Поэт устал. Встреча с читателями, на которую он пригласил нас в один из книжных магазинов в центре Москвы, шла третий час - Евтушенко, отложив листочки со стихами, подписывал собственную свежую книжку. С названием "Моя футболиада". Очередь тянулась вдоль прилавков - и терялась хвостом где-то за окошком. Наверняка мешая движению на Тверской.

Тем утром мы звонили ему в Переделкино - и Поэт живо интересовался:

- А фотограф будет?

- Наверняка, - ответили мы.

- Это хорошо, - обрадовался Евтушенко. - Но не меня пусть снимает - а людей, которые придут на встречу. Только людей!

Мы пообещали.

Дело близилось к полуночи, книг подписал Евтушенко полторы сотни - и отправились мы в кабинет к директору магазина. Где для Евгения Александровича накрыли стол.

- В полчаса уложимся? - спросил он. - Я очень устал.

Говорили мы не полчаса, конечно. Вышло совсем по-футбольному - 45 минут. Евтушенко медленно потягивал красное вино и рассказывал, что на стадион не ходит давно. Его герои, его любимцы почти все на том свете. Кто-то - просто состарился.

Когда-то он устраивал футбольные матчи на лужайке перед своей переделкинской дачей. Перестук мяча слышен был во дворах у Пастернака и Окуджавы, Катаева и Чуковского.

Местные мальчишки смотрели во все глаза - и поверить не могли, что это действительно гоняют мячик Алексей Хомич с Виктором Понедельником.

Вот только давно уж никто туда не приезжал из футболистов. А мальчишки - выросли. Но не забыли, должно быть, полет того мячика из 60-х.

Спустя четыре дня Евтушенко улетал в Оклахому, где в местном университете преподает с осени до весны.

* * *

- Жизнь дарила вам встречи с удивительными людьми. Был человек из мира спорта, с которым очень хотелось пообщаться - но не сложилось?

- Если говорить о нашем футболе - думаю, со всеми своими любимцами я познакомился. И они меня никогда не разочаровывали. Наибольшее впечатление производил Борис Аркадьев - это, конечно, великий философ. Был выше всех тренеров. Необычайно образованный человек, любивший поэзию. Колоссальное впечатление производили Старостины, особенно Андрей Петрович. Прекрасно знал литературу. Это был человек, полный достоинства. Необычайно красивый. Мне вообще очень нравятся люди с врожденным достоинством.

- Вдова Всеволода Боброва рассказывала случай - утро, звонок в дверь. На пороге вы в огромной лисьей шапке. Привезли для их маленького сына, Миши, из Англии джинсовый костюмчик.

- Наверняка я это сделал. Хоть и не помню. А почему, собственно, должен помнить? Я настолько обожал Всеволода Михалыча! Сегодня рассказывал людям историю о нем. В книжке тоже ее описал - как мы отправились летом в деревню, и Бобров краснел от комплиментов в свой адрес. Это вам не Аршавин.

- А что Аршавин?

- Недавно сочинил о нем такие строчки:

"А я еще люблю Аршавина,

но за игру - не интервью.

Играй, родимый, земношаренно,

но не забудь страну свою".

Он мне импонирует как футболист. Талантливый. Но я надеюсь, некоторые моменты в характере Аршавин изживет. И скажет жене, что нельзя приезжать в чужую страну и сразу начинать бранить ее кухню. Да откуда ей знать, как готовят в Англии?

- Вы-то наверняка в курсе.

- Еще бы! Англичане великолепно готовят. Между прочим, в этой стране лучше всего делают домашнее варенье.

- В Англии?!

- Да! Представьте себе! А супруге Аршавина что-то не понравилось. Недопустимо говорить такие вещи.

- Ваша жена-англичанка хорошо стряпала?

- Ну… Неплохо. Пускай подгорит что-то. Но если готовилось с душой - это все равно замечательно. Важно, что готовит любимая женщина. Я любил всех своих жен.

- Всех четверых?

- Да. Иначе бы на них не женился… А еще меня огорчили слова Аршавина насчет зарплаты. Получает такие деньги - и жалуется на налоги. Но это бестактно по отношению к собственному народу. Да и по отношению к англичанам. Те-то исправно платят налоги и не стонут. Видите, какая разница между Андреем и Всеволодом Михалычем? Аршавину, предположу, даже в голову не пришло, что он поступил неделикатно. А внутренняя деликатность - она выше этикета. Надо понимать, чем можешь задеть других людей.

- Вы любили кого-то из футболистов сильнее, чем Боброва?

- Мне трудно говорить насчет "сильнее" - они все были разные. И все очень славные ребята. Но я не встречал спортсмена гениальнее Боброва. Футболисты рассказывали, как он первый раз взял в руки ракетку для пинг-понга. И почти сразу начал играть с блеском. А мне помнится другой эпизод.

- Какой?

- В 1948-м состоялся международный хоккейный матч - к нам приехали чехи. Это было на "Восточке".

- Восточной улице?

- Восточной трибуне стадиона "Динамо". Наши вышли в шароварах, кстати говоря.

Так Бобров стал первым, кто забил гол, проехав за воротами. Это сейчас кажется, что все просто. Я помню братьев Забродских, которые охаживали его клюшками. Это не хамство было - скорее отчаяние!

- Точно так же его лупил клюшкой лучший друг Анатолий Сеглин.

- Да, он играл в "Спартаке". А Бобров - это моцартианец! Настоящий Моцарт!

- Михаила Таля тоже сравнивали с Моцартом.

- Я с ним встречался, но разговаривали мы редко. Иногда я ходил наблюдать за шахматами, это тоже было интересно. Однажды при мне с Талем случилась такая история. Он неожиданно проиграл в матче на первенство страны. В зале я был вместе с Николаем Тарасовым, чудесным журналистом и поэтом. Как ни странно, врезался в память соперник Таля - человек небольшого роста с футбольным лицом. А вскоре Тарасов объяснил мне, почему Михаил проиграл. Накануне познакомился с девушкой - и ему уже стало не до шахматного анализа. После поражения Таль снова помчался к ней. Он не выглядел расстроенным. Да, уступил за шахматной доской, зато выиграл такую женщину! Я ее видел - совершенно очаровательная! Наверное, это была большая любовь.

- Какой разговор с Бобровым для вас - самый памятный?

- Я вам расскажу, как мы познакомились - и вы все поймете. Это произошло случайно в кафе-мороженое на улице Горького. Сидел я за столиком с девушкой. Туда же пришел Бобров - тоже с барышней. В руках - чемоданчик. Он уже работал тренером в ЦСКА и только-только прилетел из Будапешта. Мест не было. Ко мне подошел гардеробщик, наклонился: "Всеволод Михалыч здесь, некуда сесть. Можно к вам за столик?" - "Какой еще Всеволод Михалыч?" - "Бобров". Вообразите мои чувства в этот момент. И вот мы с ним закутили! Да как закутили! Но в гульбе он никогда не был неприятным. Ни-ког-да. Так же, как Эдик.

- Стрельцов?

- Да. Зная Эдика, уверен, что он не был способен изнасиловать женщину. Это фантастически добрый, хороший, большой человек. Как-то полетели в Молдавию на игру ветераны сборной СССР. Я с ними за компанию. У Стрельцова что-то кольнуло, бегать сложно. Но ему достаточно было просто выйти на поле и стоять - так Эдика любил народ.

- В нем тоже было что-то моцартианское?

- Конечно! Однажды говорю ему: "Эдуард, ты же не мог видеть Боброва - но что-то от него усвоил". Даже добавил - пяточный пас, например. Так Стрельцов обиделся: "Как это - не видел Боброва?!" Оказывается, отец его брал маленьким на стадион. Эдик смотрел - и усваивал. Бобров оказал на него огромное влияние.

* * *

- Татьяна и Сергей Никитины рассказывали, как над одним стихотворением в их квартире вы работали 12 часов. Знаменитый "Прорыв Боброва" написался быстро?

- Думаю, быстро. Но в этом деле - как бог на душу положит. Вот ехал сюда на встречу - и в машине родилось четверостишие. Которое наверняка будут повторять многие.

- Прочитаете?

- Я его уже забыл. Записал на бумажке.

- Как Бобров отреагировал на строки, посвященные ему?

- Был очень тронут. Смутился: "Ну, что-то ты преувеличил, старик, - там ведь были и другие люди, более достойные. Да и нынче есть. Говорят, они играют лучше, чем мы". На его мемориальном комплексе в Сестрорецке выбиты в камне две строчки того стихотворения: "Шаляпин русского футбола, Гагарин шайбы на Руси".

Знаете, я для себя сделал вывод: стихи надо спешить посвящать людям, пока они живы. Все-таки это здорово поддерживает. Великое счастье, что Бобров, Хомич и Яшин увидели стихи, посвященные им! К примеру, стихотворение "Лев Яшин" я читал в августе 1989-го на переполненном стадионе "Динамо", когда в честь юбилея Льва Иваныча устроили матч сборных СССР и мира. Приехали Бобби Чарльтон, Беккенбауэр, Эйсебио…

- Симонян как-то вспоминал: "Мы с Евтушенко давно знакомы. Когда был опубликован его "Прорыв Боброва", он сказал мне: "Следующая моя жертва - ты". Но сочинил стихи о Хомиче". Почему же написали о Симоняне лишь сорок лет спустя?

- Так получилось. Интересно, прочел ли Никита Палыч стихотворение, которое вошло в "Футболиаду"? Я написал его в марте. Заканчивается оно четверостишьем:

"И Симонян с любой нагрузкой

играл так вежливо в футбол,

как будто был в команде русской

самой Армении посол".

Я приглашал Симоняна 18 июля на свой вечер в Политехнический. Но он куда-то уезжал и прийти не смог. Симонян для меня - образец джентльменства и чистоты игры, что в футболе ставлю очень высоко. Чистая игра, как и поэзия, делает нас самих чище. До сих пор не могу забыть жест Фрица Вальтера в товарищеском матче СССР - ФРГ 1955-го. Игра имела глубокий подтекст - слишком свежи еще были воспоминания о войне. Этот самый Вальтер, к примеру, побывал в плену. И когда Паршин забил гол и упал, Вальтер сам поднял его. Пожал руку, взял мяч - и они в обнимку пошли к центру поля.

Этим поступком, на мой взгляд, он сыграл переломную роль в отношениях послевоенной Германии и СССР. То же самое относится к писателю Генриху Беллю. Как и Вальтер, он тоже воевал, несколько раз был ранен. Белль - первый немецкий писатель, которого полюбили в нашей стране. Кстати, впервые побывав в ФРГ, я поразился.

- Чему?

- Услышав на улице русскую речь, ко мне подходили фронтовики и расплывались в улыбке: "А я был в плену!" Говорили по-русски, причем с такой радостью, что становилось не по себе. Среди них были те, кто вернулись с войны инвалидами. Но они все равно были счастливы, потому что остались живы. Немецкие солдаты, оказавшиеся в плену, думали, что их убьют или будут издеваться. Ничего подобного! И за это они были благодарны.

* * *

- Вы говорили, Яшин был полон джентльменства и за полем. Понять это заставил какой-то случай?

- Например, Яшин не предал товарищей во время чилийского турне, когда вся команда отправилась в одно веселое заведение.

- В публичный дом?

- Совершенно верно. Главное, Яшин-то идти отказался. А Воронин хоть и пошел, но весь вечер просидел в стороне, играя сам с собой в карманные шахматы.

Я ребят не осуждаю! Нельзя людей держать в клетке! Там, в Чили, руководители сборной каждый вечер выставляли для себя на стол литровую бутыль водки и пили. В присутствии мрачных футболистов, которым не давали ничего, кроме боржоми. В той же гостинице поселились игроки сборной Бразилии. Они расслаблялись на полную катушку. Потягивали коктейли, танцевали с девушками, отводили их к себе в номера. Словом, полировали кровь, чувствуя себя мужчинами. А наши парни видели все это и напоминали загнанных зверей. Им хотелось оттянуться - вот и не придумали ничего лучше, кроме как отыскать это злачное место.

- Каким в памяти остался Воронин?

- Валера напоминал Грегори Пека из фильма "Римские каникулы". Такая же утонченная натура, внутренний аристократизм и море обаяния. Жаль, что судьба отмерила ему так мало.

- Кто из футболистов чаще всего приезжал к вам в Переделкино?

- Понедельник, Сальников, Хомич. Это счастливейший день в жизни - когда на дачной поляне сыграл с ними в одной команде! Хотя соответствовать было непросто. Помню, запорол отличный момент, и Сальников кричал на меня с такой яростью, словно это финал Кубка, а не дачный междусобойчик.

В том матче приключился любопытный эпизод. Против нас играл довольно шпанистый переделкинский парень, в знак презрения к миру позволявший себе бегать с беломориной в зубах. В борьбе за мяч он случайно ударил Хомича ногой в живот. Легендарный вратарь, которому было за пятьдесят, согнулся от боли. Я перепугался - вдруг что-то серьезное? Но Хомич поднялся, выбил мяч в поле и сказал этому балбесу одну фразу: "Вынь чинарик изо рта!" Ну не поразительная ли выдержка?

- Самый недооцененный футболист вашего поколения?

- Анатолий Клыш из "Локомотива". Левый инсайд, по манере игры напоминал Николая Дементьева. Клыша упрекали в индивидуализме на поле - тогда это не приветствовалось. Поверьте мне, это был гениальный футболист! С друзьями я часто спорил, доказывая, что Клыш достоин играть в сборной. Только один человек сказал, что я прав.

- Кто?

- Знаменитый футбольный журналист Лев Филатов. Говорили на эту тему незадолго до его смерти. Филатов обронил фразу: "Надо о нем написать". Но поздно - и сам Клыш уже умер, и Филатова вскоре не стало. Увы, этого футболиста мало кто помнит. Сейчас для книги не смог найти ни одной его фотографии, не считая общекомандного снимка "Локомотива" за 1948 год. Клышу я посвятил стихотворение. Прочесть?

- Конечно.

- "Кока, прозванный "Мортира",

сообщил мне:

"Женька, слышь,

гений у "Локомотива"

появился -

это Клыш!

Клыш немножечко на Колю

на Дементьева похож -

но танцует он по полю -

майку в когти не сгребешь!"

Но восторг его отринул

Вовик,

прозванный "Тарань":

"Футболист - не балерина,

а таран!"

Я ходил потом раз тридцать

любоваться на Клыша,

тонконогого, как птица,

зачарованно дыша.

И была в нем грациозность,

что не сыщешь днем с огнем,

но спортивная колхозность

не пробрезживала в нем.

Это тренеров пугало,

хоть башкою колотись,

ибо не предполагало

стадный их коллективизм.

Толя Клыш,

ты был бы, право,

балерина и таран,

если б вовремя держава

разглядела твой талант.

О, я помню, как ярился

на больших начальников

обвиненный в балеринстве

сам Сережа Сальников.

И Дементьев-старший - Пека,

гений-индивидуал,

от навязчивой опеки

потихоньку увядал.

И за это с чувством мести

наша высшая спортвласть

не давала Мише Месхи

наиграться в сборной всласть.

Наш футбол, как жизни символ,

пусть не ведает стыда

быть и как балет красивым,

и таранным быть всегда.

Ты в забывчивой вселенной

хрупкой звездочкой горишь,

подзабытый, незабвенный,

грациозный Толя Клыш".

* * *

- Александр Ширвиндт на вопрос: "Что вам не нравится в сегодняшнем российском футболе?" - ответил: "Выражение лиц футболистов". Что не нравится вам?

- Грубость и озлобленность к сопернику. Есть в этом какой-то комплекс неполноценности. Именно поэтому мне были несимпатичны такие футболисты, как Численко или Банишевский. При всем таланте на поле они были форменной шпаной. Великий Аркадьев говорил игрокам: "Зачем грубите? Вы что, бездарны?" Впрочем, такое случается не только в футболе.

- Где еще?

- В моем любимом теннисе. Исключение - Андре Агасси и Пит Сампрас. Вот у них по отношению к сопернику ни разу не проскальзывало это гадкое чувство - озлобленность. Даже когда проигрывали. А у наших теннисистов - видел. В эти минуты мне за них становилось неловко.

Или - Марадона. Он был бы обречен на бессмертие, если б повел себя иначе после гола, забитого рукой в ворота англичан. Надо было сразу во всем признаться арбитру. Либо потом покаяться. В нем же проснулась шпанистская хитринка. Начал рассказывать про Божью руку, впутывать Господа в эти дела. Зря.

В этом смысле для меня пример Костя Бесков, который единственный раз повел себя не по-джентльменски, но тут же признал неправоту. Вышло так. Николай Латышев свистнул - офсайд. Раздосадованный Бесков запулил мяч в аут. Арбитр прервал игру, властно показал ему рукой в сторону мяча. И Бесков понуро побрел за мячом. Это был один из лучших прорывов - из бестактности в ее исправление. Эпизод вдохновил на стихотворение, которое назвал "Ошибка Бескова". Там в конце такие строчки:

"Костя Бесков из крутого теста -

за мячом он сам побрел сквозь

свист,

сам его в руках принес на место -

вот что значит

рыцарь-футболист!

Все мы с вами делаем ошибки -

вы, и президент, и я, поэт.

Почему же в драке, свалке, сшибке

покаянья действием в нас нет?

Почему всех оправданий вместо

не пойти в народ, туда, где мяч,

принести, поставить мяч

на место

и начать по-честному

наш матч?"

- Вы любите теннис. Кто вам больше по душе - Шарапова, Сафина или Дементьева?

- Я промолчу, дорогие мои. Разве можно сравнивать женщин - даже если они играют в теннис?

- Дмитрий Шостакович не скрывал, что после хорошего футбола ему лучше пишется. А вам?

- То же самое. Я был в поросячьем восторге год назад, когда "Зенит" одолел в Монако "Манчестер Юнайтед" и взял Суперкубок! Игра получилась до того эффектной, наполненной страстью, что просто визжал!

- Неужели победа нашей сборной над голландцами в четвертьфинале Euro вызвала меньше эмоций?

- Представьте себе. Хотя, соглашусь, матч был хорош.

- С Шостаковичем когда-нибудь говорили о футболе?

- Разумеется. Мы вместе и на стадион ходили. Я, правда, лишь сегодня во время общения с читателями узнал, что Шостакович в тетради рисовал таблицы футбольного чемпионата. Мне их почему-то никогда не показывал.

- Когда смотрите футбол, можете забыться и, допустим, покрыть судью матом?

- Что вы! Я вообще не выношу тех, кто относится агрессивно к людям только потому, что те болеют за другую команду. И еще не люблю, когда не аплодируют противнику за гол или красивую игру. Друзья мои, это надо делать обязательно!

- В прежние времена многие актеры и писатели пропадали на ипподроме. Вы - захаживали?

- Редко. Я не столь азартен.

* * *

- Вы писали, что жить собираетесь до 103 лет. Вам действительно этого хочется?

- Когда-то я написал:

"Жизнь, ты бьешь меня

под вздох,

а не уложить.

До семидесяти трех

собираюсь жить".

Потом стал приближаться к этим самым 73 годам - и пришлось стихи переделывать. Поставил - 83. А недавно решил, что нельзя слишком уж часто у Бога попрошайничать. И попросил грубо - сразу до ста. А для рифмы получилось - "до ста трех собираюсь жить". Посмотрим, что из этого выйдет. Растительной жизни мне не хотелось бы. Только творческой - для меня без творчества жизнь не жизнь. Я же по природе своей - писатель. Точнее, не писатель…

- А кто?

- Художник! Просто художник! И фотограф, вы меня простите, не такой уж плохой. Все-таки издал три книги фотографий, у меня немало выставок. Знаете, чем сейчас занимаюсь? В одном зале повесил картины, которые собирал всю жизнь. Мне много дарили. А во втором зале - мои фотоработы. Без увлечения фотографией у меня не было бы кино.

- Фильмы у вас еще будут?

- Очень хочется. Лежат четыре готовых сценария, но мечтаю поставить другую картину. Этого сценария еще нет - но есть поэма под названием "Голубь Сантьяго".

- Известная поэма.

- Между прочим, она спасла около тысячи жизней. Именно столько писем я получил от людей, которые писали: "Ваши стихи удержали от самоубийства". Поэма переведена на многие языки. Сейчас молодежь часто теряет надежду, любовь к жизни - и самоубийство как следствие.

Поэзия не имеет права внушать заблуждение - будто жизнь легка. Она не имеет права учить самонадеянному оптимизму. Но должна помогать человеку не терять веру в жизнь. Мой любимый афоризм - слова Камю: "Любая стена - это дверь". Замечательные слова. Никогда нельзя терять веру, потому что безвыходных ситуаций не бывает.

- В Сантьяго вы сами чуть не погибли. Кто-то обстрелял ваш автомобиль.

- Всякое бывало. Я часто попадал в очень рискованные ситуации. Начиная с детства, когда пережил бомбежки во время эвакуации. Да и аварий не избежал. Особенно первая запомнилась. С Беллой Ахмадулиной мы тогда обитали в крошечной комнатушке. Метров десять, наверное. И вот соседу-пенсионеру, бывшему майору, подошла очередь на "Москвич". А денег не было. Очередь он уступил мне.

- Какой это год?

- 1954-й. Я водить не умел, деньги еле-еле наскреб. Зато прилично ездил на велосипеде и знал уличные правила. Купив, сразу пригласил в ресторан поэта Ярослава Смелякова, писателя Михаила Алексеева и знаменитого песенника Лешу Фатьянова. Когда рассказал, что приобрел "Москвич", - они были потрясены. Никто из них не водил машину. Еще посмеялись: "Да мы не верим, что ты умеешь…" А я к тому моменту взял три часа уроков. Прав у меня не было - однако не мог же признаться, что за рулем способен сидеть, но не ехать! Отправились кататься по городу. Спрашиваю: "Куда дальше?" Тут Фатьянов вспомнил: "В Химках поют цыгане. Туда!" И мы рванули. Хоть я был подшофе. В 50-х за этим не очень следили.

- Сильно выпили?

- Я уже в то время не пил ничего, кроме вина и шампанского. С водкой быстро закончил, она мне не нравилась.

- Почему?

- А-а, невкусная… Но до Химок мы дотянули. Послушали цыган, продолжая налегать на шампанское. Пора собираться обратно. Когда доехали до Песчаной улицы, начался дождик. Как включаются дворники, я еще сообразил. Беда в другом - меня на первом уроке учили тормозить с выжатым сцеплением. Так я добросовестно и сделал - "Москвич" понесло по этой жирной пыли, едва побитой дождиком. Развернуло - и бросило между двумя трамваями. Задев по пути столб. Машину сплющило, как мопса.

- Ужас.

- Откуда-то появился веснушчатый милиционер: "Господи, живой?! Уезжай отсюда, ради бога, уезжай. А то и мне попадет…" Ему, бедному, в голову не пришло, что у меня нет прав. Видите, какой у меня ангел-хранитель? Решил сберечь!

- Проезжаете это место - и все вспоминаете?

- Конечно. Каждый раз. "Москвич" кое-как "демопсировали". Прошло время - и уже Белла чуть его не добила. Сама чудом осталась жива. Тоже удивительная история. Выезжая из переулка около консерватории на улицу Герцена, Белла - к слову, в отличие от меня абсолютно трезвая - не посмотрела налево. Через секунду в водительскую дверь врезался троллейбус. Полмашины всмятку, а на Белле - ни царапины! Все, кто видел потом автомобиль, говорили ей: "Бог тебя хранил".

* * *

Евтушенко на мгновение умолк. Нахмурился, вспомнив о чем-то, - и вдруг взорвался:

- Меня не покидает горестное недоумение, почему в министерстве спорта с таким равнодушием отнеслись к книге. Маленький украинский город Полтава решил издать "Футболиаду", а в Москве никто ни копейки не дал! Это уникальный сборник - в истории мировой поэзии прежде не существовало книг, в которых почти сорок стихотворений посвящены футболу. Кто еще так описал наших великих игроков? Почему болельщики постоянно цитируют мои стихи о Боброве? Почему именно строчки из моего стихотворения выбрали для его памятника в Сестрорецке? Да потому что нет ничего другого.

Мы призываем наших спортсменов к патриотизму. Но он неотделим от образованности, нравственности и культуры. Разве они должны быть изъяты из спорта? Неужели, кроме мускулов, больше ничего не надо развивать?

Я беседовал на эту тему, к примеру, с Николаем Толстых, он все понимает. Однако изменить ситуацию, видимо, не в его силах.

Хочу еще сказать вот о чем. Раньше тренеры поднимали интеллект футболистов. Тот же Аркадьев устраивал в своих командах встречи с писателями, сам читал им стихи. А нынешних тренеров ничего, кроме результата, не заботит. Хотя чему удивляться, ведь среди них немало иностранцев. Они ни бельмеса не знают о нашей культуре и не могут что-то передать игрокам.

Кроме того, легионерство размывает неповторимый национальный аромат футбола. Правильно, что в российском чемпионате ввели лимит. Будь моя воля, я бы его еще ужесточил - считаю, двух иностранцев в каждой команде вполне достаточно. Во всем нужна мера. А то играют в финале Кубка УЕФА "Шахтер" с "Вердером" - и все три гола в этом матче забивают бразильцы.

- Арсен Венгер обмолвился в интервью: "Мой рецепт счастья - окружать себя хорошими людьми. И уметь прощать". У вас тоже есть рецепты?

- Я вам, молодые люди, напомню, что записано в Библии - "полюбите ближнего как себя самого". Недалекий человек может это понять как призыв к эгоизму. Правильно?

- Пожалуй.

- Вот. А речь о другом. О самоуважении. Без него никуда. Вы запомните, опаснее всего те, кто не уважают сами себя. Мы повсюду видим самодовольных подлецов - но они прикидываются такими. Уверяю вас, даже у глупца и негодяя есть черный чуланчик, где его грызет так называемая совесть. Он перестает уважать самого себя. Эти люди выглядят напыщенными индюками, у них бегают глазки. Но долго они не выдерживают. Потому что главное для человека - знать, что он не подлец. Я про себя это знаю - и оттого счастлив.