Станислав Поздняков: «Пик коммунизма не покорил. Не хватило 500 метров»
Станислав Поздняков
Родился 27 сентября 1973 года в Новосибирске
Президент Олимпийского комитета России с 2018 года.
Президент Европейской конфедерации фехтования с 2016 года
Четырехкратный олимпийский чемпион (1992, 1996, 2000)
10-кратный чемпион мира (1994, 1997, 2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2007)
Такое бывает редко — выходишь от большого чиновника и думаешь: какой же славный, милый человек! Два года Станислав Поздняков, великий фехтовальщик, возглавляет Олимпийский комитет России — и все это время мы остро желали сделать его героем «Разговора по пятницам». Но Поздняков с интервью не частил. Неторопливых, за жизнь, не давал вовсе. Говорил коротко и по делу. Зато накануне 47-летия отыскал время. Пригласил в кабинет на Лужнецкой.
Экскурсии
— Иосифа Бродского на 50-летие накрыла жуткая депрессия. Вам на днях 47. Тревожно?
— Нет. Абсолютно! Не успеваю волноваться! Единственное, что напоминает — то, насколько быстро растут дети. Скоро старшая дочь, София, замуж выходит. Сразу понимаешь: тебе точно не 20 лет...
— За фехтовальщика выдаете?
— Угадали. За Костю Лоханова, саблиста. Что касается меня — пока есть желание и амбиции двигаться вперед, возраст не ощущается. Вот посетил «Бородинское поле». Гиду нашему прилично за 70. 53 года работает в этом музее. Я вижу, как горят у него глаза, показывает на макете движение русской кавалерии и французских гренадеров... Честное слово — самому стареть не страшно, когда с такими людьми сталкиваешься. Можно в 70 лет вести прекрасную, активную жизнь. С задором проходя километры каждый день.
— Хорошая экскурсия.
— Шикарная. Причем спонтанная. Собрались да поехали с женой. Давно хотели, а тут образовался редкий выходной.
— Следующую экскурсию уже наметили?
— Как начинаешь всерьез планировать — ничего обычно не получается. Вся сегодняшняя жизнь с ее динамикой состоит из экспромтов.
— Куда вам очень хочется?
— Два места. Недавно открывшийся Ржевский мемориал. И храм Вооруженных сил. Дважды заглядывал в «Патриот», но времени было так мало, что храм не увидел.
— За границей времени на музеи больше?
— Там-то вообще нет. Только работа и график: гостиница — спортивный зал — аэропорт. Городские красоты рассматриваю из окна автобуса. А отпуск провожу всегда в России. Есть невероятные места! Вот на Камчатке был и летом, и зимой. В прошлом году на Байкале отлично отдохнул, в этом — на Алтае.
— Медведя на Камчатке видели?
— Метрах в четырех. Это было в долине гейзеров. Он разлегся прямо у деревянного настила. В августе медведь настроен благодушно. Кругом рыба, ягоды. Впрочем, близкого контакта наши сопровождающие не допустили бы.
— С возрастом часто люди меняются не в лучшую сторону. За собой замечаете черты, которым не рады?
— Еще бы.
— Это какие же?
— Самому себе кажется — ты больше всех знаешь. Больше умеешь. Не чувствуешь, как начинаешь насаждать свои знания окружающим. Порой возникают сложности в общении с родственниками. Которые не привыкли к таким манерам. Супруга это называет «профессиональная деформация».
— Дочки огрызаются?
— По глазам вижу: не со всем согласны...
— Вот дочь возвращается домой и заявляет: «Папа, я выхожу замуж». Пытаетесь отговорить?
— Ни в коем случае. Ребята дружат больше двух лет. С избранником хорошо знаком. Была возможность долго общаться. Так что никаких потрясений.
— Прямо «долго» общались?
— Спасибо коронавирусу. Самоизоляцию проводили вместе. Костя жил с нами. Я вижу — классный парень.
— Мы представляем, какие черты характера вам помогли в жизни. А какие помешали?
— Пожалуй, торопливость. В фехтовании спешить нельзя. Каждый выпад, укол нужно четко просчитать. В жизни — то же самое. Я все пытался оббежать паровоз, который и так едет. Многое делал правильно — но чуть раньше времени. За что и бывал бит. Первые несколько моих проектов умерли не потому, что были плохими. А из-за того, что позволил себе фальстарт.
— Зато некоторые воплотились безупречно.
— Например, создание в Новосибирске фехтовального центра. Открыли ровно год назад. Вот там все сложилось идеально.
— Впереди у вас день рождения. Самая необычная обстановка, в которой встречали?
— Какая же у меня, получается, размеренная жизнь — не могу вспомнить ничего экстраординарного... (смеется). Хотя — был случай! 2000 год. Возвращаюсь из Сиднея, с Олимпиады. Как раз 27 сентября прилетаю в свой Новосибирск, 4 утра. Валит снег хлопьями! К такому повороту совсем не был готов. Ну а главное — впервые увидел младшую дочь, которая родилась 2 сентября!
— Интересные подарки в вашей жизни случались?
— Что дарят фехтовальщику? Как вы думаете?
— Сабли, шпаги и мечи?
— В том-то и дело! Какие только палаши мне ни вручали. Кто новую саблю принесет, кто старинную. В загородном доме висят на стенке. Некоторые здесь храню, в ОКР.
— Турецкие были?
— Вот турецких почему-то не случилось. Польские — сколько угодно. Восточноевропейские. Они самые красивые, кстати.
Родченков
— Члены МОК — люди колоритные. Общаетесь с ними регулярно. Самый живописный персонаж?
— Глава Ассоциации национальных олимпийских комитетов шейх Ахмад аль-Сабах. Невероятно интересный собеседник. А внешне какой яркий!
— В национальном костюме?
— Довольно часто — в национальном, арабском. А на следующем приеме встречаешь его уже в европейском. Очень интеллигентный, порядочный человек. Прекрасно воспитанный. Никак не демонстрирует, какими миллионами ворочает.
— Самое большое профессиональное удивление за последнее время?
— ВАДА внезапно заняла конструктивную позицию в вопросах последних изменений в российском антидопинговом агентстве. Не ожидал!
— Полагали, будет тяжелее?
— Мы-то сделали все, чтобы сохранить независимость РУСАДА. Но зная, насколько бывают ангажированы наши западные коллеги, готовились к тому, что снова переведут дискуссию в юридическую плоскость.
— Что же случилось? Есть версия?
— Как я понял, исполняющий обязанности гендиректора РУСАДА Михаил Буханов был воспринят Западом. Началась нормальная, конструктивная коммуникация с гендиректором ВАДА Оливье Ниггли.
— Хоть раз живьем Родченкова видели?
— Никогда.
— Была бы возможность пообщаться полчаса — какие вопросы ему задали бы?
— Я бы не стал с ним разговаривать.
— Почему?
— Он уже столько наговорил... Несколько фильмов сняли! Книги пишет! Ну о чем беседовать?
— Совсем не интересно?
— Человек живет в своем образе, который сам нарисовал. Нуждается в психологическом лечении, на мой взгляд.
— Вам виден психический недуг?
— И вижу, и чувствую! У Родченкова паранойя, уже давно. Мне с этим человеком все ясно.
— У вас нет вопроса, как он мог занимать такой пост?
— У меня есть вопросы к тем, кто принимал его на службу. Иногда даже их задаю.
— Что слышите в ответ?
— Мол, Родченков должен был наладить работу в Московской антидопинговой лаборатории. Считался известным специалистом в этой области.
— Над каким распоряжением у вас особенно зависла рука — подписывать или нет?
— Это был приказ о сокращении численности сотрудников ОКР. Когда началась история с коронавирусом.
— Сильно сокращали?
— На 15-20 процентов. Пришлось корректировать программы подготовки к Играм в Токио и Пекине. Многое переносилось на следующий год — а значит, и часть расходов надо сдвигать. Ужиматься.
— Это испытание.
— Но в чем-то пандемия помогла. Например, сделали ремонт в ОКР, пока здание пустовало.
— Дорого?
— Специалисты поражаются, в какие деньги мы уложились с учетом большого объема работ. Около 15 миллионов за этаж. Скоро увидите новые лифты. Прежние ездили лет сорок — сколько стоит это здание. Постарались вернуть исторический облик внутренним помещениям. Увидев, что сделали с московским метро.
— То есть?
— Расчистили площади от палаток, наследия 1990-х. Совсем другая картина!
— Последняя поразившая вас цифра?
— Что-то и не вспомню...
— Вы же подписываете миллионные сметы.
— Вот это меня давно не удивляет! Хотя поначалу был шок. В федерации фехтования во всех графах — тысячи рублей. В ОКР — миллионы.
Авария
— Хоть кому-то в этом кабинете удалось довести вас до бешенства?
— О, нет. Бешенство для руководителя — непозволительная роскошь.
— А до крика?
— Я вообще не кричу. Спросите у моих сотрудников.
— На дороге тоже не срываетесь?
— Там-то я даже спокойнее, чем в кабинете. У меня водительский стаж с 19 лет, всегда обожал автомобиль. А сейчас за руль сесть — праздник!
— Редко удается?
— Очень. Бывает, по несколько месяцев не получается. Потом садишься как в первый раз. Вздрагиваешь.
— Ну избавились бы от шофера. Если так любите водить.
— Избавился бы прямо сегодня — если б не вопрос с парковкой.
— Нравится вам то, что происходит в Москве?
— По сравнению с тем, что было в 1990-х — это прорыв. Я работал на Поварской. Там машины ставили в два ряда. Вот ввели платные парковки, приезжаю в офис 5 января. Пусто! Вообще никого, улица вымерла! Отыскиваю в телефоне приложение — все работает. Выхожу из машины, оглядываюсь — может, эвакуатор увозит?
— Нет?
— Нет. Просто народ не привык. То же самое было, когда повысили парковку до 360 рублей за час. Московские власти действуют разумно. Парковаться в центре — привилегия, которая стоит денег. А идут они на благоустройство города.
— Вот вам пример — Шмитовский проезд. Далеко не центр. Детская больница — те же 360 рублей в час за парковку. Это нормально?
— Снизишь цену — тут же эти места займут люди, которые вовсе не в больницу приехали. Где баланс? Всех разом счастливыми не сделаешь!
— Если вы столько лет за рулем — наверняка дорога дарила приключения.
— Как без них? Я же регулярно из Новосибирска гонял на машине в Москву.
— Это тысячи три километров?
— Три триста. Просто из любви к приключениям. Катишь, смотришь, как страна меняется... Но приятнее из Новосибирска ехать в Москву, а не наоборот.
— Почему это?
— Дорога становится все лучше и лучше!
— ЧП были?
— В середине Уральского хребта останавливаюсь на дороге с реверсивным движением, пропускаю встречный поток. Передо мной рабочий в комбинезоне вдруг начинает метаться, бегать перед капотом. Думаю: что человек егозит? А это он уже видел — несется на меня автомобиль и не собирается притормаживать.
— Какой ужас.
— Челябинский пенсионер влетает в зад моей машине. В стоячего!
— На «копейке»?
— Нет, «Рено»... Какое же «Рено»? Кажется, «Сандеро». Есть такой?
— Есть.
— Я вылезаю из машины — а он не может. Заклинило дверь. Склоняюсь: «Все нормально?» Оттуда вопль: «Ты чего тормозишь на ровном месте?!» Все понятно, думаю. Человек в шоке. Ладно, подожду. Тут до меня доходит, почему он не собирался тормозить.
— Почему?
— Точно напротив того места в засаде сидели гаишники. Караулили сплошную. Вот пенсионер на них и засмотрелся. Зато не пришлось ждать экипаж из соседнего города, эти вылезли и моментально все оформили. А то жара стояла — градусов сорок.
— Вот случилось такое. Что делать дальше?
— Собрал остатки бампера, покидал в багажник. Самый большой кусок выкинул в овраг. Двинул дальше в Москву.
— Это что ж за автомобиль живучий у вас был?
— «Мерседес» E-класса. Такой удар — но даже оптика не пострадала. Потом приезжаю в страховую, мне говорят: «А где бампер-то?» — «Нет его. Там и выбросил, не тащить же с собой...» — «На нет и суда нет». Даже фотографии смотреть не стали — урезали сумму. Так что имейте в виду.
— За время пандемии успели сделать то, на что прежде не хватало времени?
— Познакомил своих детей со старыми фильмами. Которые сам обожаю.
— Например?
— «Убить дракона». Киноэпопея «Освобождение». Я уже и забыл, что такое возможно — сидеть с семьей перед телевизором. До этого мы смотрели вместе «Ну, погоди!» и «Том и Джерри». Представляете перерыв?
— Ну и как им?
— Понравилось! Иногда переспрашивали: «Вот это мы правильно поняли?» — «Все правильно...» Пусть знают, как жили их родители.
— Фильмы вы для них открыли. А что открыли для себя за это время?
- Видео и конференц-связь. Zoom, Blue Jeans, Microsoft Teams... Это были страшные для меня слова!
— Скоро и в Лозанну съезжаться будет незачем.
— Возможно! Все это здорово облегчает жизнь, экономит средства и время. А то у нас страна такая, что нельзя добраться из Москвы до Камчатки, не потратив 10 часов.
Памир
— Ваша страсть — горы. Последнее восхождение?
— В мае прошлого года. Одна из вершин Алтая — Актру. В 2015-м поднимался на Белуху.
— С первого раза покоряете?
— Белуху — со второго. Из-за погоды. Еще по весне была попытка подняться на гору в районе Красной Поляны. Но...
— Не удалось?
— Нет. Очень много снега, лавинная обстановка не лучшая. Да и март, уже подтаивало.
— Вы занимаетесь альпинизмом на таком уровне — вбиваете крючья в отвесные скалы?
— На скалы стараюсь не лазить. Не очень это люблю. А вот ледово-снежные маршруты — да!
— Почему не любите?
— Там многое зависит от комплекции. Мои 100 килограммов веса — это слишком для рельефа. Плюс рюкзак за спиной. Рискованно!
— Зато на Памире покорили три семитысячника.
— Пик Ленина и Корженевской. Пик Коммунизма — дошел до семи тысяч. Полностью не покорил. Ночью его заволокло снегом. Спуститься-то было сложно. Два дня на это ушло!
— До полного покорения много оставалось?
— 500 метров. Это как от моего кабинета до Лужников. Ерунда. Но погода сломалась. Лютый снегопад. Приходилось время от времени снимать очки — чтобы хоть что-то разглядеть. Залепляло! Так их и оставил на лбу. Спустились ниже — появились разрывы между облаками, солнце пробивалось.
— Представляем, как красиво.
— Красиво-то красиво... Идешь — не обращаешь внимания. А оказалось, «поджег» глаза. Начались проблемы со зрением. Называется «снежная слепота».
— Вообще ничего не видели?
— Глаза сильно чешутся, слезятся. Ты идешь — но не можешь сконцентрироваться на картинке. Почти вслепую. Жмуришься.
— И как спускаться?
— Я в связке с другом, Сергеем, горным гидом. Так долго спускались еще и потому, что начались приключения с трещинами.
— Это как?
— Их припорошило снегом. Сергей легче меня — шел впереди. Чтобы если сорвется, было проще вытаскивать.
— Серьезный риск свалиться в трещину?
— Огромный. Прямо за нами спускались двое турок. Одного зажало в трещине.
— Погиб?
— Нет. Бросили веревку — потихоньку вытянули.
— На ваших глазах?
— Скорее, ушах. Мы встали на ночевку, палатка — прямо на «ребре». Еще и горелка сломалась.
— Для альпиниста это беда.
— Ужас! Вдобавок села связь. В лагере не понимают, что с нами, супруга моя внизу... Чуть успокоились, когда с рассветом рассмотрели палатку на склоне. А у нас литр воды на двоих, два куска урюка и шоколадка. Сутки держались на этом.
— Никаких пакетиков с порошковой едой?
— Были сублиматы — но для них же кипяток нужен. А горелки нет...
— Ах, точно.
— Вот когда завтракали этим богатством, услышали сверху: «Help!» Но турки сами промахнулись — пытались идти в нашу сторону и забыли про трещины. Рванули по прямой, а надо было обходить «змейкой».
— За два дня спуска не обморозились?
— Нет, экипировка отличная. А запасную горелку в следующий раз возьмем обязательно. Сейчас-то в последний момент от нее отказались: «Что две попрем? Одна хорошая, никогда не подводила!» В горах за каждый грамм борьба. Все несешь на себе. Про каждый предмет десять раз подумаешь.
— Рюкзак весит 30 кило?
— 30 — у тех, кто внизу ходит, все на себе тянет. Кто идет на штурм — у тех до 20 килограммов. Современная горелка весит граммов 300-400. Но даже это считаешь. О лишней шоколадке вопрос стоит!
— Ну и ну.
— Никто не берет металлическую посуду, например. Если достанешь обычную ложку — на тебя посмотрят, как на сумасшедшего. Только попавший туда впервые может оказаться в солдатском ремне с латунной бляхой. Сегодня штормовая куртка весит 250 граммов! А у наших предшественников — около килограмма. К тому же размокала от дождя. Еще два прибавлялось.
— Прежде за подъем на пик Коммунизма давали симпатичный жетон. А сейчас?
— Так раньше была спортивная составляющая. Теперь — коммерческий альпинизм. Наши в 1982-м поднялись на Эверест по такой стене, по которой и сегодня никто не пройдет. При этом тысячи людей заходят по «классике». Уловили разницу?
— Профессиональные альпинисты как звали пик Коммунизма, так и продолжают? Или выучили новое имя — Исмаила Сомони?
— Только «пик Коммунизма». Хотя во всех документах уже иначе.
— Пик Коммунизма у вас еще будет? Надо же покорить!
— У меня в альпинизме спортивных целей нет. Кто-то хочет стать «снежным барсом», собрать все семитысячники. Мне не нужно. Гора приняла — замечательно. Не пустила? Ничего страшного. Достаточно факта, что побывал в этом месте.
Лавина
— Был в горах момент настоящего страха?
— Хм... «Настоящий» от «ненастоящего» чем отличается?
— Настоящий — это что-то животное. Когда себя не контролируешь.
— Нет. Тогда не было.
— Самая большая опасность, с которой там столкнулись?
— Лед как стекло — даже «кошки» не держат. Попадаешь на скальный участок — там камни двигаются. Каждый с подвохом. Но ты настолько веришь в связку, что большого страха нет. Вытащат! Хотя на гребневых маршрутах пробивает. Глянешь влево, вправо — а с каждой стороны по километру вниз.
— Голова кружится?
— Прихватывает...
— Горная болезнь — это не про вас?
— Она каждого достает!
— Как достала вас?
— Одно дело — идти снизу и набирать плавно. А если тебя забросили вертолетом, как на памирскую поляну Москвина — другой расклад. 4200 — практически с нуля! Тут же знакомишься со всеми симптомами.
— Что кроме головной боли?
— Аппетита никакого. Подташнивает. Повышенный пульс. Прошел несколько шагов, а ощущение, что 400 метров пробежал на скорость.
— Сколько нужно на адаптацию?
— Сутки на каждую тысячу. Я бы советовал «гималайскую тактику». Пилообразную. Поднимаешься — чуть-чуть спустился. Потом снова. Кстати, ночевку на семитысячнике я спокойно перенес. Главное — аппетит не пропал. Это основной показатель высотной адаптации. Не скажу, что много ел, но черный хлебушек с салом хорошо зашел.
— А если нет аппетита?
— Тогда шансы добраться до вершины резко снижаются. Еще перед восхождением нужно обязательно залечить все болячки. На высоте они обостряются моментально, любая простуда может быстро обернуться воспалением легких.
— Говорили со многими альпинистами. Почти никто не смог ответить на вопрос — «зачем?»
— Как-то услышал фразу: альпинизм — идеальное сочетание неприятного с бесполезным...
— Звучит. Как же вас в горы занесло?
— А вот в этой истории — ответ на вопрос «зачем». В 2008-м я с друзьями отправился в отпуск на Алтай. После неудачной Олимпиады в Пекине. Четвертое место в командном турнире даже не провал — полное фиаско!
— Да уж.
— Я пребывал в депрессивном состоянии. Не помню в жизни момента хуже, чем тогда. На Алтае устроили прогулочное восхождение. Гора небольшая, должны были подняться с 2400 на 3500. Но когда целый день упираешься на склоне, только и думаешь, как поставить ногу, куда перескочить... Вернулись на базу затемно и до меня дошло: ни разу не вспомнил Олимпиаду!
— Здорово же.
— Полный внутренний комфорт! Вскоре я уже целенаправленно ехал на эту же базу. Чтобы забраться куда-то повыше. Так и затянуло.
— Самые фантастические пейзажи, которые видели с высоты?
— Один из таких сохранился у меня на фотографии. Висит дома. На склоне пика Коммунизма есть удивительное плато. Высота — 6100. Размером с десяток футбольных полей. Совершенно плоская поляна. К ней тянутся крутые склоны. Было утро, мы как раз начали подниматься. Вдруг всю долину заволокло облаками, легли вровень со снежным плато. Снег будто перетекал в облачность. Пик Коммунизма напротив Корженевской. Отчетливо видно, что у нас яркая солнечная погода, а внизу все накрыто облаками...
— Сами засняли?
— Сфотографировал мой товарищ. Поднялся чуть выше — снял, как я сижу на рюкзаке и на все это смотрю. Интересный кадр! Человек — и мощь природы. Там, внизу, суета, а эти горы стояли миллион лет до нас — и будут стоять еще столько же. Взирают на людей, как на пришельцев, которые мелькнули ненадолго.
— Прекрасные картины вы в горах видели. А кошмарные?
— Вы о чем?
— Федор Конюхов нам рассказывал, как наткнулся на Эвересте на мумифицированные трупы альпинистов.
— Да. Такое я видел.
— Где же?
— На пике Ленина. В июле 1990-го там произошла жуткая трагедия — на высоте 5300 метров обвалившимися ледяными глыбами снесло целый лагерь.
— Сколько погибло?
— Почти полсотни человек. Когда идет лавина — людей найти невозможно.
— Спрессовывает?
— Закатывает в эту массу. В чем ужас лавины? Она за минуты превращается в бетон. Потом ледник скатывается вниз — и там вытаивает. Последствия той трагедии я увидел своими глазами.
— Что именно?
— Фрагменты одежды, оборудования, палаток, рюкзаков. На одном из них просматривалась надпись — Israel. Из подтаявшего ледника по сей день достают останки погибших и хоронят на поляне у подножия пика Ленина.
— В тех краях, говорят, серьезные лавины. Попадали?
— Нет. То, что было — даже лавиной не назовешь. Просто небольшая осыпь снега. Промежуточные лагеря ставят в таких местах, где лавин не бывает. Хотя все когда-то случается первый раз. Вот и площадка на пике Ленина, где в 1990-м произошла трагедия, считалась одной из самых безопасных на маршруте. Когда альпинист попадает в лавину, он практически обречен. Фрирайдерам проще.
— Почему?
— Многие катаются с противолавинным рюкзаком. В экстренной ситуации рвешь чеку — и через несколько секунд за спиной огромный пузырь, который удерживает на поверхности, не позволяет снежной массе тебя засосать. Но для альпиниста такой рюкзак — слишком тяжелый, весит не меньше трех килограммов.
Спуск
— Отец Хабиба говорил: «Нет ничего красивее полета орла». Как вы продолжите фразу: «Нет ничего красивее...»?
— ...Вида с семитысячника. С пика Корженевской просматривался весь Памир! Лишь бы с погодой повезло. А то иногда поднимаешься на вершину — все облаками затянуто, сплошное «молоко». Но если небо чистое — ощущения волшебные, пробирает до мурашек.
— В такой момент не грех и 50 граммов коньяка махнуть.
— Внизу, в лагере, — пожалуйста. На вершине — ни-ни. Потому что спуск — самая сложная часть восхождения. Именно там 80 процентов несчастных случаев. Человек уже измотан, внимание притупляется...
— А в лагере как отмечаете?
— Пивом. С учетом серьезной потери жидкости оно очень хорошо идет. Из крепких напитков в горы берем разве что «Егермейстер». Приятная штука, сладковатая, на травах, без спиртовой отдушки. Перед сном можно по глоточку сделать. С женой до сих пор вспоминаем, как в 2014-м годовщину свадьбы отпраздновали на пике Корженевской. Склон на высоте 5600 метров, двухместная палатка, куда впятером набились, бутылочка «Егермейстера»... Романтика!
— Минимальное количество времени, которое провели на вершине?
— Пять минут. Даже если видимость — «молоко», все равно ждешь немножко, надеешься на небольшой просвет, который позволит насладиться пейзажем. Ну и дух надо перевести, сфотографироваться.
— Что там, наверху, кроме снега?
— Консервные банки, где люди оставляют записки. Это старая альпинистская традиция. Но я так ни разу не делал. На часто хоженых маршрутах — не вижу смысла. Мне фотографий хватает. А на пике Ленина помимо консервных банок обнаружил гипсовый бюст Ильича.
— В добротном состоянии?
— Вполне. Видно — не так давно кто-то принес.
— Предварительно выложив все горелки?
— Не исключено. Я приподнял бюст — парочку килограммов весит точно... А на Алтае мужик на моих глазах тащил на Белуху огромный деревянный крест.
— Успешно?
— Конечно, нет. На полпути силы кончились, воткнул в сугроб. На Алтае вообще интересная публика. Много любителей эзотерики, духовного просветления, бродят летом целыми группами. Для них Белуха — сакральное место. Там же в базовом лагере встретил дедушку, который в 80 с лишним лет поднялся на Белуху. Сам, без посторонней помощи. Медленно-медленно — но дошел. А это четыре с половиной тысячи метров!
— Тоже эзотерик?
— Нет. Обычный человек, один из основоположников альпинистского движения в Алтайском крае. Вот еще пример из серии — «стареть не страшно».
— А чем Эльбрус запомнился?
— Спуском! Обычно он длится долго, иногда растягивается на несколько дней. Сначала спишь на снегу, потом на камнях, дальше — на травке. Постепенно привыкаешь к цивилизации. Например, добравшись до лагеря с деревянным туалетом, испытываешь такой кайф, что словами не передать. А с Эльбруса возвращаешься стремительно. Благодаря подъемникам, которые расположены на высоте 3800.
— Сколько до них с вершины?
— Чуть более двух тысяч метров. В итоге на все про все уходит меньше суток. Подъем начинается в 2-3 часа ночи. В 11-12 — ты на вершине. А в районе 16 уже сидишь внизу, в шашлычной! Вот за это я Эльбрус и полюбил.
— Жена с вами во всех походах?
— Да. Ей тоже в радость. Горы, свежий воздух, ночевки в палатках... Правда, на семитысячники не поднималась.
— Не смогла? Или не захотела?
— Второе. Настя, как и я, в горах спортивных целей не ставит. На пике Корженевской дошла до последнего штурмового лагеря. Это 6400 метров. И решила — достаточно. Дальнейший маршрут до вершины — по гребню, крутой и не очень приятный.
— Экспедиция на Памир — дорогое удовольствие?
— С авиабилетами и оборудованием — примерно четыре тысячи долларов.
— Об Эвересте задумывались?
— Вот Эверест меня совсем не вдохновляет. Гималайский восьмитысячник Чо-Ойю — другое дело. Интересная вершина, шестая в мире по высоте — 8200 метров.
— Почему же Эверест не заводит?
— Там одновременно находится слишком много людей. Из-за коммерческих экспедиций — часовые очереди! Даже в особо узких местах! Это очень опасно.
— Надо думать.
— У тебя и так в баллоне ограниченное количество кислорода, а ты еще вынужден тратить его на бессмысленное ожидание. Если возникнет форс-мажор, рискуешь вообще без кислорода остаться. Почти все фатальные случаи на Эвересте — как раз из-за этого.
— Ну и когда же следующий поход в горы?
— Не знаю. Сейчас нет времени на высотный альпинизм. На это требуется минимум месяц — с учетом подготовки. Такой отпуск позволить себе не могу. По крайней мере в должности президента ОКР.
Концерт
— Как-то в Instagram вы опубликовали свою фотографию в горах и процитировали «Памирскую песню» Юрия Визбора:
Гора — это прежде всего, понимаешь, друзья,
С которыми вместе по трудной дороге шагаешь.
Гора — это мудрая лекция «Вечность и я».
Гора — это думы мои о тебе, дорогая.
— «Памирская» — одна из любимых песен. Хотя честно вам скажу — раньше к творчеству Визбора был равнодушен. Проникся в 2008-м, когда сам начал в горы ходить. У Сергея, горного гида из Барнаула, ставшего моим другом и напарником, куча альбомов Визбора, всегда берет с собой. Вечерами в палатке слушаем.
— Когда-то вы «Ленинград» уважали.
— Ничего не изменилось. Правда, при дочках стараюсь не включать. У раннего Шнурова мата многовато. Вот последние тексты более академичные. Еще «Кино» люблю, «Наутилус». С недавних пор — «Песняров». Это никак не связано с политической ситуацией в Белоруссии. Просто в прошлом году на Европейских играх в Минске «Песняров» крутили с утра до вечера, я и подсел.
— На концерт «Ленинграда» выбирались?
— В Новосибирске-то? Не раз. О, что это были за концерты! Когда во втором отделении все музыканты во главе со Шнуровым выходили на сцену, из одежды на них были только сетчатые майки хоккейного СКА.
— Когда последний раз на концерт заглядывали?
— Год назад, в Сочи, на «Формуле-1». После гонки выступали «Ночные снайперы».
— Ну и как?
— Супер! Мне нравятся песни Дианы Арбениной, особенно «31 весна».
— Шнуров рассказывал, что в Германии ему предлагали стать владельцем борделя. Вас на неожиданные инвестиции подбивали?
— Разве что в 1990-е. Но от идеи закупать в Турции свитеры, джинсы «пирамиды» и другие шмотки, я отказался. Такой бизнес — не мое.
— В 2003 году вы обмолвились в интервью, что создали с друзьями в Новосибирске какой-то холдинг.
— Было. К сожалению, успеха проект не принес.
— Лично вы много потеряли?
— Да дело даже не в деньгах. А в дружбе. Не скажу, что рухнула. Но и крепче не стала.
— У вас в семье все врачи. Причем в специализациях не повторяются. Папа — терапевт, мама — акушер-гинеколог, сестра — стоматолог. Если бы вы были доктором — то каким?
— Наверное, хирургом-ортопедом. Но это так, фантазии. К медицине с детства душа не лежала. А родители не настаивали. После школы поступил в университет на факультет автоматики и вычислительной техники. Компьютеры, программирование — вот это мне было интересно. Закончив три курса, понял, что совмещать учебу с серьезными тренировками нереально. Перевелся на физкультурное отделение в педагогический.
— Вы и сегодня в гаджетах здорово разбираетесь?
— Ну что вы! Молодежь давно меня обскакала.
— Вот выходит новый айфон — через сколько он у вас появляется?
— Через два на третий.
— Вы про дни?
— Про модели! За новинками не гонюсь. Для меня телефон — в первую очередь средство связи.
— Квартира в Москве у вас по-прежнему съемная?
— Теперь своя. На Ходынке.
— Москва — ваш город?
— Нет. Никогда не мечтал перебраться сюда насовсем. Хоть и живу в Москве уже пять лет, все равно воспринимаю ее исключительно как место службы. Если б не работа, я бы из Новосибирска не уехал.
— В чем вы абсолютный сибиряк?
— В подходе к гардеробу. Как известно, сибиряк — не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается. Будто про меня сказано. У москвичей в этом плане манеры своеобразные. Никак не привыкну, что многие даже в мороз — нараспашку, молодежь так вообще в штанах с голыми лодыжками разгуливает.
— Местечко, которое открыли для себя в Москве недавно — и вам очень понравилось?
— Парк Дружбы на Речном вокзале. У меня в том районе много знакомых, но в парке до этого года ни разу не был. Тут зашел — и обомлел. Столько прудов! Чистенько, красиво, утки плавают...
— Допустим, у вас на стене висит «Московский дворик» Василия Поленова. На противоположную имеете возможность повесить любую картину мира. Чтобы «монтировались». Какую выбираем?
— Раз уж мы полвечера про горы говорили — что-то из Николая Рериха. На его полотна могу часами смотреть. Завораживает. В свое время на меня большое впечатление произвела выставка картин Рериха, проходившая в Новосибирске. Был я и в музее, которой ему посвящен. Это на Алтае, село Верх-Уймон, по дороге к Белухе. Если окажетесь в тех краях — зайдите, не пожалеете.
Ошибка
— Вы всю спортивную карьеру курили. Когда бросили?
— Восемь лет назад. В августе 2012-го на Памир собирался, на пик Ленина. Понимал — с сигаретами на время придется завязать. Готовиться начал в мае, подумал — ну и зачем три месяца ждать? Примял бычок в пепельнице, сказал себе: «Больше не курю». С того дня — ни одной затяжки.
— Даже не тянуло?
— Не-а. Хотя мой друг Сережа Шариков (двукратный олимпийский чемпион по фехтованию. — Прим. «СЭ») сразу застращал: «Ой, на третий день будешь вешаться. На пятый — просто трындец...» Он периодически бросал, но долго не мог продержаться. А я — легко. Помню, на пятый день проснулся с тревогой, прислушался к организму — не тянет!
— Курили-то много?
— Около пачки в день.
— Как погиб Шариков?
— В Калужской области катался с друзьями на квадроциклах по лесу, затем на трассу выехали, Сережа еще зачем-то шлем снял. Лоб в лоб столкнулись с «девяткой». Я тогда был в Швейцарии на конгрессе Европейской конфедерации фехтования. Вечером сидел в гостинице, смотрел финал Лиги чемпионов «Ювентус» — «Барселона». Тут звонок...
— На похороны успели?
— Да, мгновенно поменял билеты и улетел в Москву.
— Кто-то из ваших коллег сказал: «Шариков не был рисковым парнем. Потребность в адреналине — это не про него».
— Не согласен! Наоборот, Сережа не боялся рисковать — что на фехтовальной дорожке, что за ее пределами. Иногда, глядя как лихо ведет поединок, я думал: «В жизни бы так не поступил». Он и за рулем погонять любил. Камер-то раньше не было. Я всегда делал Шарикову замечания, когда ехал с ним в машине: «Серега, потише, мы никуда не торопимся...»
— У вас квадроцикл был?
— Пробовал — не понравилось. Пыльно, грязно. Вот на снегоходе катаюсь с удовольствием. Но после Сережиной гибели уже не так сильно на гашетку жму.
— Какие ошибки в жизни вам особенно хотелось бы исправить?
— Назову одну. 2008-й, Олимпиада в Пекине, полуфинал с американцами. При счете 44:44 вместо оборонительного действия нужно было провести атакующее. А я ошибся, и это стоило нашей команде медалей. До сих пор не могу себе простить. Эх, года мне не хватило, чтобы завершить карьеру на мажорной ноте!
— ???
— В 2007-м выиграл свое десятое золото на чемпионате мира — в личном первенстве. Но в Пекине в первом же бою уступил французу Лопесу с неприличным счетом. Кажется, 8:15. Если прежде потерю скорости удавалось компенсировать за счет опыта, то здесь уже никуда не успевал. Соперники были быстрее, подвижнее. А я — выжат как лимон.
— Тренерский штаб это понимал?
— До Олимпиады? Вряд ли. В Пекине я убедился — заканчивать надо вовремя. Однако тренеров не осуждаю. Поставьте себя на их место. У вас в команде пусть возрастной, но действующий чемпион мира в индивидуальном зачете. Кто бы его отцепил?
— Как сложилась судьба сабель, которыми выигрывали Олимпиады?
— Ни одну не сохранил. Для меня они ценности не представляли. Вот вы ручкой пишите статьи. Чернила заканчиваются — берете новую. Старую — в мусор. Даже если написали ей что-то удачное. Правда ведь?
— Точно.
— Так и у меня с саблями. Какую-то после Игр попросили передать в спортивный музей. Другими продолжал фехтовать, когда ломались — выкидывал.
— Однажды вы спасли бой, проигрывая 10 очков.
— 11!
— Еще лучше. Что за история?
— Финал чемпионата России. Новосибирск против Москвы, командный турнир. Я вышел на дорожку при счете 29:40. Итог — 45:44.
— С кем фехтовали?
— С Алексеем Дьяченко, бронзовым призером Олимпиады в Афинах. За новосибирскую команду тогда выступали юниоры, они много упустили. Я вышел на дорожку не то чтобы обреченно — но и не очень рассчитывая на успех. А дальше один удар, второй, третий... Соперник занервничал, потерял уверенность. Дожать его было уже делом техники. Примерно то же самое случилось в полуфинале чемпионата Европы. Когда в личном турнире горел поляку 1:11, но вырвал победу 15:12!
— Переводя на футбольный язык, спаслись со счета 0:4?
— Можно и так сказать.
— Фехтование оставляет шрамы на теле?
— Редко. Защита у нас хорошая. У меня один-единственный шрам. Как-то на тренировке атлетичный парень с такой силой рубанул по невооруженной руке, что рассек предплечье. Тогда в сабле, в отличие от рапиры и шпаги, еще не было электрофиксаторов. Судьи на глаз определяли удары, вот их и старались наносить акцентированно.
— Это больно.
— Да ерунда, терпимо. Главное, когда и в сабле электрофиксаторы ввели, тот парень все равно продолжал лупить от души, приговаривая: «Бей сильнее — чтобы ярче горело!»
— Момент самой жуткой усталости в вашей жизни?
— Это точно не связано с фехтованием.
— А с чем?
— Тот самый спуск с пика Коммунизма вымотал страшно. Когда до базового лагеря добрался, двое суток спал по 20 часов! С коротким перерывом на обед и ужин.
Миллиардер
— На Олимпиаде в Атланте вы взяли золото и в личном турнире, и в командном. За две медали вам полагалось 100 тысяч долларов. Чувствовали себя миллионером?
— Миллиардером. Таких денег ни до, ни после в руках не держал.
— Наликом получили?
— Нет. Это в 1992-м за Олимпиаду в Барселоне призовые давали наличными. Но тогда и суммы были другие. За золотую медаль — 3 тысячи долларов. Для сравнения — новые «Жигули» шестой модели стоили 5 тысяч долларов. А в 1996-м до нас уже дошла цивилизация, все переводили на банковский счет.
— На что потратили?
— Купил в Новосибирске в новом доме квартиру. Пятикомнатную! Отдал 60 тысяч долларов, плюс старая квартира пошла в зачет. Еще тысяч 20 заплатил за ремонт и мебель.
— Недолго же вы миллиардером пробыли.
— Ну и что. Зато сейчас понимаю — это одно из моих лучших вложений. С тех пор, как с семьей в Москву перебрались, квартира пустует. Если в Новосибирск приезжаем, живем в загородном доме. Но в августе после отпуска на Алтае по дороге в аэропорт заскочили с женой в эту квартиру.
— И что?
— Такая ностальгия нахлынула! Столько воспоминаний! Прошелся по комнатам, с умилением рассматривал старые фотографии, детские рисунки, поделки... Жена поторапливала: «Нам пора». А я все никак не мог выйти из квартиры, где не был пять лет. Часть снимков забрал с собой.
— В молодости шальные траты были?
— Нет. Я очень практичный. К примеру, всю премию за Барселону потратил на покупку гаража. Раз уж на новую «шестерку» не хватало. На нее лишь через полтора года накопил.
— Неужели даже в 1990-е у вас не было золотой цепи размером с палец?
— Цепь была — не с палец, поменьше. Но это не шальная трата, покупал осознанно. Тогда — самый писк моды. Как мог спортсмен ходить без золотой цепи? Немыслимо! Она и сейчас где-то дома лежит.
— Если б вы были журналистом — первый человек, к которому отправились бы на интервью?
— К Ельцину. Нельзя сказать, что отношусь к Борису Николаевичу негативно. Мне бы хотелось понять логику его поступков — чем руководствовался, когда проводил реформы? Думал ли, что люди окажутся в полной нищете? Вряд ли он хотел навредить родной стране. Но в какой-то момент все пошло наперекосяк. Еще с Лениным было бы любопытно потолковать.
— О чем?
— О России, о революции. Это тоже драматичный период в истории нашей страны. Вот Брежнев с эпохой застоя мне не так интересен.
— Три вещи, которые не переносите в людях?
— Двух достаточно — неискренность и предательство. Это то, что разрушает природу человеческих взаимоотношений. С другими недостатками готов примириться. Все мы неидеальны, я в том числе. Если б каждый, кто со мной общается, сконцентрировал бы внимание на моих минусах, вокруг меня была бы выжженная земля. А так ничего. Еще терпят.
