Сергей Чепиков: рубиться насмерть за яблонь цвет
Окна двукратного олимпийского чемпиона по биатлону, отца пятерых детей Сергея Чепикова выходят на Кремль. Есть куда расти. Вот он – ориентир. Какие его годы? В понедельник – пятьдесят. Да вы мальчишка, Сергей Владимирович.
Но голос грустен. Как и взгляд в то самое окно. Юбилей Чепикова не радует, скорее озадачивает. Вот как так –
50? Теперь же все будет по-другому?
ТАЙНА
– Вы-то верите в эти цифры?
– Физически себя не чувствую пятидесятилетним. Вчера был дома в Екатеринбурге, провел беговую тренировку с ускорениями. Катаюсь на лыжах, занимаюсь в тренажерном зале. Всегда стараюсь достать в наклоне ладошками землю, очень полезно для позвоночника. Мне приятно быть в хорошей форме. Какой же я старичок? Но пятьдесят – Рубикон. Цифра серьезная! Заставляет задуматься.
– О чем?
– Как жить дальше. Точно знаю – теперь-то года полетят быстрее. Много ли осталось? Может, вести себя иначе – достойно великих поэтов, писателей, философов? В сорок у меня таких ощущений не было. Только в пятьдесят подкралось. Готовлю себя к элементам аскетизма. Буду аккуратнее с режимом дня. С едой.
– Бывает, что сейчас для самого себя устраиваете гонку с тенью – замеряя время?
– Зачем? Беру обычные туристические лыжи, иду по лесу, по следам от снегоходов. Мне даже лыжня не нужна. Хорошо в тишине, наедине с природой. А чтобы суставы не грузить, надо менять виды спорта. Байдарка, бег, лыжероллеры…
– У вас своя байдарка?
– Да, купил. Первый раз попробовал, когда в начале 90-х в Норвегии тренировался. Видел, что Вигард Ульванг и другие гонщики кучу времени проводили в байдарке. Поэтому у каждого руки работали отлично.
– Кто для вас пример как можно красиво стареть?
– Андрей Кончаловский. В этом году ему восемьдесят. Смотрю на него, слушаю интервью… Каждый день бегает по три километра. Абсолютно трезвый взгляд на все вокруг. Пришла мудрость и потребность отдавать. Это проявляется в фильмах.
– "Рай" уже посмотрели?
– Нет. Видел предыдущую картину, "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына". Сейчас сплошные блокбастеры, пальба, шутки ниже пояса. А здесь – про невидимые нити человеческой души. То, что мы на бегу не замечаем.
– Фильм номер один для вас?
– "Форрест Гамп". Он формировал мое мировоззрение. Раз – и герой пошел бегом заниматься. Появились последователи – бросил. Все нерационально! Вот в чем кайф от фильма: "Пойду ловить креветок, я же обещал…"
– В вашей жизни был чудак, которому легко все давалось, пока остальные вкалывали?
– Да я сам чудил прилично… Взять хотя бы уход из биатлона в лыжи. Все отговаривали: "Ты что делаешь?!" А я не мог продолжать. Нужно было что-то менять. Или заканчивать вовсе, или переключаться. Для меня главный интерес – развиваться. Начинать с нуля, карабкаться по ступеням. К тому моменту не катался классическим ходом лет пятнадцать. Когда встал на лыжи, думал: как отталкиваться-то? Долго взбирался на подъемчик, съезжал обратно.
– Чувствовали себя на лыжах, как пастор Шлаг?
– Приблизительно. Тормозил ребят, расспрашивал: "Покажите, как вы отталкиваетесь?!" Но в тот год уже участвовал в чемпионате мира по лыжным гонкам.
– Вы ведь так и не открыли тайну, почему случился сенсационный переход.
– ???
– Мы-то знаем.
– Потому что был на грани срыва. В том сезоне на Кубке мира лишь раз попал в призы. Но понимал: другого шанса завоевать личное золото на Олимпиаде может не быть. Готовился как никогда. Из комнаты не выходил, ноги грел в тазике, чтобы кровообращение нормализовать. У меня было два положения – или лежу, или тренируюсь. В итоге у Рикко Гросса на финишном круге выиграл шесть секунд. Выхолощен был абсолютно. И ушел в лыжные гонки.
– Легендарный биатлонист Сергей Тарасов рассказал нам, что предшествовала этому целая история.
– Интересно-интересно…
– Цитируем: "Сережа Чепиков – чистый и наивный человек. Был поражен, когда услышал, что о нем говорят за стенкой тренеры. Тогда-то и рубанул про уход из биатлона". Что люди должны были произнести, раз довели вас до такого состояния?
– Я не злопамятный, точно фразу не помню, но что-то вроде: "Чепиков такой-сякой, и тут хочет, и там…" У меня же перед Олимпиадой был контракт с норвежским клубом. Возможно, потом на эмоциях какие-то слова сказанул. И где-то они "отменталитетились". Вся моя жизнь – метаморфозы. Чего стоит история с возвращением в биатлон.
– В сборной к тому времени сменились тренеры.
– Да. А я почти три года ничего не делал, вес набрал. Зарабатывал тем, что тестировал горные лыжи в магазине. Как-то в Екатеринбурге звонок от Сергея Антонова, товарища по сборной: "Поехали в Абзаково?" – "Что там?" – "Кубок России по биатлону. Развеешься". "Нет", – отвечаю. Но он перезвонил и настоял.
– А дальше?
– Покатались на горных лыжах, надеваю обычные. Навстречу всеми любимый Александр Иванович Тихонов: "Сережа, как форма?" – "Что-то стараюсь изображать…" Приглашаю, говорит, вечером в банкетный зал на подведение итогов сезона. Я пришел. Сижу, слушаю, команду поздравляют. Внезапно поднимается Тихонов с бокалом: "Сегодня важное событие. Наша сборная пополнилась еще одним человеком, вот он…" – и указывает на меня.
– До тоста Тихонова возвращаться не планировали?
– Даже мысли не было! Видимо, он почувствовал, что мне это необходимо. Воодушевит. Самое начало 2000-х, с деньгами туго. После у меня случились две Олимпиады, серебро Турина, золото чемпионата мира. А сейчас вон куда занесло. Госдума, в окошко Кремль виден…
– Отблагодарили Тихонова?
– Добрые отношения с Александром Ивановичем позже стоили мне конфликта с командой. Об этом мало кто знает. 2006 год. Все ребята восстали против Тихонова, в ту пору президента федерации. Отправили письмо на имя Мутко. Не подписали двое – я и Миша Кочкин. Чем вызвали отторжение. Но я не мог подписать! Я же стольким ему обязан! Вы меня понимаете?
– Мы-то понимаем очень хорошо. Неужели ребята не поняли?
– Нет! Сначала было собрание. Возник вопрос по спонсорам – кто-то отодрал название этой фирмы, кто-то заклеил. В том числе тренеры. Я один бежал на Кубке мира с этим логотипом. После чего превратился в изгоя.
– Не здоровались с вами?
– Всякое бывало. Такое отношение, что и вспоминать не хочется. Сейчас-то нормально общаюсь и с Ваней Черезовым, и с Сережей Рожковым, и с Колей Кругловым. В то время было иначе. Я считал, что нельзя выяснять отношения в разгар сезона, когда идут гонки. Спонсоры, не спонсоры… Все решается до или после! Однажды не выдержал, собрал вещи и уехал с Кубка мира домой.
ЛЮСТРА
– Какое ЧП на трассе стало для вас потрясением?
– Дебют на юниорском чемпионате мира. На огневом рубеже осечка. Выстрела нет! Достаю запасную обойму, быстро меняю, стреляю без промаха. Выигрываю. Но за этот фокус с меня минуту сняли. Откатился за тройку призеров.
– Обидно.
– Я был в подавленном состоянии. Зато на следующем юниорском чемпионате мира стал абсолютным чемпионом. Сразу перешел в мужскую сборную. Первый же старт – Олимпиада, Калгари. Мне двадцать один год.
– Затрясло?
– Не то слово! И руки ватные, и ноги. На дистанции мне кричат: "Тридцать секунд проигрываешь, минуту, полторы…" А я думаю: "Если вот сейчас еще и не стрельнуть, то все. Больше не поставят никогда и никуда. Можно заканчивать". Кое-как собрался, промахнулся лишь раз. Финишировал пятым. Выиграл Франк-Петер Реч из ГДР, вторым был Валера Медведцев.
– Когда пришли в себя?
– Быстро. К победной эстафете уже отлично себя чувствовал. После Калгари это все в пижонство переросло. Кубок мира, Реч в 30 секундах передо мной. Я его на первом же круге догоняю, обнаглев, кричу по-немецки на бегу: "Франк, как дела?"
– Матом вас не обложил в ответ?
– Нет, Реч в этом смысле адекватный. Я ж не оскорбил его. Но моей скорости он сильно удивился.
– Бывало, что лыжи не ехали?
– Довольно часто. Это сегодня сервис-группы по пять человек. У каждого по тридцать пар лыж. До 2002-го даже на Олимпиаде мы сами базовый парафин делали, а тренеры накладывали.
– Когда с парафином особенно не угадали?
– В Нагано. "Классикой" бежали десять километров. Две минуты до старта. Вдруг ливень! Мазь, которая уже нанесена, не работает. Из стартовой зоны выйти нельзя. Тренеры кидают тюбики с жидкой мазью. Я подбираю, не растирая, набрасываю на лыжи…
– Вы участвовали в шести Олимпиадах. Самый памятный банкет?
– В 2002-м спонсором сборной России был "Мечел". Громадный кубок, полный шампанского. Медали туда окунали. Потом начали премии выдавать. Альбина Ахатова ужаснулась, когда увидела конверт, набитый долларами.
– В вашем сколько оказалось?
– Двадцать тысяч долларов. Я обалдел. Помнил, как это выглядело раньше. В 1992-м на Олимпиаде завоевал серебро. В Госкомспорте выдали премию. Зашел на соседний лужниковский рынок. Этих денег хватило на китайскую люстру типа вентилятора. Дергаешь – она крутится. Все, ни копейки не осталось! Когда в 90-е разъезжали по Кубкам мира, на мою военную зарплату можно было купить ровно три "Сникерса". Мы на шампунях экономили!
– Мылом голову натирали?
– Нам иностранцы шампуни отдавали. Тренер, Анатолий Хованцев, договаривался со спортивным магазином. Мы туда по паре лыж за полцены, нам за это по сто марок. Нынче олимпийским призерам дорогие иномарки вручают, а я после Лиллехаммера на четвертой модели "Жигулей" ездил.
– Был в вашей жизни хоть один банкет, после которого себя бы не помнили?
– Ни разу. Хотя народ у нас веселый. Как-то для биатлонистов арендовали поезд из Финляндии в Швецию. Неожиданно остановились посреди степи, какие-то соревнования устроили, чтоб похохотать чуть-чуть. Начали стрелять из пневматики. Фриц Фишер пошел к мишени, а его брат в это время выстрелил в задницу: шлеп!
– Вот так история.
– Поезд трогается, и эти двое идут по вагонам, заходят в каждое купе. Пострадавший снимает штаны, предлагает осмотреть свой зад. Все вглядываются – велико ли увечье? А там следы от пуль авторучкой нарисованы.
– Была и у вас нелепая травма – когда тренажер на голову рухнул.
– В Турине, на Олимпиаде! Еще размышляли, бежать мне после такого или нет?
– Кровь лила ручьем.
– Так весил тренажер килограммов пятнадцать. Висел на стене, крепление не выдержало. Оборвался, когда я дернул, и металлическим рубцом мне почти в самое темя въехал. Конечно, хлынуло!
– Сколько оставалось до гонки?
– День! Сознание не потерял. Потом устроили тест – попадаю, стреляя? Нет? "Вроде нормально. Ладно, пусть бежит…" Но сейчас пытаюсь саму гонку вспомнить – не могу.
БЬОРНДАЛЕН
– Когда-то вы вели дневники.
– Спортивные дневники. Это занятие дисциплинирует. Открываешь – сразу видно, что ты сделал. В какой-то момент я перестал считать километры.
– Что же считали?
– Часы. Развивающие тренировки. Клеточки чертил, мозаикой разложил весь процесс. Знаете, как пошел в гору бодибилдинг?
– Как же?
– Прежде люди тупо качались изо дня в день. Затем сообразили: чтоб нарастить мышцу, надо ей давать восстановиться. Принцип суперкомпенсации – около тридцати часов. Так же и у меня. Давал организму отдых после скоростной работы. Переключался на что-то другое. Не просто "беги больше, кидай дальше". Это позволило задержаться в спорте надолго. Я постоянно видел рост, прибавлял, прибавлял. Потому и Бьорндален никак не закончит. Тоже нащупал методику.
– Реально чувствовали прибавление до тридцати девяти лет?
– Да. Я соревновался только с самим собой.
– Значит, в тридцать пять вы были лучше, чем в двадцать пять?
– Мне кажется, да. В молодости девчонки отвлекали, клубы, пабы… Мог прийти с дискотеки и бежать наутро Кубок мира. Выигрывать! В тридцать пять брал другим. Не распылялся, всю энергию тратил на восстановление. С книжкой лежал. Тренировка, столовая, кровать – вот и весь маршрут.
– Помимо книжек на сборы вы таскали и бетонную плиту.
– Она удобнее, чем блин. Весит те же килограммов двадцать, шершавая. Из руки не выпрыгивает. Но я и блины возил, и лыжный тренажер. Никто этого не делал. А я чувствовал, что мышцам нужно наполнение, устраивал себе силовые тренировки.
– Помните, как в сборной Норвегии появился Бьорндален?
– 1994-й, Лиллехаммер, первая его Олимпиада. Сколько ж ему было? Двадцать?
– Совершенно верно.
– В призеры не попал, да и вообще ничем не выделялся. Обороты начал набирать уже после того, как я перешел в лыжи.
– Общались?
– Мельком. На Кубке мира в Ханты-Мансийске, когда у Бьорндалена возникали бытовые проблемки, помогал пару раз. Я же знаю норвежский. Выучил сам, еще в 90-е. Таскал с собой разговорник, зубрил слова. Так и освоил. Сейчас, правда, практики не хватает, многое подзабыл.
– Бьорндален – нелюдимый?
– Нелюдимость – это другое. А у него – максимальная концентрация. Любое общение вытягивает энергию. К тому же организм на пике формы уязвим, вирусы липнут. Вот он и старается свести контакты к минимуму. На соревнованиях живет не в гостинице, а в собственном доме на колесах.
– В трейлере?
– Это раньше был трейлер, теперь – роскошный автобус. С душем, туалетом, кухней, спальней, тренажерным залом. Почти как у Де Ниро в фильме "Знакомство с Факерами".
– Вас на пике формы срезал вирус?
– Бывало. Обиднее всего получилось в Турине. На Кубке мира в Антхольце выступил хорошо, и тут – ба-бах! Температура, кашель, насморк. Сразу съехал из тренировочного лагеря в горах. На равнине с простудой бороться легче. Чтоб всякая гадость поскорее выходила из организма, пил теплую воду из кулера. По десять литров в сутки. К Олимпиаде оклемался, но из формы маленечко выпал. А то бы серебром в эстафете не ограничился.
ДОПИНГ
– Однажды мы что-то узнаем про Бьорндалена – как узнали про Лэнса Армстронга?
– Вряд ли. Да, половина сборной Норвегии – астматики. Есть ли среди них Бьорндален, неизвестно. Там же какая схема?
– Какая?
– Допустим, из двадцати человек, заявленных командой на сезон, десять – астматики. Но фамилии не афишируются. Хотя народ догадывается. У тех, кто сидит на этих препаратах, во время гонки обильное слюноотделение, пена изо рта…
– Почему никто из наших не пытался под астматика закосить?
– Не желают опускаться до такого. Неэтично. Были у меня товарищи, которые в качестве эксперимента использовали противоастматические аэрозоли. Брызгали в горло, говорят – помогает. Бронхи расширяются, выносливость повышается. Но я вообще от любых предложений попробовать допинг шарахался как от огня. Убивала мысль, что поймают – и честное имя, которое зарабатывал годами, псу под хвост. Да после этого жить не захочется!
– Кто вам допинг предлагал?
– Как-то вскользь обмолвился об этом в интервью, так Тихонов отругал. Дескать, обтекаемо надо формулировать. Понимаете, есть в спортивном мире доктора, которые напрямую с командами не связаны. Сегодня работают с биатлонистами, завтра – с велосипедистами. Подходят, предлагают свои услуги.
– На каких условиях?
– Десять процентов от премиальных, плюс полностью оплачиваешь фармакологическую программу, которую тебе расписывают на сезон. Подробно, день за днем. Разумеется, уверяют, что на допинг-контроле ничего не найдут. Но гарантий в таком деле не существует.
– Когда впервые соприкоснулись с этой темой?
– Ой, тут можно революционные вещи нарассказывать…
– Что вы, Сергей. События тридцатилетней давности!
– В те времена многие практиковали гемотрансфузию – кровяной допинг. После сбора в высокогорье у тебя забирают около литра крови, обогащают витаминами и перед важным стартом вливают обратно. Впоследствии из-за этого дисквалифицировали финскую сборную лыжников, в том числе знаменитого Мику Мюллюля. Засыпались по глупости. Врач выкинул все в мусорный контейнер, полицейские увидели и раскрутили дело.
– А Сергей Тарасов на Олимпиаде в Альбервилле из-за гемотрансфузии перенес клиническую смерть. Говорил нам, что выпали волосы, ногти, с рук и ног лохмотьями слезала кожа…
– Врач при переливании крови что-то перепутал. Жуткая история. Я-то сразу отказался от подобных экспериментов. Руководство было недовольно.
– Случай с Тарасовым вас лично чему научил?
– Я и до этого дал зарок – никакого допинга! А уж после такого ужаса тем паче. На Серегу смотреть было страшно. В больнице за несколько недель похудел на восемнадцать килограммов. В самолет под руки его вели. Самое удивительное, спустя два года в Лиллехаммере стал олимпийским чемпионом!
– В голове не укладывается.
– Серега – уникальная личность. Его сейчас, в пятьдесят один год, запусти на старт – думаю, из шестерки никто не вытолкает. До сих пор тренируется, ни грамма лишнего веса. Более могучего организма я не встречал. Когда нам делали УЗИ сердца, врач ахнул: "У Тарасова аорта, как у лошади! Качает и качает!" Еще вспоминаю сбор перед той Олимпиадой. В Италии, на высоте 2200 метров. Там же готовились норвежцы с Бьорном Дэли. По лыжне шли медленно-медленно…
– Почему?
– С нагрузками в условиях высокогорья нужно аккуратно. Вдруг, как ни в чем не бывало, мимо пронесся наш Серега. В фирменной манере – вприпрыжку! У Дэли глаза на лоб, пальцем у виска покрутил. А Тарасов так и допрыгал до Олимпиады, выиграл "двадцатку", серебро в эстафете и бронзу в спринте!
– Все ваши медали уцелели?
– Да. Просто замусоленные. Часто просят принести, показать, даже в детском саду пускал их по рядам.
– Где храните?
– Собраны в кулек и отправлены в шкаф. У меня нет "уголка славы". Всегда казалось, дома должно быть как можно меньше напоминающего о спорте. Вот пластинки пусть будут. Акустическая система. Вертушка виниловая. А медали-то зачем?
ШОПЕН
– Губерниев рассказывал нам, что вы могли зайти в магазин и выбирать винил Зальцбургского симфонического оркестра, причем с конкретным дирижером. Правда?
– Преувеличивает. Я не настолько щепетилен. Да, есть великие дирижеры – Карлос Клайбер, Георг Шолти, Герберт фон Караян… Но в классической музыке меня другие личности привлекают – Владимир Горовиц, Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс. Летом в Екатеринбурге организовали футбольный матч – команда политиков против музыкантов во главе с Денисом Мацуевым. После игры спросил его: "Кто, на ваш взгляд, лучший исполнитель Шопена?"
– Мацуев обомлел?
– Судя по выражению лица, явно не ожидал такого вопроса от биатлониста. Ответил: "Пожалуй, Кристиан Циммерман. Все-таки Рихтер – не шопенист…"
– Шопен – любимый композитор?
– Да. Еще очень нравится Шуберт, Чайковский, Лист. Вчера дома слушал сонаты Шумана в исполнении Горовица. У меня солидная коллекция пластинок.
– Сколько?
– Тысячи полторы. Когда в музыкальную лавку попадаю, забываю обо всем. Так было на Олимпиаде в Нагано. Утром в выходной отправился гулять по городу. Наткнулся на гигантский магазин пластинок. Выбор колоссальный. Японский винил по качеству звука считается одним из лучших. Стою, перебираю, откладываю… Потом смотрю – батюшки, половина пятого! Почти шесть часов там провел! Даже про обед не вспомнил.
– Что купили?
– В основном классику, джаз. Штук триста пластинок. А под них – специальный чемодан. Как из Нагано возвращался, отдельная история.
– Расскажите же.
– На последнюю гонку тренеры не поставили. Я решил пораньше улететь домой, не дожидаясь команды. С собой – два чехла по тридцать пар лыж, сумка, набитая олимпийской экипировкой, баул с вещами и чемодан с пластинками… В Шереметьеве, получив багаж, продвигался короткими перебежками.
– Это как?
– Оттащил чехол метров на двадцать, помчался за вторым. Так же с баулом и чемоданом. Взмыленный добрался до стойки регистрации. Выяснилось, что рейс в Екатеринбург задерживается на пять часов. А у меня глаза слипаются от недосыпа и усталости. Улегся в уголке на чехлы, под голову пластинки сунул, на грудь будильник положил. И вырубился.
– В толпе, огибавшей вас, никто олимпийского чемпиона не признал?
– Нет. Слава богу! Хоть выспался.
– Самый чудесный концерт, на котором побывали?
– Я вам так скажу – если дома хорошая аппаратура, можно никуда не ходить. У меня классный проигрыватель Thorens, ламповые усилители, колонки AR-3a, которые привез из Америки. 1973 года выпуска, их чуть-чуть подшаманили, настроили – звук изумительный. Слушаю Шаляпина, Вертинского, Окуджаву, закрываю глаза – и ощущаю их присутствие. Будто в трех метрах от меня Булат Шалвович исполняет "Надежды маленький оркестрик", "Виноградную косточку", "Ах, Арбат…".
– Если б могли посетить любой концерт за всю историю музыки, что бы выбрали?
– У меня есть пластинка – запись 1943 года, хор Пятницкого. Вы не представляете, как пробирает, когда слышишь: "Вставай, страна огромная…" Невероятная энергетика. Вот бы увидеть живьем! Ну и, конечно, концерт Шаляпина. Современные оперные певцы до него не дотягивают. Голоса мощные, красивые – но всё по нотам, строго, зажато. Нет той легкости, размаха. Помню, в 1993-м в Америке обнаружил в магазине полное собрание записей Федора Ивановича. Заказал по каталогу тридцать дисков. Когда пришла посылка, всю ночь не спал, слушал, наслаждался. Многие арии, романсы, песни Шаляпина знаю наизусть.
– Вы же брали в консерватории уроки вокала.
– Это в период, когда из лыж ушел, а в биатлон еще не вернулся. Хотел поставить голос. Но за полтора месяца нереально. А потом времени не было – Тихонов позвал обратно в сборную.
– Когда последний раз исполняли арию?
– В застольных компаниях могу спеть. Если попросят. Я и на сцену выходил.
– Где?
– В Эстерсунде отель расположен в здании театра, построенного в XIX веке. В банкетном зале сохранилась сцена. Когда пустовал, поднимался и пел. Окуджаву, Вертинского, арию Руслана. Ее же однажды исполнял в Екатеринбургском театре оперы и балета в рамках программы "Шел по городу трамвай". Жалко, зрителей не было – только телекамера.
– Самые неожиданные обстоятельства, при которых пели?
– Калгари, Олимпиада. Едем в автобусе на эстафетную гонку. Вдруг Александр Васильевич Привалов, тренер сборной, говорит: "Ребята, какие-то вы грустноватые. Давайте-ка "Катюшу" грянем!"
– А вы?
– Подхватили, едва он затянул: "Расцветали яблони и груши…" У Привалова шикарный тенор. Если б стал оперным певцом, был бы второй Джильи!
ЕЛЕНА
– Вы любите японскую поэзию. Какие стихи сегодня соответствуют вашему душевному настроению?
– Да вот, например:
Старец столетний,
От молодых услыхав
Про то, что в мире
Снова стряслось что-нибудь,
Только смеется в ответ.
Или такое:
Старик перечел стихи.
Дрогнули воспоминания…
Сколько раз он любил!
– С кем в сборной могли говорить об этом и быть понятым?
– Разве что с Мишей Кочкиным. Очень хороший и близкий мне по духу человек. А познакомил меня с японской поэзией Владимир Рекунов. В 80-е работал психологом в сборной СССР. Сейчас живет под Полтавой, выстроил домик на реке Псёл. Гоголевские места, красота необыкновенная. Раньше мы приезжали тренироваться в те края. А теперь на Украину меня не пускают…
– Рекунов, кажется, стихи пишет.
– Даже выпустил тиражом сто экземпляров два сборника с прекрасными иллюстрациями полтавского художника. Хочу объединить их в одну книжку и переиздать. Стихи замечательные. Почитать?
– Конечно.
– Только кошка да ночник. Вот такая доля.
Я – рембрандтовский старик, что живет на воле.
Век я прожил, толку нет, сам себе толкую.
Бросил волчий свой билет и теперь ликую.
А когда-то…
Ох, подзабыл маленько. Тогда другое, тоже мне нравится:
Взломать замки на сейфах мая.
И взять цветы такие, чтобы сады кричали: "Мои! Мои!"
Не отдавать! Рубиться насмерть за яблонь цвет!
А ключ забросить на склоны лет. Пускай откроют.
Нам же осень еще встречать. Всю сердцевину в душу бросить.
И умирать…
– К философской литературе с возрастом охладели?
– Ну что вы! Покопаться в мыслях философов, писателей – это же так интересно! У меня большая библиотека. С удовольствием перечитываю Сенеку, Гамсуна, Гессе, Дюрренматта. В прошлом году купил восемнадцать томов Голсуорси. Я не из тех, кто глотает книжки. Наоборот, вчитываюсь в каждую строчку, смакую, обдумываю.
– Охота – не ваша тема?
– Напрочь. Как-то в день отдыха вышел с винтовкой, вижу – филин сидит. Дай-ка, думаю, проверю, попаду или нет. Попал, к сожалению. И так мне жалко его стало… Поганые ощущения!
– Такого удовольствия себя лишили – сходить на охоту с Александром Тихоновым.
– Да я не против охоты. Просто не мое. Зато мясо, добытое товарищами, ем с радостью. Утку, например. Кабана если умело приготовить – вкуснейшая вещь. Я и оленя пробовал, но кабан – это круче. Из марала супы варили, шурпу.
– Сколько лет вашим детям?
– Прохору – двадцать три. Играл в футбол за дубль "Урала". Потом врачи нашли аритмию – пришлось закончить. Лизе – тринадцать, гимнастка-художница. Даше – десять, занимается биатлоном. Ленится иногда, но данные великолепные, гармонично сложена, мороза не боится. Арине – шесть, выбирает между спортом и пением. Мирославу – два с половиной.
– Прохор – сын от первого брака?
– Да. С Еленой Мельниковой, в прошлом биатлонисткой, развелись давно.
– Почему, если не секрет?
– Были взаимные косяки. Я держался до последнего, но она через суд добилась развода. Вторая жена тоже Елена. Познакомились шестнадцать лет назад на органном концерте в филармонии.
– Что за концерт?
– "Аве Мария" в исполнении Ольги Кондиной. Это – судьба. Я же с рук билет купил. В зале сразу обратил внимание на красивую девушку, сидевшую рядом. О чем-то спросил, разговорились. Когда концерт закончился, вышел из филармонии с единственной мыслью: "Дождаться или нет?"
– Надо думать, дождались.
– Ага. Подвез Лену домой на своей зеленой "девятке". Начали встречаться.
– Когда узнала, что за ней ухаживает олимпийский чемпион?
– Нескоро. Фамилия Чепиков ей ни о чем не говорила, от спорта далека. Лена – очень тихая, спокойная. Не помню, чтобы за последние лет десять мы поругались, грубое слово друг другу сказали.
– Всегда хотели, чтоб у вас было много детей?
– Честно? Нет. Я-то по натуре отшельник. А сейчас думаю – как же здорово, что Бог такой подарок сделал! Детский смех в доме – это счастье!
– Ну и кто из них за последнее время особенно насмешил?
– Тут Даша вне конкуренции. Биатлоном ее интересы не ограничиваются, посещает архитектурную академию. Девочка самобытная, со своим мировоззрением, немножечко инопланетянка. Если обидится на учительницу, три дня может с ней не разговаривать. Молчит, и все. Или собрались гости, знакомая после ужина спросила: "Ну как, Дашенька, курочка понравилась?" Дочь насупилась: "А если тебя зажарить?! Тебе бы понравилось?!"
– Дом у вас большой?
– Двести восемьдесят квадратов. У каждого своя комната. За город переехали недавно – квартиру в центре удалось поменять на коттедж. Пока достраивали, жили шалманом у тещи в хрущевке, в маленькой "трешке". Зато теперь места всем хватает. Даже мальтийской болонке и коту.
КАРЕЛИН
– Сейчас вы в Москве. А семья?
– В Екатеринбурге. В "депутатском доме" на улице Улафа Пальме мне выделили служебную четырехкомнатную квартиру, но она напоминает общагу. Прежде чем детей перевозить, нужно ремонт сделать. В ближайшие дни Лена прилетит, все посмотрит. Тогда и определимся, срывать ли семью в Москву. С одной стороны, здесь много спектаклей, концертов, высокий уровень образования, есть школы по художественной гимнастике и по биатлону, где Ольга Зайцева занималась…
– А с другой стороны?
– Мои предпочтения не изменились – книги, музыка, созерцание. Тренировки в тишине леса или в прохладе озера. Вот вчера в Екатеринбурге захотел на лыжах прокатиться. На крыльце надел – и я уже в лесу. Летом там на велосипеде гоняю. Свежий воздух, природа – благодать! А в Москве странно себя чувствуешь, когда бежишь кросс от Красной площади до парка Горького и обратно.
– Это ваш привычный маршрут?
– Уже нет. Бегал, когда жил в "Мариотте" на Тверской. Депутатов там поселили, пока готовили квартиры на Улафа Пальме… В общем, ваша Москва для меня сплошная загадка.
– Юбилей отмечать не собираетесь. Почему?
– Не люблю масштабные мероприятия. Как у Евтушенко: "Хуже проволочных заграждений дни моих и чужих рождений…" Ненавижу официоз, красивые слова. Юбилей – очень личная дата. Буду с семьей. Возможно, кто-то из друзей заедет по собственной инициативе.
– Были в вашей жизни необычные подарки?
– Когда объявил о завершении карьеры, Министерство спорта настояло на торжестве. Сняли банкетный зал в Екатеринбурге, пригласили много народа. Товарищи-биатлонисты из Новосибирска подарили огромное кресло. Целиком вырезанное из куска дерева, ручная работа. До сих пор у меня в кабинете стоит. Чтоб пронести, пришлось дверные проемы убирать. Потом снова замуровывать.
– В Госдуме нынче бывших спортсменов немало. С кем общаетесь?
– С Карелиным. Любой разговор с ним – просто праздник души. Сан Саныч – это интеллект, обаяние, юмор, самоирония. Как-то спрашиваю: "Что в Думе самое сложное?" Он усмехнулся: "Научиться спать с открытыми глазами…"
– Нам Карелин после интервью вручил томик афоризмов Столыпина. Вам книги дарил?
– Нет. Кстати, если хотите, тоже могу вам по книжке вручить. Павла Крашенинникова, "Жилищный кодекс".
– Нет уж, спасибо. Лучше скажите: какая ваша мечта еще не сбылась, но непременно сбудется?
– Пока была пауза в карьере, решил брать не только уроки вокала, но и игры на фортепиано. Настройщик из консерватории помог с выбором инструмента. Приобрел трофейное пианино, которое после войны вывезли из Германии. XIX век, с канделябрами.
– Дорогое?
– Не особо. Знакомому дизайнеру подарил, когда в биатлон вернулся. Там уже не до уроков стало, так до них руки и не дошли. Теперь утешаю себя мыслью: вот выйду на пенсию, снова пианино куплю. Или кабинетный рояль. Выучусь и буду вечерами ноктюрны Шопена играть.
