей страны!
— Все ясно.
— Вся поездка — 20 дней. 18 я их не видел.
— Лучший вариант.
— Потом вечерком приглашаю их к себе. Надо же поговорить, итоги подвести. В гостинице взглядом провели по стенам: «Эдуард Исаакович, здесь прослушивают. Идем на улицу!»
— Трезво.
— Сели на лавочку. Я хожу мимо них: «Ручка есть? Записывайте!» Им же надо отчет в Москву предоставить. Мне-то что? Диктую им: «За время пребывания на Маккабиаде в Марселе нами проделана следующая работа. Удалось переговорить с более чем 75 лицами. В том числе известными спортсменами».
— Вот это вы излагаете.
— Дальше выводят: «Десять отрицательно, столько-то сомнительно, а эти согласны». Улетаем в Москву, потом звонят: «Все прошло идеально!» А через два месяца Союз распался.
— Я бы напрямую эти события не связывал.
— Это только один эпизод. У тебя пленки не хватит все записывать.
«Елизавета II сказала: «Гол был!»
— Хватит, не тревожьтесь. Был такой судья — Шая Маркусович Штернгель. Известный в Союзе.
— Умер недавно!
— Так он в СССР просил звать его «Александр Максимович». Так вы специально высовывались в коридор, кричали ему в спину: «Шая Маркусович! А, Шая Маркусович?» Тот вздрагивал, будто вилкой ткнули.
— Это мой человек. Судил не очень, но парень хороший. Рак нашли — и не вытянул. Сколько их поумирало, судей! На московской Олимпиаде от СССР было человек семь. Никого не осталось.
— Кто финал судил?
— Конечно же, Латышев поставил Азим-заде...
— Кстати, этот Азим-заде мухлевал с датой рождения. Чтоб судить на два года дольше. Это не он ли был любимцем Латышева — постоянно возил из Азербайджана дары Николаю Гавриловичу?
— Это Тофик Бахрамов. Опять ты меня уводишь с темы! Рассказать про Тофика Бахрамовича?
— Еще спрашиваете.
— Отправляемся бригадой на международный матч. Собираемся все в Москве. Помогали Бахрамову я и грузин Баканидзе. Встречаемся в гостинице «Белград». Жора Баканидзе в этой гостинице живет уже день-два. Я приезжаю, Тофика ждем из аэропорта. Сидим в ресторане, народу мало. Гляжу, Баканидзе отправился к музыкантам, что-то шепнул, сунул денежку. Вскоре появляется Бахрамов. Делает шаг — и оркестр грянул футбольный марш: «Та-та-ра-ра-ра-там...»
— Здорово как исполняете, Эдуард Исаакович.
— Бахрамов розовый от удовольствия: «Ну, нэ магу! Ну, всэ знают, всэ узнают...»
— Смешно. Мяч-то он правильно засчитал в финале чемпионата мира? Гол был?
— Елизавета II сказала — был! А раз королева сказала — о чем разговор? Тофику сразу после этого квартиру дали в центре Баку. Правильно сделали. Еще и стадион назвали его именем, с ума сойти...
— Моим-то именем даже спортплощадку в Мытищах не назовут.
— Да, шансов мало. Я сбился. О чем мы говорили?
— О том, хороший ли судья Бахрамов.
— Хороший! Даже разговора нет!
«Шустрый, как вода в толчке»
— Лучший судья советского футбола?
— Алимов и Казаков. Если оценивать в комплексе. Как двигается, как ведет в стрессовой ситуации.
— А самый переоцененный — из известных имен?
— Табаков. Как судья — просто середняк. Спирин — очень переоцененный. Шустрый, как вода в толчке. Неглупый парень. Доцент, кандидат наук. Тут надо отдать должное. Но судья даже не для высшей лиги.
— Кто-то из нынешних судей работал бы в советской высшей лиге?
— Мне нравится армянин из Сочи. Который в «Жемчужине» играл. Он со странностью — но и с интеллектом...
— Кукуян?
— Да. Не хочется моего друга Левникова обижать, но вот сын его не нравится.
— А что такое?
— Дубовый судья!
— Ух.
— Прежде совсем другой уровень был! Я с 1985 года являюсь почетным членом международной ассоциации футбольных организаторов. В Америку сам ездил — и возил Казакова, Бутенко, Будогосского, Ибрагимова...
— Ибрагимов был известный судья. Куда пропал?
— Ибрагимов сейчас... Большой человек!
— Вот как?
— Килограммов двести весит. Молодец! Судил он не очень. Но я его продвигал. Сейчас он член исполкома, председатель коллегии судей Южного Кавказского округа. «Ты меня уважаешь?»
— Значит, от футбола не отошел.
— Это Валя Иванов-младший отошел. Он нигде.
— Чем занимается?
— Вроде доцентом был. Он парень неглупый. Хоть и с гонором. Это надо иметь волю — уйти!
— Что ему сказали, когда установил рекорд чемпионатов мира — 4 красных, 12 желтых?
— Дал бы тринадцатую! А что? Если есть!
«Будогосского в гробу не узнали»
— Что Валерий Бутенко так рано умер? Держал себя прекрасно. Подтянутый такой.
— Как рано? 78 лет! Будогосский вот умер. Судья средненький. Я его двигал. Активный, пишущий.
— Вроде в КГБ работал?
— Лет семь отработал в этой системе. А потом попытался с дочкой какого-то начальника КГБ подружиться, как сам мне рассказывал. Вот его, значит...
— Отобрали табельное оружие?
— Вроде того. Вот кому было тяжело-то!
— А что такое?
— То ли полтора, то ли два года лежал прикованный к кровати.
— Будогосский?! Я не знал.
— Ему сделали операцию — и вот это вот случилось. Мне позвонил младший Бутенко, говорил — не узнали в гробу. Просто никакой. А они дружили. Отмучился! Ты лучше фотографии посмотри. Видишь, какая газетка?
— Это что-то заграничное.
— Редкий случай — нас пригласили судить финал Кубка Болгарии. С Липатовым и Кадетовым. Так главная их военная команда проиграла какой-то заштатной. Все говорили: «Зачем вызвали русских? С нашим бы договорились...» Как называется человек, который футболистов отбирает?
— Селекционер.
— Нет. Агент! Или скаут? Я ж еще как скаут работал!
— То есть, Эдуард Исаакович?
— А вот — старое интервью Валерия Газзаева. Могу зачитать.
— Сделайте милость.
— «71-й год памятен мне дебютом в юношеской сборной СССР. 25 апреля мы играли в Иваново против местного «Текстильщика». Мне в той игре все удавалось. Видя такое дело, капитан нашей команды Руслан Хадарцев, мой друг с самого детства, давай нагружать меня, отдавать пас за пасом. Тот матч судил москвич Эдуард Шкловский. Который, вернувшись домой, поделился своими впечатлениями от игры с тренером юношеской сборной СССР Евгением Лядиным. Через неделю получил вызов в сборную. Это было событие для меня, как по тем временам, уверен, для любого молодого футболиста. Да и сами республики тоже. Я ведь стал первым представителем Северной Осетии в юношеской сборной страны».
— Все правда?
— Полная. Я с Лядиным в одной команде играл четыре года! Не я ж придумал!
— Валерий Георгиевич мог творчески переосмыслить.
— Этот ничего не придумывает. Я еду судить — мне уже поручения дают: «Эдуард, посмотри!» Я и смотрел.
— Кого еще нашли?
— Приезжал, например, в Фергану или Навои, где русские играли, приличные ребята. Жизнью рисковал! Сужу матч — и шепну между делом: «Сегодня в полночь около гостиницы». Люди потом в высшей лиге играли.
— Вы стихи обещали про Толстых. Я дрожу от нетерпения.
— Про кого?
— Толстых.
— Эээ, нет. Про Толстых потом. Где-то лежат у меня в папочке.
Три ордена
— У вас три заграничных ордена. С Армандом Хаммером были на короткой ноге.
— Не на короткой — но Хаммер меня знал. У нас было крупнотоннажное производство аммиака под Берлином. Хаммер сотрудничал с ГДР. Ну и с нами. Помогал завод строить в Тольятти.
— Так и получили вы орден от ГДР?
— Еще орден Трудового Красного Знамени получил! Один я знаю, как удавалось все это совмещать с судейством. Работаю в Швейцарии. Матч еврокубков. Отсудил в среду. А в четверг возвращаюсь через Вену. Наш самолет, Ту-134. Прохожу через бизнес-салон, вижу — наш министр сидит! Из Италии возвращается — мы там закупали карбамид!
— Какой министр-то?
— Химической промышленности. Прекрасный мужик — Леонид Костандов. Его вскоре сделали заместителем премьер-министра — и умер прямо на совещании в Германии. Предпоследний, кого захоронили в Кремлевской стене. Последним стал маршал Устинов. Правнук этого Костандова сейчас играет в московском «Динамо» — Даниил Лесовой.
— Прекрасная историческая справка. Так что министр?
— Видит меня, крайне удивлен: «О, привет!» Вырывается в ответ: «А у меня отгул!» Еще будет размышлять — что это я, советский человек, в Вене болтаюсь в середине недели?
— Ну и жизнь.
— У меня отпуск был — 48 рабочих дней. Все на судейство тратил.
— Надевали хоть раз ордена-то?
— Никогда. Вообще, главная моя награда — медаль «Ветеран труда».
— Такие льготы по квартплате дает.
— Не в этом дело! Значит, я много лет работал на благо России!
— Кто бы в этом сомневался.
— Недавно вручили медаль Петра Лесгафта. За заслуги в спортивной науке и образовании. Это медаль редкая! Не просто так! Не с каждым происходит такое несчастье — доживают до 90 лет. Ну, случилось так. Я же не виноват! Ни одного дня я не сидел на пенсии.
— Какая пенсия?
— 40 тысяч. Еще есть стипендия РФС. За выдающиеся заслуги перед отечественным футболом.
— Сколько?
— 7 тысяч.
— На семечки.
— А было вообще пять! Меня в качестве гостя постоянно приглашают на конференции РФС.
— Что там интересного? Только выспаться.
— Столовка!
«Может, какая-то зараза в Москве?»
— На футбол ходите?
— Мало. За некоторыми поездами в 90 лет лучше не бегать. Надо знать меру! Это как в истории про трех евреев на вокзале.
— Что за история?
— Поезд пошел — они бегут. Запрыгнули в последний вагон. Третий вдруг задумался: «Что бежал? Я же провожающий...»
— Все вы в анекдот превратите, Эдуард Исакович.
— А на футбол мало хожу, потому что мне тоскливо. Я привык по красной дорожке идти! А тут пандемия. Никуда не выйдешь. Потом надо ехать в спорткомитет, оформлять ветеранский билет... Жена говорит: ну куда тебе? Я живу в Одинцовском районе, на даче. До работы два часа добираюсь.
— В Барвихе, наверное?
— Рядом. Пешком можно дойти до деревни Лапино — там построили самый навороченный госпиталь в области! Мне туда еле-еле ВИП-страховку сделали. Но сделали. Коридоры такие — в Третьяковку ходить не надо. Кругом картины. Всем докторам стихи написал. Время позднее, сестра заглядывает в палату — кстати, симпатичная: «Эдуард Исаакович, ну что вы все сидите и пишите? Ну-ка марш в койку!» Я оборачиваюсь: «А нас не застукают?»
— Смех с вами.
— Дальше иду. Мне скучно! Думаю: время идет, а я никого тут не подцепил?! Все стеклянное вокруг, дамы, охранники. Достаю телефон, подношу к уху, будто разговариваю: «Да, да, я в Лапино, здесь такой госпиталь хороший. Только вот сейчас надеваю бахилы, а мимо меня девушки проходят. Одна, вторая, третья. Что-то у них с губами не в порядке. Может, какая-то зараза в Москве?»
— Не накостыляли вам девушки с губами?
— Охранники услышали — попадали! Ладно, думаю. Уже веселее. Сделали мне укол, брожу по коридору. Гляжу — две такие крутые женщины стоят, говорят о чем-то профессиональном. Что ж придумать?
Прохаживаюсь мимо них туда-сюда, приговариваю: «Нет порядка, нет... Никакого качества...» Будто бы про себя — но вслух. А это все равно, что в ЦК партии прийти и сказать — «нет порядка». Одна отошла, а вторая подходит ко мне. Оказывается, жена хозяина. Миллиардеры! «Что случилось?» — «Нет порядка! Видите бахилы?» — «И что?» — «Дырка!» — «Ну?» — «А если б это был презерватив?»
— Какой вы уморительный.
— Все это под Новый год было. Задумалась — и говорит: «А вы не могли бы к нам на капустник прийти?»
Носильщик и чистильщик обуви
— Понятно, почему в футболе вас не забывают. Медалями отмечают.
— Как-то банкет устроили в мою честь. Судьи были, хороший ресторан. Но я недолго пробыл, домой пошел. Лучше пригласите меня на какой-нибудь сбор, методическое совещание! Венгр командует судьями?
— Уже серб.
— Все равно. Спросил бы серб: «А кто у вас раньше-то был?» Может, думает, что и не было ничего? Есть же история судейства. Был такой Марк Рафалов. Знаете?
— Еще б не знать. Вы его звали «толчковый писатель».
— Да-а! Я ему все помогал. Но он не бесталанный, какие-то сборники писал по истории судейства. Сейчас-то вообще ничего! Я вел семинары — был и такой: «Искусство поведения». Рассказываю случай: я инспектор. Едем на игру в маленьком автобусе. Открывается дверь, судьи туда попрыгали. Я подхожу последний. Заглядываю в дверь: «Быстро из машины все! Первым заходит старший. Я выбираю себе место. Потом — вы. Понятно?» Идем в ресторан. Ни вилку, ни нож держать не могут. Подхожу к одному: «Ты ж вроде судья международной категории. Не стыдно?»
— При вас судил Жафяров. Он же грузчиком в Шереметьево работал?
— Не так.
— А как?
— Гриша Жафяров работал носильщиком в аэропортах. Не грузчиком!
— Ах, простите.
— В предыдущем поколении Шумунов обувь чистил.
— Он хоть не арбитр ФИФА был?
— Не-е-т. Он был арбитр Латышева. Богатый человек, чистильщик! По всей Москве будки стояли. У него все было схвачено, каждый долю давал. Как-то едем мы в Ростов. То ли я ему помогал, то ли он мне. Проезжали Таганрог. Стоянка — одна минута. Смотрю, у него тяжеленная сумка. Понять не могу: что там? В Таганроге выбрасывает ее на перрон — а кто-то уже готовится поймать. Ловит — и падает!
— Что оказалось?
— Спрашиваю: «Коль, это что?» — «Да набойки металлические...»
12 мая 1945-го
— Вы Рафалова вспомнили. Как-то вы сказали про него — «Рафалов судил после революции и только на линии. Никто уже не помнит».
— Да, судил только на линии. Да и там плохо. Зато бабник был страшный. Ууу, какой! Для него это как спорт!
— Что вы говорите.
— Сравниться с ним мог только Бычков, маленький такой судья. Тоже человек Латышева.
— Марк Михайлович впервые женился в 85 лет. Это заслуживает почтения.
— Его женили, видимо. Иначе квартира пропала бы. А так хоть отошла бабе, которая с ним мучилась. Она думала: а что? Ни детей нет, ничего. Инженером он был, может, и неплохим. Пиарщик! Война когда окончилась?
— В 45-м.
— Месяц какой?
— Май.
— Число?
— 9-е. Вы меня терзаете как «Википедию».
— А он на войну пошел 12 мая. Ничего не забывал! Через пять лет вручают орден — он в первых рядах. Еще пять лет — юбилейная медаль. Весь обвешан был!
— С Рафаловым у вас была взаимная неприязнь. Я очень памятливый.
— Один журналист, редкостное дерьмо, вместе с Рафаловым придумал — будто я получил в подарок от какого-то клуба маленький автомобиль. Как он назывался-то?
— Инвалидка?
— Нет. «Ока»! Мне сын говорит: «Пап, тебе не стыдно, неужели ты мог на «Оку» польститься?» Ну, ужас.
— Был еще эксперт по судейству. С которого парик сняли.
— Это Левитин! Судил очень посредственно. Работает где-то на второй лиге, выше он не поднимался. Подбегает к нему нахальный игрок. Хватает за волосы — и чуть в обморок не валится. Скальп в руке остался!
— А это парик?
— Ну!
— Судейство не для слабаков.
— На Кавказе один наш судил, хватило отваги пенальти назначить в ворота местных. Но на этом дух иссяк. Бежит в штрафную, показывает на отметку — и дальше, не останавливаясь. А там кукурузное поле. Больше его не видели.
«Как отмечать 90?»
— Ну у вас и энергия. Как надо отмечать 90?
— Главное — не умереть до этого времени.
— Важный нюанс.
— Можно выпить стопочку. В одиночестве. Ну, что там отмечать? Кому мы нужны? Время такое, Юра! Как сказал кто-то: с трудом, напрягая последние силы, мы рвемся вперед, чтоб дойти до могилы...
— Грустно как.
— Я тебе собственное стихотворение прочитаю!
— О! То самое, про Толстых?
— Про Толстых потом. Это я Валентину Иванову на дне рождения зачитал.
И тогда любой судья,
Даже тот, кто Вас не знает,
Гол один из тридцати,
Может быть, и засчитает.
Уточни перед судьей
Цвет торпедовских футболок,
Чтобы он не смог попасть
В сети вражеских уловок,
Чтоб не смог сказать тогда: «Перепутал я цвета».
Ну, а если станет плохо,
Наш совет для Вас таков:
Пусть «Торпедо» вечно судит
Младший Валя Иванов.
— Это блестяще. Валентин Козьмич жалобы на вас не писал? Он мог!
— В Тюмени на меня местная команда жаловалась. Поле херовое, дождь прошел. Ну, жопа! А они, чтоб развеселить публику, в перерыве устроили аттракцион. Болельщики с одной трибуны приглашаются, бьют пенальти, и с другой. Кто больше забьет — тому приз. Я выскочил к полю: «Да вы что? Сейчас штрафной площади вообще не будет!» Ну и жалобу на меня накатали. Еще в местной прессе писали — мол, безобразие.
— Еще.
— Как-то в судейскую пришли: «Не так «вне игры» показал! Там игрок стоял!» — «А кто стоял-то?» — «Петров» — «А, Петров... Я его за игрока-то не считаю...» Те — ха-ха-ха! Все, инцидент исчерпан.
300 тысяч рублей в день
— Как вам сил-то хватало еще шутить.
— Всю жизнь я на трех работах — кручусь-верчусь! Конечно, лучше было бы сейчас получать сто тысяч рублей за игру. Мне бывшие судьи Овчинников, Анохин говорят: «Не тогда ты родился, Эдуард Исаакович! На твоем месте был итальянец, португалец, венгр, сейчас серб. Знаешь, сколько они получали?» — «Нет...»
— Кстати, сколько?
— 300 тысяч рублей... в день!
— Батюшки. Что ж это делается-то.
— Я чуть на пол не сел: «Как?!» — «Миллион двести тысяч евро контракт. Переведи в рубли и раздели на 360». Сразу думаю: ***, сколько ж мне государство должно?! 10 лет я работал бесплатно!
— Вообще ничего не получали?
— Ни копейки. Зарплата у меня была на основной работе — я был заместителем директора института. Как-то успевал ездить в командировки. Я возглавил коллегию в тяжелейший момент! Это автономная организация. Ничего не было. На сборы? Нет. Формы никакой. Я человек активный, связи были — сам создал методический кабинет на Красносельской улице.
— Бывал я у вас там.
— Колосков приходил, Толстых... Хоть бы спросили: как ты смог? Знаете, как я его обставлял? Нужна мебель!
— Должно быть, это яркая история.
— Был такой судья — Тарас Безубяк. У нас хорошие отношения. Я, говорит, тебе помогу с мебелью. Есть в Питере знаменитая тюрьма.
— «Кресты»?
— Они самые. Руководила там женщина-полковник. А в «Крестах» мебель заключенные изготавливали. Такого качества, что даже руководству МВД отправляли!
— Начало уморительное. При чем тут Безубяк?
— Он там преподавал. В «Крестах» еще и школа какая-то есть. Еду туда! Отыскиваю эту женщину: «Можно мне мебель заказать? Для судей?» Она побледнела: «Каких судей?» — «Футбольных». — «Раз ты такой молодец — сделаем. Но мне нужно 30 комплектов спортивных костюмов. Зеки выходят на свободу — нечего надеть...»
— Достали?
— Думаю: где ж взять-то? Опять блатные дела! Связался с кишиневскими ребятами. Там пошив был. Кое-кому помог. Не буду рассказывать. Мне присылают 30 комплектов формы!
— Робы?
— Робы, костюмы. Везу в Питер эту одежку. Отдаю чертежи своей комнаты. Приезжает две машины мебели. Это ж с ума сойти! Как я судей одевал — это просто комедия.
В Манчестер с тремя банками икры
— Комедию я люблю.
— Ребята раздеты, формы нет. Колоскову все эти вопросы до жопы. 90-й год! Нам, нищим, помогает Англия. Я вспоминаю — у них же есть фирма Umbro. Дозваниваюсь!
— Куда?!
— В эту фирму. Говорю: «Можете помочь с формой? Мы из бедной России!» — «Надо подумать». Думайте, отвечаю. Я через месяц приеду. Мне ж надо людей одевать. Что за президент — ничего не может?
— Неужели поехали?
— Выезжаю в Англию. Беру с собой три килограммовые банки черной икры. Но их же как-то надо за границу провезти!
— Как?
— Таможнями руководил Валерий Драганов, сам в футбол играл. На границе меня не тронули. Приезжаю в Манчестер. Договариваюсь о встрече, беру с собой банки. Секретарь меня встречает. Говорю: «Ваза у тебя есть?» — «Какая?» — «Побольше!»
— Так. А дальше?
— Вывалил одну банку. Приготовь крупные ложки, говорю. Пять штук там хватит. Со мной было говенное советское шампанское.
— Это важный момент.
— Захожу в кабинет к президенту фирмы Umbro. Хлопаю в ладоши: «Заноси!» Секретарь появляется с подносом. Президент побледнел: «Это что?» — «Наша традиция — черная икра. Есть надо только ложками...» — «Как ложками? Это же стоит как «Мерседес»!» — «Такая наша традиция. Жри!»
— Оборотистый вы человек.
— Открыли это говно, шампанское, разлили. Поговорили... Какая у них валюта?
— Фунты, Эдуард Исаакович.
— На 60 тысяч фунтов заключил товарищеское соглашение!
— Батюшки.
— Футболки, трусы, гетры, бутсы, кроссовки, ветровки. Сумка вот еще осталась. Еще *** знает что. Да-а, думаю, зашла икра-то. Еще две банки им оставил. Через месяц новости из Шереметьево — вам ящики поступили! Надо где-то хранить. Быстренько договорился с директором магазина, другом Квантришвили. Но надо ж таможню пройти.
— Еще одно испытание.
— Еду туда. Вижу — женщина. «Здравствуйте, вы такая красавица...» А я тоже ничего, симпатичный.
— Вы и сейчас бодряк.
— Вкрадчиво: «У вас дети есть?» — «Сыну 16 лет». — «Ох, уже 16, время-то летит! А какой размер?» Она дает размеры. Сослуживица тоже. Я все записываю. Раз — кому кроссовки, кому сумочку из этой партии. Вот так и одел судей. Бесплатно! Ну и что я имею?
— Ничего.
— Еще и переругались судьи — кому больше дал. Вот, думаю, попал!
«Если яйца отпадут, чтобы не разбились...»
— Стихи.
— Какие стихи?
— Про Толстых. Чтоб не забыть.
— Я не забуду. Видишь, фотография? Какие люди?
— Бубукин.
— Мой друг. Лучший человек, которого я встретил в футболе. Я как-то судить вышел в 70 лет. Бубукин подходит: «Эдик, осторожнее! Гарантия закончилась...» Но ничего. Я недавно судил.
— Ну и ну.
— С Бубукиным-то историй миллион... Я его в один общественный совет по спорту ввел. 20 тысяч рублей каждый месяц. В день жалованья с утра звонок от него: «Эдуард Исаакович! А косточка-то где? Сегодня пятое число!» — «Приезжай...»
— Какой вы молодец.
— Как-то поехали в Англию с ветеранами футбола. Все люди взрослые, заслуженные мастера спорта. Самого старшего тренером назначили, чтоб провести в ведомости. А он и вправду тренером себя вообразил. Перед матчем говорит, говорит в гостинице... Бубукину надоело. Думает — как же прервать-то?
— Ну и как?
— Поднял палец: «Между прочим, нас тут прослушивают!» Рядом сидел секретарь из посольства — побледнел, перепугался. Пошли-ка, говорит, в скверик. Бубукин-то думал, ветеран установку свернет. А тот все по новой!
— Забавно.
— Я про унитаз не рассказывал?
— Да вы начать должны были с этой истории.
— Прилетаем в Женеву. До отеля далековато, все в аэропорту идут писать. Один наш большой футболист разглядел — в туалете внизу какая-то металлическая стружка. Вышел, руки встряхивает — и к Бубукину, самому умному: «Валь, а что это у них внизу рассыпано?» — «Мудак ты! За тебя люди подумали — если яйца отпадут, чтобы не разбились...»
— Про туалет мне история очень понравилась.
— Тогда слушай еще одну.
— Я готов.
— Прилетаю в Израиль читать лекции. Встречает бывший наш судья Витя Левин. В Иерусалиме прижало по-маленькому, иду в студенческий туалет. Приподнимаю круг, чтоб не обгадить. А там что-то написано на еврейском. Понять не могу!
— Очень интересно.
— Возвращаюсь: «Витя, а что это?» Тот усмехнулся: «Там написано: «Студент, помни, благополучие страны находится в твоих руках». А?
«Вижу — грузина нет»
— Великолепная история. Давайте еще что-нибудь на эту тему.
— Напомни мне потом, чтоб рассказал историю про марганцовку. А пока другую. Везу судей высшей лиги на сборы в Германию. Договорился с Министерством обороны, чтоб нам самолет дали из Жуковского. Денег нет!
— Так.
— Там же немцы проводили соревнования между судьями Европы. Я за них отвечаю. Вдруг в 11 вечера вижу — нескольких нет. А знаю — рядом улица красных фонарей!
— Ага.
— Иду туда и вижу — они одного судью, Федю, выставили как часового. Такое ничтожество, я ему как-то «тройку» поставил... Меня видит, кидается навстречу: «Эдуард Исаакович, все будет нормально! Мы договорились — для вас такая баба будет за полцены...» Вот уровень сознания!
— Уф. Давайте про марганцовку.
— Да. Марганцовка! Матч высшей лиги «Нистру» Кишинев — «Шахтер» Донецк. Я сужу. Первый мой матч! В бригаде у меня грузин. Директор рынка, как всегда.
— Кажется, эта история будет пропитана романтикой.
— Идем спать. Вижу — грузина нет. Я нервничаю! Нахожу администратора: «Где товарищ? Может, его украли?» — «Ну что вы, это ж грузин, пошел гулять...» Я встаю в 8 утра. Сажусь у входа.
— А дальше?
— Он появляется. Окликаю: «Кацо, ты где был?» — «Ой, гулял...» — «А мне сказали, был у бабы». — «Эдуард Исаакович, извини». — «Да не в этом дело! Я ее знаю. У нее триппер. Даже, говорят, сифилис...»
— Что ж творится-то.
— Грузин побледнел: «Да? А что делать?» — «Быстро в аптеку, покупай марганцовку». Через 10 минут возвращается, весь в поту. Я командую: «В ванную!» Развел пол-литра марганцовки. Через три минуты стал как негр. Шея фиолетовая. Чувствую — сгорит! Я его не отмою!
— Так и судил?
— А как же? Еще две недели был желтый.
— Да уж. Что вы там говорили про «уровень сознания»?
— Вот! Одного известного судью взял на сборы. Там начал меня изводить с первого дня: «Хочу женщину, хочу женщину...»
— Вы-то здесь при чем?
— Дальше больше!
— Куда уж больше.
— Сбор идет. Как это называется — в туалете, для мытья?
— Джакузи?
— Нет. Подмываться!
— Биде. Но я боюсь дальнейшего рассказа.
— Биде, да. Судьи высшей лиги! Утром всех строю около цирка на зарядку. Троих недосчитываюсь. Вижу: бегут... Двое новеньких и этот самый. Который женщину хотел. «Извините, извините...» — «Почему опоздали?» — «Да вот из-за этого мудака!»
— Все-таки нашел женщину?
— Нет. Их троих поселили в номер люкс. Одноместных не было. Этот-то не знал, как в люксе все устроено. Сходил по-большому в биде — и не знает, что делать. Пригласил молодых на консультацию. Стоят, смотрят. Потом решился, воду врубил. Ну и разметало, всех накрыло. Говорят: «Пока отмылись — пять минут прошло...» Вот такие дела!
— Этот случай — настоящая высшая лига. На всех именинах буду пересказывать. Кстати, где у вас здесь туалет? Или биде?
— На улице.
— На улице я бы и сам нашел.
— Не волнуйся, отыщем. Не это главное! О судьях книжку можно написать. Рассказать тебе, что такое высшая лига?
«За рукав — и в кусты»
— Предыдущую историю ничем не перекрыть. Но давайте.
— Я только начинаю судить. Латышев спрашивает: «Это что за Шкловский такой?» — «Хочет в высшей лиге работать!» — «Все хотят...» Ладно. Отправляюсь на сборы с судьями высшей лиги. Я шустрый, молодой. В Сочи бежим от цирка до порта. Это километра три. Впереди Алимов, преподаватель. Я сразу за ним. Позади Круашвили, Азим-заде, главный их Бахрамов, еще кто-то. Маститые. Меня раз — за рукав!
— Что такое?
— «Куда бежишь, ***?» Ладно, притормаживаю. Последним бегу. Слышу: «Сейчас уходим вправо». Куда вправо?! Там кусты! Но раз — нырнули человек пять. Я за ними. А там хашная!
— Ого. Какое знание местности.
— Садятся, пьют хаш. Мне указывают: «А ты стой, смотри на дорогу. Обратно побегут — скажешь».
— Вот и вам дело нашлось.
— Минут через семь слышу — топот. «Появились!» — «Молодэц...» Все к кустам. Дожидаются, пока пробегут. Пристраиваются в хвост. Потом Алимов разбор устраивает: «Все показали хорошую физическую готовность. Особенно меня удивили Круашвили и Бахрамов. Поэтому они и будут судить». Нормально?
— Отлично.
— Жизнь! Ты журнальчики-то видел, которые я издавал? Вот, гляди. Назывался «Футбольный арбитр». Качалин рецензию написал!
— Не бранную?
— Нет, что ты. Отличную рецензию! Вот, читай — «приоткрылось окно в мир судьи».
— Что вы говорите.
— Все с картинками!
— Вы стихи обещали.
— Какие стихи?
— Про Толстых.
— Про Толстых потом. Сначала другой стих, тоже мой. Называется «Профессионалы».
Обидевшись на то, что мяч отобран,
от Красной Пресни и до стен Кремля
несется полуфраза, полуслово,
никем не расшифрованное «***».
Есть правила, которые не знают.
Есть принципы, которые не чтут.
И что за силы ими управляют,
когда они друг друга сзади бьют?
Дави, глуши, хватай, не дай подняться!
Раз вышел — не стесняйся, убивай!
Ты что, задумал нынче расслабляться?
Тогда другое место выбирай!
А этот со свистком в рубашке черной —
забылся, что ли, для чего он тут?
Баран, который бегает на воле,
пока его фанатам не сдадут.
Он что-то прошипел мне о законе.
Какой-то карточкой цветною все грозит.
Не знает он, что я игрок в законе,
придурок этот, черный Айболит.
— Браво, Эдуард Исаакович.
— Все, что в моих книжках было, ни венгр не знает, ни итальянец, который руководил нашим судейством. Кто там еще был?
— Серб.
— Сейчас у арбитра ФИФА под эмблемой написан год. Сегодня эмблему из 2022-го уже не нашьешь. А у меня просто — FIFA. Могу хоть сейчас в ней ходить. В наше время звание «судья международной категории» давалось не только за судейство международных игр. Еще и за обязательное судейство не менее трех игр на уровне сборных команд! Чувствуешь разницу?
«Этот Романцев — такая деревня...»
— Стараюсь не упустить эту нить.
— Руководители судейской коллегии были интеллектуалами — Латышев, Алимов, Казаков, Липатов! Отстраняли в наше время или за неправильный пенальти, или за ошибку с офсайдом. А сейчас это исключается! Подбежал, посмотрел. На одном матче по восемь судей. Неужели вы думаете, что я бы справился хуже этого серба или итальянца?
— Даже мысли такой не допускаю.
— Да я на порядок выше!
— Вот это золотые слова.
— Я доктор, профессор. То, что у меня написано в этих сборниках, они даже не знают.
— Зато сегодняшние судьи — просто культуристы по сравнению с вашими временами.
— Это правда. Физическая подготовка очень хорошая. В наше время была не такая. Зато они были умниками! Мкртычан такой судил — как шкаф. Я знал — у него всегда все будет в порядке. Вот футбол стал интенсивнее, да?
— Намного.
— А нарушений правил сколько было, столько и осталось. В среднем — 25. Если 30 — это что-то!
— Помню, Романцев говорил: «Шкловский — тормоз всего российского футбола». Как реагировали?
— Этот Романцев... Что за чушь? Ну какой «тормоз»?! Когда я возглавлял коллегию, было 22 тысячи судей. Их надо было подобрать, назначить и проконтролировать. А за каждой командой второй лиги стоял местный бандит. Который эту команду содержал. Думаете, легко?
— Да это страшная работа была — судить вторую лигу. А что с Романцевым?
— Приезжаю как-то в Сочи. Там «Спартак» сидит на сборе. Попал на их тренировку. Гляжу, чем они занимаются — друг друга вышибают мячом. Не помню, как игра называется. Увернуться нельзя! Одному в нос попали, кровь пошла... Главное, смысла никакого в этом упражнении. Романцев сидит как барин, наблюдает. Кто-то голос подал — зачем, мол, мы этим занимаемся? Ка-а-к он понес в ответ!
«Человека с крайне тяжким взором...»
— Жаль, что мы так и не услышали начальника транспортного цеха.
— Это ты к чему?
— Стихи о Толстых так и останутся при вас, кажется.
— Тогда слушай!
— О, счастье.
— Июнь пятнадцатого года. Николаю Толстых посвящается. (Читает нараспев.)
Закатилось солнце РФС.
Тень упала на футбольные поля.
Все, что создавалось им годами, в лето кануло.
Не зря
как Христос, взошедший на Голгофу,
нес он ношу тяжкую свою.
Временами, правда, тихо охал,
но скрипел и говорил: «Стерплю».
Все при нем войну напоминало.
Шли большие и локальные бои.
Только трудно было разобраться,
где чужие были, где свои.
Каждый должен был в строю футбольном
свое место истинное знать
и его любую волю
без оглядки слепо выполнять.
В кабинете тараканий шорох.
Горы протокольных баррикад.
Обстановка... Хуже быть не может!
Слов тяжелый шумный водопад.
Закатилось солнце РФС.
Не увидеть больше в коридорах.
С папками в руке наперевес
Человека с крайне тяжким взором.
