«Спартак» на памятник не дал ни копейки». 39 лет трагедии в Лужниках после матча с «Харлемом»
Ровно 39 лет назад, 20 октября 1982 года, в Лужниках после матча «Спартак» — «Харлем» в результате давки погибли 66 человек. В 1992-м на стадионе в память о жертвах трагедии воздвигли мемориал. С одним из его создателей — архитектором Георгием Луначарским — накануне печальной даты встретился обозреватель «СЭ».
О таких говорят — ярчайший персонаж! Экс-глава клуба болельщиков «Спартака». Основатель и бессменный президент российской федерации футбола инвалидов. А еще — внук наркома. Да-да, того самого Луначарского. Причем узнал Георгий Сергеевич о родстве с легендарным большевиком в 50 лет.
Мемориал
— Вы были на матче «Спартак» — «Харлем»?
— Нет. Даже по телевизору не смотрел. Тогда я был далек от футбола. Но это с одной стороны...
— А с другой?
— В те годы стало зарождаться фанатское движение. А я был директором ПТУ, где училось много спартаковских болельщиков. Периодически проводил с ними воспитательные беседы. Ну и для пущего эффекта приглашал знаменитых спартаковцев. Николая Петровича Старостина, Федю Черенкова, Сашу Бубнова, Витю Пасулько, Гену Морозова...
— Прямо в ПТУ?
— Ну да. Пацаны слушали их с раскрытым ртом. А в 1989-м, когда ушел из ПТУ, мне позвонил Старостин. Предложил стать руководителем клуба болельщиков «Спартака».
— Это поворот.
— Я был очень удивлен. Переспросил: «Почему именно я, Николай Петрович?» Он ответил: «Мы устали от проблем с фанатами. Нужно их как-то организовать. Вот и создаем клуб болельщиков. Давай приходи, это дело возглавишь. У тебя большой опыт воспитательной работы, я видел, как ты в своем ПТУ с ребятами общался...»
— Согласились сразу?
— Да. От болельщиков и узнал, что случилось в Лужниках 20 октября 1982-го, сколько человек погибло. Затем в газетах появились первые публикации на эту тему. Изначально-то все замалчивалось. И у меня возникла идея установить... нет, не монумент — хотя бы памятный знак или мемориальную доску. Но Владимир Алешин, генеральный директор «Лужников», был категорически против.
— Почему?
— Не хотел, чтобы на стадионе что-то напоминало о тех событиях. Даже маленькая табличка. Наверное, считал, что для него это будет как бельмо на глазу. Лучше забыть, и все! Как, собственно, и было при советской власти. Я пытался переубедить Алешина, приводил аргументы — бесполезно. Между прочим, в момент трагедии он не имел никакого отношения к «Лужникам».
— Директором спорткомплекса его назначили в декабре 1982-го.
— Да, вместо Виктора Кокрышева, которого осудили на три года за халатность. Но тюрьмы удалось избежать — попал под амнистию... Понимая, что Алешин уперся, я сделал ход конем.
— Это как?
— Обратился к Юрию Лужкову, с которым был немножко знаком — играл с ним в футбол за команду правительства Москвы. Как раз приближалась 10-летняя годовщина трагедии — и Юрий Михайлович дал добро.
— Что Алешин?
— Взял под козырек. Скрепя сердце. Не пойдет же он против мэра. Правда, я схитрил. Говорить Лужкову о монументе не рискнул. Боялся нарваться на отказ. Сформулировал уклончиво — дескать, планируем установить на стадионе что-то вроде памятного знака.
— А дальше?
— Отправился в Строгановку, нашел скульптора — Михаила Сковородина. Закипела работа над проектом. Подготовили полтора десятка вариантов. Но в каждом что-то смущало. Наконец меня осенило — нужен не знак, не барельеф, а памятник! В котором отразим все — и то, что произошло на матче «Спартак» — «Харлем», и трагедии на других стадионах мира. Во-первых, это масштабнее. Во-вторых, позволит быстрее преодолеть юридические препоны.
— Еще один ход конем.
— Можно и так сказать. Родился образ — скорбящая мать на фоне изломанных трибун и лестниц смотрит на ту часть монумента, где набиты фамилии погибших — 66 человек. Слева указаны города, пережившие подобные трагедии: Брюссель, Глазго, Афины, Шеффилд, Буэнос-Айрес, Лима, Каир... А внизу с четырех сторон надпись на русском, английском, испанском и арабском: «Погибшим на стадионах мира».
— Лужков-то вашу хитрость оценил?
— О да! Как-то подошел к памятнику, внимательно осмотрел, произнес с усмешкой: «Обдурили, конечно. Но получилось хорошо!» Ему особенно понравилась вот эта надпись на четырех языках. Сразу обратил на нее внимание и Алешин. Успокоился, международный формат примирил Владимира Владимировича с мемориалом. Я вообще считаю, что от его появления стадион только выиграл.
— Разделяю ваше мнение.
— Сейчас люди уже привыкли к памятнику, кажется, что он всегда там был. Из года в год 20 октября к нему приходят болельщики, приносят розы, гвоздики — красные и белые. А во время чемпионата мира-2018 возложили цветы футболисты и тренеры сборной Бельгии. Ведь среди перечисленных на памятнике городов есть и Брюссель.
— Во сколько обошелся монумент?
— Точных цифр не помню. Это же 1992 год — реформы, инфляция, в стране творилось черт-те что... Если отталкиваться от сегодняшних расценок, понадобилось примерно два миллиона рублей. Самое удивительное — «Спартак» не дал ни копейки!
— Почему?
— Не знаю. Скидывались исключительно болельщики. Один из них — директор «Мосхлебпродукта» — внес процентов 60 от общей суммы. Остальное добавили другие организации и частные лица.
— Из чего сделан памятник?
— Из мягкой стали — на бетонной подушке. У Сковородина были знакомые на Калужском скульптурном заводе, там и заказали. Через пару месяцев звонок: «Завтра в 6 утра привезем в Лужники памятник на двух «КАМАЗах». Встречайте!» Спозаранку помчался на стадион. У Алешина был выходной, наше творение он увидел лишь на следующий день, когда уже все закончили.
— Кто вам помогал?
— Спартачи — члены клуба болельщиков. Выкопали яму глубиной шесть метров, установили арматуру, которая изнутри насквозь пронизывает памятник. И утопили всю конструкцию в бетоне так, что вырвать невозможно. Ну а место выбрано не случайно — напротив той трибуны, где и произошла трагедия. На открытие позвали родителей погибших ребят. Собралось около двадцати человек. Оказалось, они постоянно на связи друг с другом, созваниваются, переписываются. Памятник им настолько понравился, что даже медаль мне вручили. Кто-то из них работал на заводе имени Хруничева — там и изготовлена. С надписью: «За благородство»...
— Когда случилась трагедия, выдвигались разные версии. Вы общались и с теми, кто присутствовал на матче, и с родителями погибших. Нашли для себя ответ, кто виноват?
— Стадионные службы и милиция, между которыми не было четкого взаимодействия. Поскольку матч не вызвал ажиотажа, очищать всю арену от снега не стали, зрителей разместили в тесноте на двух трибунах. Еще и выход сделали через решетчатые ворота, которые открыли на 90 сантиметров. А идет толпа! Кому-то повезло, просочились сквозь узкий проем — и не пострадали. А 66 человек погибло. В том числе один иностранец.
— Кто?
— Эгберт Кербс, 23 года, из Восточной Германии. Это все, что о нем известно... Органы, конечно, в тот вечер недоработали. Не выставили кордон на лестничных маршах, закрыли глаза на то, что выход с трибуны организован безграмотно. В итоге под напором толпы на лестнице проломились перила, все стали падать друг на друга. Образовались «бутерброды» из пяти-шести человек. И те, кто был внизу, задохнулись.
«Спартак»
— Вы Старостина вспоминали. Как познакомились?
— Это сегодня в офис «Спартака» с улицы не зайдешь. Тогда было проще. В 1981-м, когда меня назначили директором ПТУ, приехал на Красносельскую, где в то время на четвертом этаже располагался клуб. Подошел к Николаю Петровичу, объяснил, что руковожу учебным заведением, в котором много спартаковских фанатов. Ну и предложил: «Было бы здорово, если бы кто-то из команды встретился с ними. Может, будут меньше драться и хулиганить».
— Реакция Старостина?
— Сдвинул брови: «Подумаем». Записал мой телефон. Вскоре перезвонил: «Я сам подъеду, поговорю с ребятами. Диктуйте адрес». С этого и началось общение. Николай Петрович относился ко мне с симпатией еще и потому, что я хорошо знал его старинного приятеля — Михаила Ромма.
— Знаменитого кинорежиссера?
— Нет. Режиссер — это Михаил Ильич Ромм. А я про его двоюродного брата — Михаила Давидовича Ромма. Первого капитана футбольной сборной России, играл за нее до революции. В 1928 году уже как тренер привел к победе на спартакиаде сборную Москвы, за которую выступали братья Старостины. Затем увлекся журналистикой, писал книги о футболе. Еще сопровождал две арктические экспедиции, участвовал в первом восхождении на самую высокую в СССР вершину — пик Коммунизма. А в 1943-м арестовали как «врага народа»...
— Старостиных — на год раньше.
— Ромм и Николай Петрович как раз в Ухтлаге и пересеклись, сдружились. Старостин до последних дней вспоминал о нем с теплотой: «Хороший был мужик. Честный, справедливый». А мне Ромм рассказывал, как в лагере в первый же день уголовники его едва не поколотили.
— За что?
— Еврей. Этого было достаточно. Но один из авторитетов оказался футбольным болельщиком. Узнал Ромма и спас от расправы. Михаил Давидович отсидел десять лет. Дальше ссылка в Казахстан, там женился, да так и осел. Познакомились мы в Чимкенте, где я жил с родителями, а он был нашим соседом. Мы часами разговаривали о футболе, книжку мне свою подарил — «Я болею за «Спартак». Благодаря Ромму я и стал спартачом.
— Есть у стариков милые причуды. Какие были у Николая Петровича?
— Он очень медленно говорил. Со стороны казалось — мысленно выверяет каждое слово, прежде чем что-то произнести. Если гневался — не кричал, не ругался. Просто приподнимал брови. А когда в спартаковский офис заходил, сразу воцарялась тишина. Чувствовалось — Старостина не только уважают, но и побаиваются. В споры с ним никто не вступал.
— Из игроков «Спартака» с кем общались?
— В основном с Бубновым и Черенковым. Саша всегда держался независимо, в рассуждениях преобладали философские нотки. Как-то заговорили о клубной принадлежности, вспомнили его скандальный переход из московского «Динамо» в «Спартак». Так Бубнов воскликнул с задиристой интонацией: «Динамо» — это «Динамо». «Спартак» — это «Спартак». А я — это я".
— Узнаю Александра Викторовича.
— Черенков — полная противоположность. Тихий, скромный, безотказный. С неизменной грустинкой в глазах. Даже когда улыбался. В какой-то момент я покинул клуб болельщиков «Спартака», переключился на работу в федерации футбола инвалидов. Часто приглашал Федора на наши турниры в качестве почетного гостя. Он смотрел, как играют ампутанты, и поражался: «Невероятно мужественные ребята! Снимаю шляпу...» Однажды я предложил учредить Кубок Черенкова, поделился с Федором своей идеей.
— А он?
— Всплеснул руками: «Вы что?! Это нескромно! Да и по отношению к другим футболистам некорректно. Чем я лучше их?» Короткая история, в которой весь Черенков.
Ампутанты
— Так как вас к инвалидам занесло?
— Началось все с фразы: «Если ты член клуба болельщиков «Спартака», обязан играть в футбол». Такой пункт был прописан в нашем уставе. Вскоре приковыляли два парня на костылях.
— Ампутанты?
— Да. Говорят: «Мы инвалиды, играть не можем. Как же нам в клуб вступить?!» А я слышал, что в Ташкенте развивают футбол ампутантов, есть команда «Мужество». Позвонил, все разузнал, и весной 1990-го в Москве тоже появилась такая команда — «Спартак». Следом создали Федерацию футбола инвалидов. Когда понял, что на двух стульях не усидеть, с клубом болельщиков попрощался.
— А что за бизнес у вас был?
— «Бизнес» — громко сказано. Офис на Солянке, два этажа, один сдавали в аренду. В 2009-м договорились о проведении всероссийского турнира среди ампутантов. Люди прилетели, надо оплачивать билеты, гостиницу. И тут нож в спину — генеральный спонсор соревнований объявил себя банкротом! Пришлось мне срочно брать кредит, в качестве залога указав офис.
— Турнир-то провели?
— Да. Но вернуть деньги в срок я не смог, и помещение отошло кредиторам. За бесценок!
— А конкретнее?
— Получили около двух миллионов рублей. Хотя реальная стоимость — раза в четыре выше. 193 «квадрата»! Центр Москвы! Не знаю, как бы выкрутились, если бы не РФС. Спасибо Виталию Мутко — распорядился выделить нам в Товарищеском переулке две комнаты.
— Бесплатно?
— Да. До сих пор там сидим.
— Объясните, почему в программе Паралимпиады футбол сейчас представлен исключительно слепыми?
— До недавнего времени была и вторая дисциплина — ДЦП. Где заправляли Россия с Украиной. У нас два титула паралимпийских чемпионов, у соседей — три. Но многие команды выпускали подставных игроков. Первыми эту практику еще в 90-е внедрили украинцы. За ними потянулись другие сборные, наша в том числе.
— А медицинский контроль?
— Его легко обойти при наличии соответствующих справок. «Свой» врач выписывает бумагу, и парень получает разрешение на участие в турнире инвалидов. Даже не с восьмой, самой легкой формой ДЦП, а абсолютно здоровый! Когда в Международном паралимпийском комитете (МПК) осознали масштаб бедствия, «дэцэпэшников» по-тихому убрали из программы Игр.
— Среди слепых тоже встречаются «липачи»?
— Нет. Перед выходом на поле игроки надевают плотные повязки, закрепляют пластырем. Не смухлюешь. Если ты зрячий, с такой повязкой сразу теряешься в пространстве. Как-то в порядке эксперимента команда слепых сыграла с ребятами из «Локомотива».
— Вы о дублерах?
— Там и молодежь была, и опытные футболисты вроде Димы Сычева. Передвигались по полю в повязках, играли звенящим мячом. Так что вы думаете? Сгорел «Локо» — 1:4!
— Ну и ну.
— В футболе слепых повязка не нужна только вратарям. Они зрячие. Когда штрафной или пенальти, кто-то стучит по штангам — и бьющий определяет на слух границы ворот. Удар наносится без разбега. Иногда с такой силой лупят по «девяткам», что голкипер даже руку вскинуть не успевает.
— Почему футбол ампутантов до сих пор не вошел в программу Паралимпийских игр?
— Для меня это больная тема. К сожалению, руководители Международной федерации футбола ампутантов никак не найдут с МПК общего языка. Надеюсь, рано или поздно ситуация изменится. Хотя бы потому, что у нас все честно, подставы исключены. Если у человека нет ноги — видно сразу. Пока же для ампутантов единственная отдушина — чемпионаты мира. У России там пять золотых медалей и столько же серебряных.
— Впечатляет. Из этой сборной — самые драматичные судьбы?
— Кто-то потерял ногу, попав под трамвай. Кто-то в «горячих точках» — в результате ранения. Кто-то в драке напоролся бедром на ржавый штырь, пошло заражение — и остался без ноги. Сегодня сборная процентов на 80 укомплектована ребятами из Чечни. У которых истории словно под копирку. Почти все в детстве подорвались в лесу на минах.
— Проблема допинга в паралимпийском спорте по-прежнему актуальна?
— Еще бы! Я же почетный член исполкома Паралимпийского комитета России, участвую в совещаниях, знаю всю эту кухню.
— Тогда с вас подробности.
— Почему наши паралимпийцы ради золотой медали часто готовы на все, включая применение допинга? Да потому что с точки зрения финансового вознаграждения они приравнены к олимпийским чемпионам. Тоже получают 4 миллиона рублей и пожизненную стипендию — 32 тысячи. Плюс квартиры, автомобили, разные льготы.
— Соблазн велик.
— Не то слово! Кто-то употребляет запрещенные препараты втихую — под предлогом хронических болезней и медицинских рекомендаций. А кто-то договаривается с тренером либо врачом.
— И делится с ними призовыми?
— Вполне возможно. Фишка-то в чем? Ты выиграл. Время спустя у тебя обнаружили допинг, отняли медаль, дисквалифицировали. Но! Государство этих горе-спортсменов почему-то не карает. У них не забирают премии, квартиры, машины, сохраняют льготы. Что порождает безнаказанность. Люди не думают о том, что позорят страну, лишают товарищей права участвовать в Играх. На первом плане — финансовый интерес. Особенно много грязи всплыло после сочинской Паралимпиады.
Нарком
— Еще одна тема — ваш дед, первый нарком просвещения. Как вы в 50 лет узнали о родстве?
— О, это удивительная история! В советские времена многое не афишировалось, вот мама и не рассказывала о своем происхождении. Но когда ей было уже за 70, наконец решилась открыть тайну. О том, кто ее отец, узнала только в 18. В Ульяновске, в эвакуации, в 1942 году. Пришла на почту — а паспорт забыла. Без него письмо не заберешь. Внезапно голос за спиной: «Я подтверждаю, что это Галина Луначарская. Отдайте ей письмо». Оборачивается — стоит высокий худощавый мужчина. Мама спрашивает: «Кто вы? Директор почты?» «Нет, — отвечает с улыбкой. — Но тебя знаю. Я живу рядом, приходи вечером, все расскажу».
— Кто же это был?
— Митрополит Введенский, лидер обновленческой церкви. В отличие от патриарха Тихона и его сторонников, это движение, проповедовавшее «христианский социализм», сразу поддержало революцию. Введенский дружил с Анатолием Луначарским, их политические диспуты вошли в историю. От митрополита мама и услышала правду о своем рождении.
— Так-так.
— После развода с Анной, первой супругой, Луначарский закрутил роман с 16-летней балериной Большого театра Софьей Селивановой. Она родила девочку, которую назвали Галей. К тому моменту Анатолий Васильевич снова был женат — на актрисе Наталье Розенель.
— Красивая?
— Очень! Судя по фотографиям из архивов, Селиванова на ее фоне — серая мышка. Розенель же из тех дам, которым мужчины всегда оборачиваются вслед. Луначарский любил ее безумно, был под каблуком. А она хотела, чтобы репутация наркома оставалась безупречной. Узнав, что от него вот-вот родит юная балерина, Розенель обратилась к братьям, которые занимали высокие посты в НКВД. Они помогли разлучить мать и дочь.
— Каким образом?
— Припугнули врачей — и те сказали Селивановой, что ребенок появился на свет мертвым. Забрала Галю из роддома бывшая жена Луначарского — Анна, через полгода ставшая ее крестной. А крестил митрополит Введенский. Потом девочку, которой дали отчество Сергеевна, отправили в Киев.
— Воспитывалась в детдоме?
— Нет, в приемной семье. Луначарский позаботился о дочери, выделял приличные деньги опекунам. Правда, те часто менялись.
— Почему?
— Уже в конце 20-х начались репрессии. Когда кого-то из опекунов сажали, девочку передавали в другую семью.
— Сколько же их было?
— Не меньше десяти. Мама говорила: «Опекуны попадались разные. И добрые, и злые. Но о родителях мне никто не рассказывал. Считалось, я сирота». По словам мамы, какое-то время за ней приглядывала милая женщина, преподававшая в киевском университете. Однажды исчезла — и все, с концами. Годы спустя выяснилось — это первая жена Георгия Маленкова. Ее репрессировали.
— Отца ваша мама так и не увидела?
— После разговора с Введенским вспомнила эпизод. Лет в шесть играла в саду, перепачкалась в козьем помете. Вдруг подошел бородатый дядька, с залысинами, в очочках. Начал кого-то отчитывать: «Почему за ребенком не следите?! Я же вам деньги плачу!» Затем взял ее на руки, расцеловал, прослезился. Она ничего не могла понять. Только от Введенского узнала, что это был ее отец. В 1930-м, когда уже сняли с поста наркома, поехал в Киев проведать дочь.
— Умер Луначарский в 1933-м.
— Да, 26 декабря — в день рождения моей мамы. Когда скончался, ей было девять лет. Но кто-то продолжал платить опекунам, чтобы девочка ни в чем не нуждалась, не попала в детдом. Она не знает, кто был этим ангелом-хранителем. Возможно, крестная — Анна Луначарская, которая пережила бывшего мужа почти на тридцать лет.
— Когда все вскрылось, Галя пыталась разыскать родную мать?
— Нет. Думала, та скончалась при родах. Такова была официальная версия. Даже Введенский не знал, что Селиванова жива-здорова — просто по настоянию Розенель переехала в Ленинград. Там и умерла в 1976-м. А вот с Розенель у мамы была одна-единственная встреча.
— Когда?
— Сразу после войны. Купила торт, цветы и поехала на Смоленскую, где вдова наркома жила с Ириной, дочерью от первого брака. С Луначарским у них не было общих детей. Мама поднялась на пятый этаж, позвонила в дверь, представилась. Розенель открыла, долго всматривалась в ее лицо, а потом злобно выкрикнула: «Нет-нет, ты умерла!»
— Захлопнула дверь?
— Да. Теперь понимаю — наверняка опасалась, что мама будет претендовать на наследство. У Розенель своя дочь — и вдруг придется делиться. А квартира шикарная, десятикомнатная! Сейчас там музей Луначарского.
— Бывали?
— Конечно. Увидев его рукопись, поразился — почерк такой же, как у мамы. Она не только внешне похожа на отца. Вот еще история. Уже в 50-е приехала в Москву. Дело было зимой. Поскользнулась, упала, с сотрясением увезли в «Склиф». Там еще какие-то болячки обнаружили. А мама дружила с поэтом Александром Яшиным, во время войны они с фронтовыми бригадами постоянно выезжали на концерты, читали стихи. Яшин и поспособствовал, чтобы маму перевели в клинику получше.
— Это в какую же?
— При Союзе писателей. Там старенький доктор, сделав рентген сердца, воскликнул: «О, капельной формы! Где-то я уже видел такое...»
— И?
— Через пару дней специально подошел к маме, склонился к уху: «Вспомнил! В январе 1934-го я присутствовал при вскрытии тела Луначарского. У него тоже было сердце в форме капли».
— Умер ваш дед при интересных обстоятельствах.
— В каком-то смысле ему повезло. Со Сталиным отношения были непростые, тот наркома недолюбливал. Если бы Луначарский дотянул до 1937-го, сгинул бы как «враг народа». Сто процентов! А так умер от инфаркта во французском курортном местечке Ментон, по дороге в Испанию, куда назначили послом. Врачи пытались помочь, но в какой-то момент развели руками: «Мы бессильны». Предложили напоследок пригубить шампанского из ложечки. Луначарский скривился: «Шампанское пью только из бокала!» Сделал глоток — и через несколько часов умер.
— Что изменилось в вашей жизни после того, как узнали о родстве с наркомом?
— Ничего. Разве что ознакомился повнимательнее с его биографией и многочисленными трудами. Горжусь, что он спас выдающихся людей, включая Бунина, Бердяева, Зворыкина. Если бы не Луначарский, их бы расстреляли, как Гумилева. А еще отстоял Большой театр, который Ленин собирался закрыть.
— Владимир Ильич замахнулся не только на Большой. Если вспомнить легендарное: «Все театры советую положить в гроб».
— Совершенно верно. Но вождя удалось переубедить. Большой сохранили. Наверное, тогда у Луначарского и случился роман, перевернувший судьбу моей семьи.
