«В 1996-м меня могли убить! Березовский хотел пролезть в МОК на мое место». Юбилейное интервью Тарпищева

Операции

Мы приезжаем в федерацию тенниса — и через пять минут разговора забываем, какой властью обладал хозяин этого кабинета еще недавно.

Наука располагать освоена Тарпищевым изумительно. Мы понимаем, почему никто и никогда не отказывал этому человеку приехать в сборную. Мчались все — и Курникова, и Шарапова, и Сафин с Кафельниковым.

Сразу чувствуем: Тарпищев — добродушный. Большой, чертовски обаятельный человек. Которого власть не сделала желчным. Или злопамятным. Недругов в нашем разговоре поминал насмешливо. Даже самого главного — по имени Борис Березовский...

Его рукопожатие еще крепче, чем в те времена, когда помогал осваивать теннис первому президенту России. Смех так же задорен. А паузы между телефонными звонками коротки.

Тарпищев смотрит на телефон издали, чуть щурясь:

— А-а, это губернатор... Перезвоню... А это — Миша Мамиашвили. Он теннис любит. Простите, отвлекусь на секунду.

Мы и сами, пропитавшись тарпищевским обаянием, переключаемся на озорную волну. Бросит мимоходом, что почти весь тираж новой его книжки разошелся, — но мы с фактом не желаем мириться:

— Неужели для нас двух экземпляров не осталось?!

Тарпищев усмехается — и немедленно отдает команду в сторону приемной:

— Найти!

Нам чудятся в той команде ельцинские интонации. А может, и не чудятся.

Все стареют! Но вот что удивительно — кто-то стареет так пружинисто, так изящно, что примериваешь цифры на себя: а ты так сможешь? Сохранишь ли спину прямой? Взгляд острым?

Ох, едва ли.

Даже представляется он как юный. Протягивает здоровенную ладонь:

— Шамиль!

Мы переспрашиваем не из вежливости, нам правда интересно: неужели ему 75?

Впрочем, все иначе. Мы уточняем, снизив градус в формулировке. Кажется, так:

— В какие моменты понимаете, что 75 — серьезный возраст?

— Бегать не могу так, как раньше!

— Вы еще корт не оставили?

— Ну что вы! Как можно? Сейчас играю раз в неделю. А недавно теннис был дважды в неделю, плюс мини-футбол... Но теперь колено не дает. Вот это — главное мое сожаление. В остальном всё как прежде. Столько же летаю, столько же передвигаюсь. Эмоций хватает.

— Когда колено подвело?

— Полгода назад.

— На корте?

— Нет. У меня на правой ноге было 14 операций — а на левой ни одной! Все из-за футбола. В 1994-м порвал ахилл, сделал четыре операции. Но разрыв оказался тяжелый — двойной, дырка шесть с половиной сантиметров...

— Какой ужас.

— В Европе отказывались оперировать. Уговаривали на лавсан. А в ЦИТО Сергей Миронов снял фасцию с икроножной, надставил — и она прижилась!

— Так все здорово? А то напугали нас...

— Это стоило мне двух лет!

— Ах, вот оно что.

— Порвался я на футболе 20 декабря 1994-го — а 19 декабря 1996-го еще оставалась нитка. Не рассасывалась. Никто не мог определить, в чем проблема. Мучился я, мучился, пока не посоветовали бабушку из Киргизии. За две недели выдавила эту нить прямо через мясо. Выдернула — и на следующий день я пошел.

— Получается, Миронов скверно прооперировал?

— Нет. Дело не в этом. Французские нитки должны рассасываться. А эти почему-то оставались. Как дам нагрузку ноге — сразу воспаление. Шишка здоровенная! А бабушка из Киргизии руками провела: «У вас там инородный предмет!»

— Туда ездили?

— Нет, в Москве. Вытащила нить — ушли и проблемы с варикозом. До этого все было перерезано, в год выдергивал по несколько вен.

— Ну вы и настрадались.

— Это уже китайский доктор спас. Вены выпирали, варикоз был жуткий — а сейчас чистенько. Вот, глядите (приподнимает брючину).

— Какие-то чудеса.

— Я только к нему обращаюсь. Пятый год не принимаю ни одной таблетки. Он сказал: «Выбрасывай все лекарства». Я выкинул, послушал.

— Кто вам этого китайца посоветовал?

— По Белоруссии его знал. Теперь живет в Москве, своя клиника. Все иголками вылечил — варикоз, давление, подагру. Я даже припадал на одну ногу! Пятки стирал!

— Это тоже ушло?

— Хожу по прямой — как будто ничего не было... Всех друзей к нему отправляю. После меня четверо вылечились от подагры! Никакого режима не нужно, просто 15 дней иголок. Обычно-то подагра — это жесточайшая диета.

— Мы в курсе, к сожалению.

— Надо мной медики смеялись: «Если исцелишься — мы тоже запишемся к твоему китайцу. Это не лечится!» Я пришел, повторил те слова. Он усмехнулся: «Ты знаешь, что в Китае вообще нет подагры?» 15 сеансов — и про нее забыл. Недавно отправил к нему Ваню Юткина, 14-летнего теннисиста из Мордовии. Ему в Таиланд лететь на соревнования — а он спину сорвал. За пару процедур привели в порядок!

«Бочарка»

— Где юбилей встретите?

— Родители у меня из Мордовии, татарская деревня в 120 километрах от Саранска. Тат-Юнки. До революции было 640 домов. Сейчас осталось 140. Там проходил екатерининский тракт. Часто туда наезжаю. Так, в Мордовии при губернаторе Меркушкине построили теннисную академию, назвали в честь меня. Пять крытых кортов.

— Туда поедете отмечать?

— Да. У меня день рождения 7 марта, а с 4-го по 10-е там пройдет Кубок Тарпищева — соревнования для юношей и девушек до 17 лет. С 13-го по 18-е — уже губернаторский турнир. В паузе между ними я решил устроить в Саранске «Большую шляпу». Приедут мои теннисные друзья. Так что юбилей — это встреча с людьми, которых давно знаю. Фильм, теннисная выставка, банкетик. Всё!

— Не любите торжества?

— Обычно мой день рождения накладывается на матчи Кубка Дэвиса. Мне не до праздников — хорошо, если не в самолете встретишь. Только раз широко отпраздновал — когда исполнялось 60.

— Удачно прошло?

— А я вам расскажу. Паша Бородин заказал «Сафису» на 200 человек. Пришло 728! Ну и как любить торжества?

— Зато сколько подарков.

— Вот что терпеть не могу, так это подарки...

— Удивительный вы человек.

— Подарок вообще не главное. Вот как провести этот день — вопрос другой. Помню, как встречал день рождения с Ельциным в «Бочарке».

— Бочаров ручей?

— Он самый. В резиденции я спал на первом этаже, Борис Николаевич — на втором. Накануне обедали, Борис Николаевич вдруг вспомнил: «Завтра же 7 марта! У тебя день рождения!» Помолчал — и добавил: «Надо, чтобы он запомнился!»

— Получилось?

— Рано утром звонит: «Пошли купаться!» Выглядываю за окно — дождь со снегом. Температура — 7,4 градуса. Кашица на воде. А куда деваться?

— Деваться некуда.

— Выходим — я, Ельцин, Барсуков, Коржаков... Борис Николаевич босиком по гальке — сразу к пирсу. Мы-то втроем окунулись и выскочили. А он с пирса прыгает в ледяную воду!

Охранники должны быть рядом — нырнули за ним. Ельцин поплыл к берегу. Вышел, обтерся. Мы уж думаем: надо уходить. Холодно! А Ельцин смотрит на нас в упор: «Ну что, по второму заходу?»

— Неужели решились?

— Пришлось. Здоровье у Бориса Николаевича было титаническое! Вот Дом приемов на Косыгина, 42. Рядом маленький спорткомплекс. Мини-футбол, бадминтон, теннис. И сауна. Ельцин попарится — потом в купель. Такой нагоняй давал, если вода теплее девяти градусов!

— Мы ушам не верим.

— Я как-то засек время, сколько Ельцин продержится под этой ледяной водой. Почти две минуты!

Караченцов

— Среди участников «Большой шляпы» Михаил Барышников ожидается?

— Нет. Звали тех, кто постоянно играет.

— Мы почему спрашиваем? Где-то вычитали — играли вы и с Барышниковым, и с Нуреевым.

— Нет-нет. Хотя общались. Олю Морозову тренировала Нина Теплякова, бывшая балерина. Нас всех приучила к Большому театру. Мне особенно нравилось смотреть, как работает Александр Годунов. Поражали крупные группы мышц в сочетании с невероятной пластикой. Выглядело вообще нереально! Я к теннису эти занятия примеривал...

— Что-то годилось?

— У них выходила силовая нагрузка к пластике такая, что в теннисе использовать невозможно. Где-то один к трем. Нельзя столько тренироваться!

— Так с кем из балетных играли в теннис?

— С Лиепой-старшим. Да все любили теннис — артисты, писатели, космонавты. Было два корта на территории ЦСКА — туда и приезжали.

— Владимира Набокова, надо думать, не там встретили?

— Я с Набоковым не играл...

— Ах, как жаль.

— Несколько раз перебросились мячиком — вот и вся игра. Он уже в возрасте был. Случайно пересеклись во время Уимблдона. Уж не помню, какой год.

— Вы знали Набокова в лицо?

— Кто-то подвел, познакомил. Я там был по тренерским делам, а Набоков приехал как болельщик. Встали на корте, покидали мячик. Сделали несколько ударов — и сели на трибуне. Он же обожал теннис, сам подрабатывал в юности тренером...

— После той встречи всего Набокова перечитали?

— Я и прежде читал! Мы почему книжки любили и по театрам ходили?

— Почему же?

— Потому что в театрах были теннисные секции. Проводились соревнования между театрами. А детям за первые места в турнирах вручали билеты. Я знал всех артистов! На капустники в ВТО ходил. Дружил с Абдуловым, Караченцовым, Филиппенко, который нас просто поражал.

— Памятью?

— Да. Такие выдержки из классики давал! А Караченцов прилично играл в теннис. Иногда по его просьбе даже спектакли переносили — ради матчей Кубка Дэвиса. С нами и в Австралию летал!

— Самое смешное из общения с Караченцовым, Абдуловым?

— Как-то сидим в ресторане Дома кино. Время — 19.20. Абдулов бросает взгляд на часы: «Елки-палки, у меня ж спектакль! В семь начало!»

— И?

— «Сидите, — говорит, — здесь. Закончится — вернусь». Умчался. Потом действительно вернулся. А с Караченцовым играем в теннис — на переходе стоит пиво, лежит его любимая «Прима». Коля отхлебнет глоточек, сделает несколько затяжек и дальше играет.

— С Караченцовым общались до последних дней?

— Да. Специально в Юрмалу летал. После аварии подкидывал ему мячики, чтобы зрение восстанавливалось, какая-то реакция. С координацией были проблемы.

— Когда случилось это несчастье, жена Караченцова обзванивала всех могущественных знакомых. Чтобы вытащили Николая Петровича с того света. Вам тоже звонила?

— Конечно. Но я был где-то за границей — а наш сотрудник постоянно к Караченцову ездил. Помогал ходить, что-то по хозяйству делал. Я на всех днях рождения Коли бывал. Но это уже был другой человек...

— Сознание тоже затуманенное?

— Вот соображал нормально. Память восстановилась. Говорил еле-еле, но все понимал.

Юрмала

— С Ельциным вы впервые встретились в Юрмале?

— Да. Мы там с Голландией в Кубке Дэвиса играли. Вижу — Борис Николаевич идет. А тогда председателем местной федерации тенниса был Альфред Рубикс. Из коммунистической партии Латвии. Я к нему: «Надо бы Ельцина в ложу проводить...» А на корте какое-то шоу.

— Что за шоу?

— О, чего мы только не придумывали... Играли с завязанными глазами. Кто вслепую больше попадет в квадрат. Пара играла, скованная наручниками. А на другой стороне двое вынуждены оббегать стул.

— Занятно.

— Совковыми лопатами играли! С ведром цемента в руке! С собакой на поводке!

— Вы придумывали?

— Не только я. Но что на эти мысли навело?

— Богатая фантазия?

— В Америке в свое время увидел представление: соперник играет ракеткой, а ты — рукой. Ловишь мяч и кидаешь! Я Сереге Лихачеву рассказал — есть, мол, такая забава. Он усмехнулся: «Давай сейчас сыграем? Я тебя сделаю!» — «На стол в ресторане?» — «Давай!» Я его 6:0 убрал рукой!

— Рассчитался?

— Накрыл поляну в «Метрополе»!

— Сильно.

— Ракетки еще деревянные были, скорости не такие. Кто подает рукой — бросает не с задней линии, а от средней. Если равные партнеры — рукой партия выигрывается! А сразу и не поверишь: неужели возможно?

— Мы и не поверили. Так что дальше с Ельциным?

— Он тогда в опале был. А у меня как раз вышла книга «Корт зовет». Я все думал: Борису Николаевичу перед уходом вручу. Прозевал! Нагоняю, даю книжку. Говорю: «Не переживайте. Вы еще будете президентом!»

— Вот как?

— Ну, смысл такой. Потом я возглавил федерацию тенниса, с Ельциным сыграли. Жмет руку: «Ты уже президент — а я еще нет...»

— В Юрмале вы и с Михаилом Задорновым сдружились?

— Да. Он же оттуда. Как-то играли в футбол на пляже, мяч откатился к толпе. Побежал за ним — и лоб в лоб столкнулся с Ельциным. Вот это была первая встреча. Не знаю почему, но предложил ему в теннис сыграть. Ельцин смутился: «Я только начал...»

— Это аргумент.

— «Тогда пару», — отвечаю. Ельцин: «Я пару вообще никогда не играл...» — «Вот и попробуем!» Уговорились. Я с собой взял Задорнова и Сергея Леонюка. Первый матч сыграли на Рижском взморье.

— Где ветер свеж.

— Где был теннисный корт. А вокруг ни души.

— Понравилось Ельцину?

— Не то слово!

— Когда повторили?

— На следующий день. Дальше мне уже стали звонить адъютанты: «Можешь приехать к нему?» Так дружба и завязалась. А Задорнов с нами с первых дней. Борис Николаевич тепло к нему относился.

— С поздним Задорновым вы общались?

— Постоянно. Если вы про онкологию — боролся с ней Миша давно. Просто мало кто знал. Но теннис не бросал.

— Задорнов стоял на голове, Валерий Золотухин. Оба умерли от рака мозга.

— Да ну, что тут искать совпадения... Бессмыслица! Рак — штука непрогнозируемая.

Указ

— Как же теннис вас сдружил с Борисом Николаевичем!

— Думаете, теннис?

— Что ж еще?

— Юмор! Борис Николаевич острый на язык. Я вроде тоже не отставал. В спорте иначе никак. У меня в Кремле на Ивановской площади был кабинет.

— Мы в курсе. № 312.

— А не 412? Впрочем, не важно! Заглядывает однажды Ельцин: «Пойдем-ка к нашему другу, поздравим». У Барсукова день рождения. Какой-то у них завязался спор. Наконец Ельцину надоело, произносит: «Ладно, вам я верю на сто процентов». Мне говорит: «Пошли». В коридоре поворачивается — и негромко: «А кому-то — на двести...»

— Он и с вами оставался на «вы»?

— Исключительно на «вы» — со всеми! Сколько я был рядом — не услышал от Ельцина ни единого матерного слова. Просто не употреблял мат. Самое крепкое ругательство — «японский бог!». Заменяло все.

— Яркая личность.

— Как бы человек ни ругал Ельцина, а попадал к нему в кабинет — и становился кроликом. Все до единого! У него глаз проницательный, сильная воля, — под этим взглядом люди менялись. Поразительно!

— Хоть кто-то устоял, не превратился в кролика?

— Пожалуй, Ерин, министр внутренних дел. Мог разговаривать относительно свободно. Ельцин его очень уважал. Помню, как Ерин отстаивал опального Бакатина... Я даже удивился!

— Вам тоже под взглядом Ельцина становилось не по себе?

— Мне было легко. Потому что я не политик. Я для него как отдушина был. Однажды он сказал: «В теннисе у меня голова отдыхает. Забываю обо всем!»

— Играл часто?

— Пару раз в неделю. Со временем начали регулярно играть. Он меня уже не отпускал. Я даже на Кубки Дэвиса перестал ездить.

— Ого.

— А невозможно было! Едва улечу — звонок: «Давай назад». Помню, импичмент ему пытались объявить. Я прихожу в приемную: «Надо Бориса Николаевича на теннис вытащить! Переключиться!» А здесь же Коржаков сидит: «Сам иди да скажи ему». «Хорошо, — отвечаю. — Скажу!»

— Зайти могли в любой момент?

— У нас с Ельциным был особый договор. Я же согласился стать советником не сразу. С третьей попытки.

— Отказывали?

— Где моя сумка?

— Мы не брали.

— А-а, вот она. Смотрите! Это оригинал указа о моем назначении. Вчера на него наткнулся, взял с собой.

— Сделайте милость, зачитайте вслух.

— Да пожалуйста. «Назначить Тарпищева Шамиля Анвяровича советником Президента РФ по спорту с окладом 3420 рублей в месяц, включая повышение должностного оклада на 90 процентов. 18 января 1992 года».

Ельцин вручил мне указ — и попытался забрать. Но я попросил, чтобы оригинал остался у меня. Борис Николаевич пожал плечами: «Хорошо». Ну а для канцелярии указ повторил.

— Оклад вам положили солидный.

— Да нет. С учетом безумной инфляции 1992-го — средненький. Вот нахлынули воспоминания... Рассказать, как случилось мое назначение? Я вас не утомил?

— Что вы, Шамиль Анвярович.

— Меня попросили встретить Самаранча. Еду в аэропорт. Жду — никого нет. Звоню в Кремль: «Сегодня не 1 апреля! Что за шутки?!» — «Ну, приезжай и докладывай Борису Николаевичу, куда делся Самаранч. Он мебель двигал, ждет его...» Еду к Ельцину на дачу. Тот выходит: «А где Самаранч?» — «Откуда я знаю?» Ельцин расстроился: «Ладно, день все равно пропал. У вас время есть?» — «Есть». — «Давайте пообедаем».

— Во время обеда вас и дожали?

— Перекусили, поиграли на бильярде. Подходит офицер — держит готовый указ о назначении меня советником. Говорю: «Да я вроде как не соглашался...» А это уже третий такой заход! Официальный!

— Дрогнули?

— Говорю: «Можно при одном условии?» — «Каком?» — «Я имею к вам доступ». Иначе не попадешь же!

— Что Борис Николаевич?

— Ельцин подумал — и кивнул: «Хорошо». У меня все было замечательно! Я играл в западногерманском клубе по ветеранам. А тут переместился в Кремль. Естественно, меня сразу начали сплавлять.

Было шесть эпизодов — я шесть раз пришел к Ельцину: «Это подстава». А как зайти к президенту? Только на стыке двух встреч! Одна заканчивается — и офицер из приемной мне звонит: «Свободен». Я скорее туда, Ельцин мгновенно схватывает суть: «Кто?» Я называю фамилию. По селектору вызывает: «Было такое?» — «Да»! — «Ясно». Трубку кладет. Шесть раз я оказался прав. И от меня все отстали.

— Ни разу не было, чтобы Ельцин вас не принял?

— Один эпизод. Прошло года три. Заглядываю в приемную с каким-то вопросом: «У нас договоренность, надо встретиться с президентом». Офицер заходит к нему, возвращается: «Борис Николаевич ждет в пять часов». Я удаляюсь — вдруг слышу что-то за спиной. Догоняет тот же адъютант: «Он просит сейчас зайти...» Что ж, иду обратно. Голос Бориса Николаевича: «Извини, я забыл, что тебе обещал».

Ельцин

— Какая история с участием Бориса Николаевича вас особенно сразила?

— Долго смеялись над одной. Недалеко от Бочарова ручья было заброшенное здание за забором. Кусок оползневой земли. Говорили: бомжи в этом здании. А территория огромная! Я подумал — расчистить бы все, построить корты. Ельцин вызывает Грачева: «Проработайте вопрос. Срок — три дня». И вот Грачев докладывает: «Я выяснил — здание можно взорвать. Сделаем аккуратно. Но...» — «Что «но»?!» — «Есть опасность, что весь берег уйдет в воду».

— Самая большая ярость, в которой видели Ельцина?

— Это было за день до обстрела Белого дома. Полная неразбериха, Ельцин отправился разговаривать с «Вымпелом» и «Альфой». Я в коридоре стоял. Борис Николаевич возвращается, спрашиваю: «Как обстановка?» — «Неубедительно. Думаю, до первого выстрела...» Вот тогда он ругался здорово!

— На что?

— На дезорганизацию. Ну как тут сдержаться? Кстати, я с ним завтракал в день обстрела, в октябре 1993-го...

— Вы становились объектом его гнева?

— Никогда.

— В политику не лезли?

— Абсолютно. Наверное, за это он меня и любил. Многие писали, говорили — мол, на корте благодаря мне какие-то вопросы решались, бумаги подписывались... Ерунда полная!

— В самом деле?

— Существовал негласный закон: если Ельцин сам не поднимает вопрос — это не обсуждается. От нас ничего не исходит. Полагаю, ему со мной было легко.

— Мы слышали, лишь Лукашенко обыграл Ельцина на корте. Был счастлив.

— Думаю, этого не было, поскольку Борис Николаевич одиночку не играл.

— Так и запишем.

— Вы вот что запишите: Ельцин играл в паре. Как профессиональный волейболист подавал прилично. Он же мастер спорта! Я — профессионал, держал две трети корта. Играли против нас, как правило, два любителя. Значит, без шансов.

— Самый сложный матч в паре с Ельциным?

— Это в Южной Корее. Против нас вышел Ро Де У и его министр безопасности. Тот словно Берия.

— Похож лицом?

— Нам сказали — у него одного в руках все секретные службы. Чувствую: а в теннисе он профессионал, как и я... Играешь в такой ситуации на кого?

— На кого?

— На слабого!

— Как же мы сами не догадались.

— Этот министр играет на Ельцина, я — на Ро Де У. Вот тогда было сложновато.

— Счет?

— Выиграли по сету и закончили: «Хватит, ничья». Видели — они устали.

— Сразу почувствовали, что напротив профи?

— На разминке. Моментально.

— Кто-то из хоккейных людей нам говорил: определяю, профессионал ли, по тому, как завязывает шнурки. А вы?

— Как держит ракетку!

— Когда Борис Николаевич с теннисом закончил?

— После первого инфаркта еще чуть-чуть поигрывал. Потом все. Ну куда? Опасно!

— Подарки от Ельцина у вас остались?

— Да. Часы мне дарил, ручку «Паркер». От Владимира Владимировича у меня тоже часы есть.

— Носите какие?

— Вообще не ношу!

— Почему?

— А зачем? Мешают же, когда играешь. Многие теннисисты не носят часы.

— Мы читали, как вы преподнесли Борису Николаевичу лыжную форму — и тот немедленно надел. Хотя дело было летом.

— Да много было шутливых подарков... Но он к подношениям относился так же, как и я. Достаточно холодно.

— Борис Николаевич — фигура недооцененная.

— Его главная заслуга — не случилось гражданской войны.

— Было близко?

— Вы даже не представляете насколько! Одна история с Татарстаном чего стоит. Ельцин рискнул, поехал туда. Ситуация была взрывоопасная. Не сделали бы щадящий режим — неизвестно, чем бы все кончилось. Ельцин и Шаймиев — молодцы. Сегодня все об этом забыли.

— Пример его человечности?

— 1996-й был для меня безумно тяжелым. Это связано с Березовским. А Ельцин болел! Мы долго не общались. Середину истории выбрасываю, рассказываю концовку. Сентябрь 2000-го. Кафельников выигрывает Олимпиаду в Сиднее. Звонит Таня, дочка Ельцина: «Шамиль, привет! Папа хочет поздравить Кафельникова...» А Женя сидит у меня в автомобиле.

— Поговорили?

— Да. Кафельников выслушал, поблагодарил — и передал мне трубку: «Борис Николаевич тебя просит». Внезапно слышу: «Шамиль, давай так. Ты возвращаешься в Москву. Как в былые годы, встретишь Самаранча. Тот должен прилететь. Но приезжай ко мне на часик раньше, нужно поговорить...»

— Как любопытно. Что за разговор?

— В Москве снова звонок от Ельцина. Напоминает: «Завтра ко мне в Раздоры на час раньше». Приезжаю, говорит: «Ну расскажи, что там было». Я оглядываюсь: «Здесь всего не расскажешь...» Ха!

— Прослушка?

— Это ваши слова. Говорю: «Давайте без имен». Минут на сорок — театр одного актера. С моей стороны. Борис Николаевич тяжело задумался, потом взял за руку: «Я твой друг до конца моих дней!» Видно, что-то проанализировал. В дальнейшем звонил регулярно.

— По теннисным вопросам?

— В том числе. Я в Крыму за рулем — звонок от Ельцина: «Какая в рейтинге сейчас Жидкова?» Откуда мне знать? Ее и в сотне нет! Да и меняется рейтинг каждую неделю.

— Что ответили?

— «Борис Николаевич, через пять минут перезвоню». — «Вот я интересуюсь теннисом — а ты нет...» — «У вас-то все каналы под рукой, а у меня в Симферополе даже телевизор не работает».

Детектив

— Когда в середине 90-х вспыхнул скандал с Национальным фондом спорта, на вас пытались списать чуть ли не 300 миллионов долларов. Как вы чувствовали — Ельцин хоть на секунду в вас усомнился?

— Нет! Изначально я НФС и возглавлял. С идеей на выходе превратить его в госфонд. Дать спорту какую-то подпитку — создать заводы, еще что-то... Так меня вызвали и запретили заниматься НФС!

— Почему?

— В силу статуса. Я от НФС отошел. А потом благодаря некоторым товарищам решили на меня все списать. В 1996-м убить могли! Вполне реальная история!

— Ходили с охраной?

— Никогда.

— Ни разу в вашей жизни не было охранника?!

— Нет. Даже в тот момент. Я считал, что вообще не при делах. Зачем мне охрана — если ни на кого не наступил? Другой вопрос, что жить пришлось в Архангельском. В «домике Крупской». Это Калужское шоссе — но такие же правительственные коттеджи, как и с другой стороны. Где Рублевка. В городе почти не появлялся.

— От многих больших людей мы слышали фразу: «И тут я узнал, что меня заказали». С вами случалось что-то вроде?

— В 1996-м у меня были плохие дела. В основном — из-за Березовского. Еще из-за Гусинского. Ельцин ужасно себя чувствовал, оппоненты боялись, что могу до него добраться и рассказать все, что я знаю. Прослушка была не от государственных структур — от каких-то частных.

— Чувствовали?

— Мои товарищи с госслужбы предупреждали.

— Из ФСО?

— Не только. Из разных организаций. За пять лет сдружились.

— Что сделали?

— Поехал по теннисным турнирам — как-то сел считать: за 184 дня сменил 23 страны. Но это же вечно не могло продолжаться!

— Завершилось как-то драматично?

— Был в Германии — вдруг звонок: «Срочно уезжай. У тебя проблемы». Я собрал сумку и отправился на следующий турнир.

— Кто звонил?

— Очень серьезный человек. Вопрос-то еще в чем? Березовский вместо меня хотел пролезть в МОК. По одной истории можно фильм снимать — это детектив!

— Расскажите.

— Мне надо было попасть к Самаранчу с объяснениями. Пытаюсь взять билет в Швейцарию — отвечают: «Нет, тебя не выпустят из страны». За границу — никак.

— Почему?

— Закрыли вылет! Совет безопасности — это Березовский. Один звонок — и все перекрыто. А вы спрашиваете, как я в России передвигался...

— Но тогда-то вырвались?

— Я что сделал? Рванул на автомобиле через Белоруссию в Германию. Там взял машину с немецкими номерами — и спокойно доехал до Лозанны.

— Встретились с Самаранчем?

— Да. Объяснился. Он говорит: «Я все понял». Приезжаю в гостиницу — звонок. Березовский!

— Ну и ну. Прямо Конан Дойл.

— Вот-вот.

— Что же услышали от Бориса Абрамовича?

— «Надо встретиться». «Набери, — отвечаю, — через пять минут. Я подумаю — нужно ли нам встречаться». Прикинул... Вряд ли что-то случится! Все знают, где я, с кем. Перезванивает, говорю: «Приходи завтра утром в гостиницу».

— Как прошла встреча?

— Со мной был Леонюк, мы в шахматы играли. Березовский покосился: «Можем тет-а-тет поговорить?» «Нет, — отвечаю. — С тобой — только при свидетелях». Достает какую-то бумажку. Оказывается, заявление, написанное его собственной рукой — но от моего имени! О выходе из МОК.

Я свернул эту бумажку, положил в карман и сказал: «Разговаривать с тобой больше не хочу». Так и разошлись. Тем же путем я выехал. В Москве сразу пришел к Скуратову — и отдал ему это заявление лично в руки.

— Как развивались события дальше?

— На секунду заскочил домой — звонок. Думаю: подходить? Нет? Ладно, беру трубку — это генерал. Говорить с ним не стал — ответил: «Я уезжаю, мне некогда». Но сам тут же перезвонил в специальную службу: «Кто сейчас у генерала в кабинете?» — «Березовский...»

— Ловко вы.

— Дальше Новый год. Ельцин болеет, Примаков — фактически исполняющий обязанности президента. Перед праздником приезжаю, звонит Миша Мамиашвили: «Я поколотил помощника Квашнина — можешь урегулировать конфликт?»

— Квашнин — начальник Генерального штаба.

— Я отвечаю: «Ты с ума сошел? Где я сейчас и где Квашнин?» — «Сходи на Новый год в Кремль!» Это было перед самыми торжествами. А у меня ни приглашений, ничего. Но думаю: почему бы нет?

— Без пропусков?

— Да. Иду в Кремль. Охрана узнает — все берут под козырек. Спокойно пропустили в главный зал. Захожу — у народа шок! Примаков меня увидел, отделился от свиты — обнял, расцеловал: «Шамиль, чем помочь?»

— Кстати — чем?

— Улыбаюсь: «Да вы уже помогли. Больше ничего не надо!» Как отошел от него — все во Дворце съездов начали со мной общаться. Включая тех, кто должен был арестовать, чтобы из МОК вышел. Рассказывали, кому какие установки давали. Нормально? Вот так я выжил!

— Одного не в силах понять — зачем Березовскому сдался этот МОК?

— Я не спрашивал.

— Но поняли вы всё про него с первого взгляда?

— С чего началось-то? Иду по коридору на Ивановской. От Ельцина выходят те самые семь банкиров. Помните?

— Семибанкирщина. Кто ж не помнит.

— Борис Николаевич меня видит — и громко: «Что скажешь по этому поводу?» Я возьми да ответь: «На банкирах власть не построишь!» Обронил вот такую фразу. Дорого мне обошлась!

Карты

— Мы спрашивали людей, бывавших в Кремле, — что поражало? Одного — туалеты. Другого — крохотный кабинетик министра Лифшица, где на стене вместо портрета гаранта какой-то старый еврей с огромным носом...

— Меня поражал аскетизм!

— Вот это ответ. Не ожидали.

— Не поверите — полное отсутствие помпезности! Это позже Бородин что-то исправил. А так — все как в советских учреждениях. Будто время остановилось.

— В кабинете Ельцина что взгляд притягивало?

— Ну, знамя стояло... А так — все аскетично. Я как-то к Бурбулису заглянул, он был госсекретарем. В приемной пусто. Захожу в кабинет — кресло прикрыто газетой «Правда». Самого Бурбулиса не видно. «Как Ленин, — думаю, — что ли?» Сел — жду, жду... А Бурбулис, оказывается, спал в задней комнате!

— Андрей Чесноков нам рассказывал, как летал с Ельциным на его Ил-62. В той компании были еще Кафельников, вы. Борис Николаевич сразил рассказом, как попал в юности на картежников. Чуть под поезд не сбросили.

— Да, да! По крыше вагонов уходил, спасался.

— Вот это акробатические способности! Вы, как Борис Николаевич, на картежников попадали?

— Нет. Я дружил — и сейчас в добрых отношениях — с Аликом Тохтахуновым. Вместе в юности сборы проводили в Ташкенте. Я в теннис играл, он в футбол, за «Пахтакор».

— Легенды ходят про его игру в поездах.

— Тохтахунов — холодный игрок! Я бывал в Юрмале на сборах — и там же проводили съезды лучшие картежники Советского Союза. Устраивали что-то вроде чемпионата. Мы-то в драных майках — а они все в «Адидасе»...

— Что такое «холодный игрок»?

— Чувствует момент, когда остановиться. Хотя у меня ощущение, что Алик в жизни ни разу не проиграл. Я даже не слышал про такие случаи. А в теннисном мире самым сильным картежником и бильярдистом считался Олег Леони­дович Корнблит.

— Кто это?

— Золотой человек. Много лет занимал должность ответственного секретаря Федерации тенниса РСФСР. Прошел войну, победу встретил в Будапеште, затем работал в НКВД — как и его отец. В 1950-м репрессировали.

Рассказывал мне: «На пересыльном пункте помог один из офицеров, который хорошо знал моего отца. Вместо той зоны, где меня наверняка бы убили как сотрудника органов, направил в другую. Там условия были щадящие. Приезжаю в лагерь, смотрю — зеки в карты играют. На раздевание. Проигравший должен голым пробежаться вокруг барака. Предложили и мне сыграть. Я всех дернул, в том числе пахана. Но его простил. С того дня он взял меня под опеку. Это спасло мне жизнь».

— Вы с Корнблитом оказывались за карточным столом?

— Как-то на сборах зашел к нему в номер. Там же Костя Богородецкий, тренер. Я присел, разговорились. Ну и сказал: «Раз в картах вы непревзойденный мастер, покажите, что умеете». Олег Леонидович покачал головой: «Нет. Когда из тюрьмы вышел, дал зарок — к картам больше не прикасаюсь».

Но я проявил настойчивость: «Не на деньги же вам предлагаю играть. Просто покажите. Допустим, в «очко». Вот если сейчас с Костей сядете, из ста партий сколько проиграете?» Корнблит усмехнулся: «Если раздавать буду я — ни одной! Ладно, тащи колоду». И начался бенефис. При счете 51:0 в его пользу я сдался.

Когда в 2002-м в Париже мы взяли Кубок Дэвиса, Корнблит одним из первых до меня дозвонился. Поздравил, расплакался. Прошептал в трубку: «Шамиль, я боялся, что до этого момента не доживу...» Умер в 91.

Интуиция

— А у вас, мы слышали, какой-то дар предвидения в казино...

— Начнем с того, что у меня хорошая интуиция. Сам это объяснить не могу. Вижу: двое разминаются. Уже знаю, кто выиграет! Достаточно три минуты посмотреть!

— Хоть раз ошиблись?

— Нет.

— Это теннис. А с казино?

— Как-то приехали в Монако на жеребьевку. Проводили ее в казино. Дали нам подарочные фишки. Я подошел к столу и полтора часа просто наблюдал, как играют другие. Внезапно словно озарение — сейчас выпадет 17!

— Поставили?

— Разом всю кучку подарочных — на 17! Выпало!

— Невероятно.

— В 1976-м в Гамбурге — то же самое. Выдали нам подарочные фишки. Алик Метревели и Вадим Борисов садятся за стол. Я позади стою, с кем-то разговариваю, но поглядываю, как игра идет. Вдруг приходит ощущение, что сейчас будет 6!

— Тоже сбылось?

— Разумеется!

— Сколько выиграли?

— В Монако — 350 франков. В Гамбурге примерно столько же — в марках. Но самый драматичный случай — Уимблдон, 1977 год. Первый тотализатор, который там запустили. В финале встречаются Эш и Коннорс. Все ставят на Коннорса!

— Он явно сильнее?

— Всем кажется — да. Идем с Володей Голенко, гостренером. Пора улетать домой. У меня в кармане два фунта. Говорю: «Надо на Эша поставить. Коннорс не выиграет». Называю счет — из четырех сетов! Уже нащупываю в кармане эти два фунта, и тут Голенко одергивает: «Ты что придумал?! Нельзя играть! Если узнают — нас выгонят с работы...»

— Не рискнули?

— Нет. А на следующий день открываю газету — мой счет, гейм в гейм! Добавлено — ни один человек не угадал в тотализаторе. Значит, весь приз достался бы мне!

— Ладно тотализатор, но как быть со случаем, поразившим Андрея Чеснокова?

— Что за случай?

— Жмете руку Радживу Ганди — а потом тихо произносите: «Последнее его рукопожатие».

— Что-то я почувствовал... Как могу объяснить? Впервые в жизни Ганди видел. Интуиция вдруг подсказала — вот-вот с ним что-то произойдет. Это со мной бывает!

— Но не «последнее рукопожатие» прогнозируете?

— «Спартак» кому-то проигрывал 0:1 в концовке матча. Уже концовка матча. Говорю: «Да не переживайте, сейчас забьют два». Называю фамилии — Аленичев и еще кто-то. Все так и выходит — за три минуты два гола!

— Вас самого интуиция спасала?

— Было. Мне 21 год, турнир в Тбилиси. На улице у Женьки Графова срывают куртку и убегают. Я делаю рывок, одного нагоняю, готов уже по ногам ударить. Он что-то почувствовал, разворачивается — и ножом в живот!

— Ранил?

— Я еле отскочил. Рубашку порезал, а до кожи не дотронулся. Парень в подъезд нырнул. Я следом, а подъезд-то сквозной — всё, утек. Но что-то мне подсказало — надо из гостиницы съехать. Потом узнаю — вечером приходила компания меня искать. Добивать.

— Еще были в жизни моменты, когда по грани прошли?

— Да вот история. Я увлекался фотографией. На пересечении Ленинградки и Беговой был Петровский домик. Полуразрушенный такой, двери заколочены. Нашел я какую-то площадочку — стою, снимаю. Вдруг ощущение: сейчас что-то произойдет! Скорее отхожу — и на то самое место, где стоял, прилетает булыжник! Здоровенный!

— Везучий вы.

— Часто в этом убеждался. В 2002-м за две недели до финала Кубка Дэвиса у нас сбор в Монако. Подходит журналист Виталий Мелик-Карамов: «Ты видел, кого французы заявили?» А я сразу: «Эскюде есть?» — «Нет». — «Пятый решающий матч будет играть Южный!» Вот откуда-то сверху пришло. Озарение.

— Весь теннисный мир удивлялся.

— В последний момент мелькнуло сомнение, но все равно поставил Южного. Никто бы так не поступил на моем месте!

Пеле

— Давайте о футболе. Говорят, в вашем сейфе до сих пор хранится знаменитое «Письмо четырнадцати». Можно взглянуть?

— Оно не в сейфе. Кому-то отдал. Как и видеозапись пресс-конференции, на которой вместе со мной присутствовали Шалимов, Мостовой, Юран, Добровольский...

— Это ваша ошибка — что приняли сторону игроков?

— Нет. Я всю жизнь на стороне спортсменов.

— Значит, и сегодня поступили бы так же?

— Сто процентов! Вот только зря футбольным руководителям поверил. Между прочим, в 1992-м Колосков с моей подачи стал президентом РФС.

— Другие варианты были?

— К власти в российском футболе еще Кавазашвили рвался. Но когда я увидел, что он в документе в одном слове четыре ошибки сделал, понял — Колоскову альтернативы нет. А возвращаясь к письму... Жалею, что не додавил ситуацию.

— Могли?

— Конечно. При одном условии — если бы все ребята пошли до конца. Они же, по сути-то, были правы. Но изнутри развалились, вскоре от прежнего монолита ничего не осталось. Многих уговорили пойти на попятную.

— Вы и сейчас считаете, что Садырина перед ЧМ-1994 нужно было убирать?

— Садырин — хороший мужик. Но футболистов не поддержал. А потом и его снесли. Самое удивительное, что через несколько лет он попросил меня с квартирой помочь.

— Помогли?

— Да. Садырин был поражен: «Надо же! Тарпищев со мной воевал-воевал — а квартиру сделал».

— Вам тогда казалось, что Бышовец как тренер выше классом, чем Садырин?

— Ну... Бышовец — очень сложный товарищ. Тоже идет на поводу. В какой-то момент он, тренер сборной, не должен был соглашаться с Колосковым — но согласился на все. Я бы так не поступил. Впрочем, не столь важно, кто бы в итоге тренировал сборную — Бышовец, Садырин или другой человек. Меня больше волновала судьба игроков. Команда была потрясающая, я очень хотел ее сохранить. А ее взяли и распылили.

— Где вы с Пеле познакомились?

— В Лос-Анджелесе. Я там в 70-е на турнире был, а он за «Космос» играл. Мы в гостиничном лифте столкнулись. Напросился к нему на тренировку. Пеле ответил: «Завтра приходи. А сейчас у меня интервью. На телевидение еду. Если интересно — посмотри».

— Посмотрели?

— Да. В студии ведущий спросил: «Сколько минут вы можете держать мяч в воздухе?» Пеле: «А сколько продлится наша беседа?» — «Минут десять». — «Вот десять и буду держать». Взял мяч и, отвечая на вопросы, десять минут жонглировал. Играючи перекидывал то на голову, то на пятку, то на носок.

— Надо думать, не уронил?

— Смеетесь? Да он бы и час спокойно чеканил! Король! Хотя для меня загадка, как при невысоком росте и мощных мышцах Пеле оставался мягким, пластичным. Словно кошка!

На следующий день я пришел на тренировку «Космоса». Поначалу скромно на бровке стоял. Наблюдал. Затем осмелел, схватил мячик, постучал по воротам. Тут Пеле махнул рукой — давай присоединяйся. Играли семь на восемь поперек поля. Я попал с ним в одну команду, составы уравнялись. А на прощание мне мяч с автографом подарил.

Психологи

— Сейчас чувствуете присутствие в жизни врагов?

— Врагов нет. Завистников много. Но это не тревожит.

— Радостно слышать.

— Знаете, в юности меня раза три-четыре делали невыездным. Ни за что! Это научило быть терпеливым и молчать. Например, сегодня соцсетей в моей жизни не существует. Ни на какие сайты не захожу. Не читаю, что обо мне пишут. Вообще!

— Трудно вас осуждать.

— Я пытаюсь быть выше драки. Какой бы скандал ни случился — не реагирую. Ну ругаются — и ругаются. Запустишь внутрь — только здоровье потеряешь. Поэтому, когда цепляют, мне до лампочки... Вот последняя история. Когда наехал на Свитолину.

— Что было-то — давайте напомним людям.

— Начала поучать наших ребят, Медведева и Хачанова, которые высказались по СВО. Я в прессе прокомментировал: «Кто она такая — чтобы говорить нашим о политике? Да никто и звать ее никак!»

На следующий день мне докладывают — Роддик выступил, Эверт: «Как так? Свитолина — великая теннисистка, а Тарпищев заявляет, что она играть не умеет». А я-то говорил о другом! Ну и смысл вникать в эти претензии — если люди не слышат?

— Вы правы.

— Я в прошлом году книгу написал — не видели?

— Видели 16 предыдущих.

— «Стресс рождает чемпионов». Вот, берите, потом подпишу. Почти весь тираж разлетелся. Тема стресса не изучена в нашем спорте. В книжке я отобрал 14 эпизодов из разных дисциплин. Пример стрессовых ситуаций. Как в эту секунду работает психика.

— 14 — не надо. Расскажите одну историю.

— Пожалуйста. На сессиях МОК я сижу рядом с Валерием Борзовым. Как выбирали в 1994-м — так и сидим, по номерам. Меня приняли сотым, его — 101-м. Спрашиваю: «Как у тебя за всю карьеру не было ни одного фальстарта?»

— Что ответил?

— Усмехнулся: «С 12 лет тренер кидал монету на тарелку. Со звуком этой самой падающей монеты я стартовал. Ну какой фальстарт?» Недавно Борзов выпустил книгу про свой тренировочный процесс. Почитайте. А я вам расскажу еще историю: Олимпиада в Рио, художественная гимнастика. Яну Кудрявцеву считали безоговорочным фаворитом. Что получилось?

— Чемпионкой стала Рита Мамун.

— Два элемента Кудрявцева отработала с блеском. Третий — булавы. Ее любимый предмет, лет с 13 не роняла. Все идет идеально, остается десять секунд. Кидает булаву — и не ловит! Вот что интересно исследовать — почему? Что перемкнуло?

Или давний матч в финале чемпионата СССР по теннису. Белиц-Гейман против Андреева. Решающий мяч Андреев еле выкидывает, просто подставь ракетку — и ты выиграл! Что делает Белиц-Гейман? Ловит мяч ладонью! Считает, что победил, — и бежит пожимать руку. Полное помутнение рассудка.

— Вы через тяжелые психологические надломы в теннисе проходили?

— Когда назначили главным тренером сборной, все игроки были старше меня. Я задумался: как зарабатывать уважение? Вдобавок конфликт с Метревели. К кому я пошел? К Леониду Гиссену!

— Кто это?

— Спортивный психолог. Бывший гребец, серебряный призер Олимпийских игр в Хельсинки. И мы сошлись! Года два с ним занимался — что такое состояние стресса в спорте. Мне это до сих пор помогает!

— Был фантастический психолог Рудольф Загайнов. Со способностями гипнотизера. Знали его?

— Знал...

— Без радости в голосе вспомнили.

— Что-то не сложилось. Да у меня и без Загайнова проблемы с психологами были. Не раз их выгонял.

— Почему?

— Не должно быть зависимости спортсмена от психолога. Вот скажите, кто главный — тренер?

— Конечно.

— Значит, психолог обязан под кого работать? Под тренера?

— Безусловно.

— А психологи так себя ставят, что у спортсмена с тренером возникает конфликт. Всякий психолог заканчивается в тот момент, когда произносит: «Я считаю, вы должны делать вот это». Только сказал «я» — все, он спортсмену враг!

— С Загайновым было то же самое?

— Просто до конфликта не дошло.

Чесноков

— Теннисист с самой фантастической психикой?

— Чесноков! Первый пример — 1984-й, Донецк. Матч против Израиля. Дипломатических отношений с этой страной еще нет. Нам запретили пожимать руку соперникам. Но я капитану все равно пожал. Он мне вымпел протянул — так его потом отобрали. Вернули через два года. В КГБ. Нормально?

Флаги не поднимали, гимны не играли. На тренировку к израильтянам пришли какие-то арабы — забросали гнилыми помидорами. Но в теннисе шансы у нас минимальные.

— Мы были слабее?

— Намного! И по рейтингу, и по опыту. Я хожу и думаю: кого же ставить? Все боятся играть! Понятно, если проиграем — нас закопают. Ставлю Чеснокова. Чтобы вы понимали расклад: Андрей — 15-й в Союзе. Гликштейн из Израиля — 16-й в мире. Вот как играть?

— Как?

— Подхожу: «Андрей, ты готов?» — «Да, но никого обыграть не могу, на тренировках по мячу не попадаю!»

— Как быть?

— «Завтра, — говорю, — сыграешь с Пугаевым». Костю предупредил: «Ты не обижайся, надо молодому помочь. Буду ему подсказывать». Чесноков чешет Пугаева! «Вот, — говорю. — Первый шаг сделан. Ты обыграл человека, которого никогда не побеждал. С Израилем тоже сыграешь!» Чесноков пожимает плечами: «Ну, хорошо».

— Что получилось?

— Чесноков сносит Перкиса. Зверев уступает Гликштейну. Пару тоже проигрываем. Выходит Чесноков против Гликштейна. 6:0 — первый сет наш!

— Ого.

— Андрюша садится на стул и говорит: «Он что, играть не умеет?» «Подожди, — отвечаю. — Самое интересное впереди». Следующие два сета Чесноков проигрывает. Тогда был перерыв в десять минут. До раздевалки от центрального корта идти всего ничего. У Андрея ракетки летят, одну в зеркало швырнул, другую разломал, мат-перемат...

Я его не трогаю. Сижу в уголке. Жду, когда выпалит все, что накопилось. Чесноков снижает накал — хватается за голову: «Что делать — не пойму!» «Слушай, — отвечаю. — Сейчас чаю попей, полторы минуты идем до корта. Как раз по дороге расскажу».

— Что говорили?

— Помню дословно: «Гликштейн — тяжелый, вес за сто кило! Корт — мягкий. Рыхлый. Он посчитал уже, что тебя обыграл. Сейчас полезет к сетке. Если ты выиграешь первый гейм — заберешь матч» — «А что делать?» — «Принимаешь не наотмашь. Он пойдет к сетке — закинь ему в ноги. Догоняешь — и со второго мяча обводишь».

— Чем дело закончилось?

— Снес Гликштейна — как машина отработал. На пятый решающий выходит Зверев. И в третьем сете при счете 4:2 в пользу Перкиса получает надрыв связок голеностопа! По правилам к игроку прикасаться нельзя. Обращаюсь к судье: «У Зверева травма. Могу подойти перевязать?» В ответ: «Три минуты».

У меня самого нога в гипсе — неудачно в футбол поиграл. Подхожу хромая. Со своей ноги сматываю бинт, перевязываю Сашу. Говорю: «Если не можешь играть — к тебе никаких претензий. Но если готов — дам швейцарские обезболивающие таблетки. Правда, есть опасность, что дорвешь связки». Отвечает: «Буду играть!»

— А дальше?

— Протягиваю таблетку: «Счет 30:40 на подаче Перкиса. Он понимает, что правая нога у тебя травмирована. Значит, как раз под правую будет подавать. Когда подбросит мяч, иди в эту сторону и отмахнись». Получилось! Отыграл его подачу!

При счете 6:6 наступили сумерки, матч перенесли. На следующий день перед выходом на корт я дал Звереву очередную таблетку и сказал: «Перкис рисковать не станет, начнет играть на удержание. Твоя задача: два-три удара — и к сетке».

— Справился?

— Были сплошные качели, но в конце концов Саша вырвал победу в третьем сете. В четвертом повел 5:2. И тут израильтянин, понимая, что терять уже нечего, заиграл смело, раскрепощенно. Счет 5:4, на переходе говорю Звереву: «Внимательно послушай и сделай то, что я скажу. Поскольку вы оба уже уставшие, Перкис будет играть так, как ему удобнее всего. Прошу: подавай первый мяч вправо, беги к сетке и держи удар по линии. Он именно туда пробьет. Сле­дующая подача — то же самое. Держи линию! Это его главный удар, отвечаешь в другой угол. Выиграешь два очка — матч наш!» Зверев кивает: «Сделаю». 0:30, потом 15:30, 15:40 — и мы побеждаем! А в Москве чиновники были настолько уверены в поражении от Израиля, что в наказание уже успели отменить наш выезд на турнир в ФРГ.

— Мы о Чеснокове не договорили.

— Второй пример. 1985-й, Аргентина. Она тогда дома нико­му не проигрывала. Хайте — 16-й в мире, Клерк — 23-й. А у нас Чесноков — 195-й, остальных в рейтинге нет. Играли мы еще деревян­ными ракетками.

— Как представители средневековья.

— Вот-вот. Но в первый же день Андрюша чешет 16-ю ракетку мира — 6:0, 6:4, 6:2. Потом Клерк побеждает Зверева, пару выигрываем, и Зверев уступает Хайте. 2:2. Пятый матч — Клерк против Чеснокова.

В первом сете Андрей получает — 2:6. Во втором — 1:6. В третьем горит 1:2. Но я вижу, что аргентинец физически сдувается, начинаются судороги — все-таки три дня подряд тяжелые матчи. Говорю Чеснокову: «Если сейчас зацепишься, не отпустишь его — победишь». Он: «Умру, но выиграю!» Так этот гейм растянулся на 23 минуты! В итоге Андрей взял третий сет — 6:2, затем четвертый — 6:4.

— А пятый?

— Его из-за темноты перенесли на следующий день. Я думал, ночью от волнения Чесноков глаз не сомкнет — а он спал как убитый. Утром еле разбудил. Первое, что услышал: «Шамиль Анвярович, да не волнуйтесь! Я Клерка уберу! Скажите лучше, мы после матча успеем в магазин, где продаются марки?»

— Точно, он же филателист.

— Ну да. А с Клерком действительно спокойно разделался — 6:2 и принес нашей команде сенсационную победу. Чесноков — уникум! У него избирательная психика. То, что по-настоящему интересует, — знает от А и до Я. Дока! А в том, что мало волнует, особенно в бытовых вопросах, — полный профан.

— Его потрясающий полуфинал Кубка Дэвиса против Штиха до сих пор в памяти. Пятый сет, девять отыгранных матчболов, — и орден Мужества от Ельцина.

— С этим матчем тоже связана любопытная история. В пятом сете при счете 12:12 Олег Попцов, руководитель ВГТРК, прервал трансляцию из «Олимпийского». Тут же подбежали ко мне — звонок по «вертушке». Я выскочил с корта — и наверх, в правительственную ложу. Из нее комментировал оставшуюся часть матча — специально для Ельцина, который в тот день находился в Сочи. Потом он попросил пленку и уже в записи игру досмотрел.

Сафин

— Однажды Татьяна Тарасова нахлестала по щекам Наталью Бестемьянову, у которой перед выступлением случился нервный срыв. Та пришла в себя — и выиграла. Как в подобных ситуациях поступали вы?

— Я понимаю Татьяну Анатольевну. Если спортсмен впадает в ступор, его очень сложно вывести из этого состояния. Нужно придумать что-то неординарное. Причем быстро. Чтобы резко переключилось внимание. В такие моменты действую интуитивно. К примеру, идет теннисистка на переход, а я молча беру ее ракетку и разбиваю о столб.

— Помогает?

— Да. Или вот случай. Середина 70-х, Вена, чемпионат Европы. У нас, как обычно в те годы, один тренер на десять кортов. Я смотрю, как играет Тимур Какулия. Он легко берет первый сет — 6:0, во втором ведет 4:0. Но я чувствую — всё на тоненького. Вдруг слышу: «Борисов плачет — вас зовет». Послать к нему некого, бросаю Тимура, спешу к Вадиму. Спрашиваю: «Что случилось?» — «Сейчас проиграю и расскажу».

Смена сторон. Он в слезах кидает ракетку. Я на нее наступаю и говорю: «Ну, раз проиграл — иди, пожми руку сопернику». Тут судья объявляет: «Время!» Борисов тянется за ракеткой, но я на ней так и стою. Он начинает нервничать: «Отдайте!» — «Ты же все равно хотел сдаваться...» Судья повторяет: «Время!» Борисов уже вне себя: «Мне поражение засчитают!» «Иди и сделай так, чтобы не ты проиграл, а тебя обыграли», — говорю я, убирая ногу с ракетки.

— Счет-то какой?

— Первый сет — 2:6. Во втором — 1:4. Но после моих слов Борисов встряхнулся и перевернул игру. Победил в этом сете 8:6, а в решающем — 6:2. Прихожу к Какулии — он проиграл, представляете?!

— Удивительно.

— Еще история. Чемпионат Европы в Болгарии. Опять передают, что зовет Борисов, который встречается с местным парнем по фамилии Пампулов. Подхожу к корту. Вадима буквально трясет: «Я не могу так играть! Он постоянно делает на подаче зашаги! Судья молчит».

— Странно.

— Более чем. Оказалось, на матче арбитр работал один, без линейных, вот на зашаги и не обращал внимания. Понаблюдал я за ним и говорю Борисову: «Вадик, да это ж сказка! Раз такое судейство, тоже становись на метр в корт и подавай!»

— Что арбитр?

— Не реагирует! Вадик подает — 15:0, второй раз — 30:0. Теперь уже Пампулов начинает возмущаться — бесполезно. Борисов веселеет на глазах, выигрывает три очка подряд, а с ними и матч. После этого болгары два месяца со мной не разговаривали.

— Ваши истории восхитительны.

— Ну и последний пример. 2006-й, «Олимпийский», полуфинал Кубка Дэвиса с американцами. Турсунов против Роддика. Пятая партия. Мы ведем 16:15, подача соперника. Дима садится на стул со словами: «Шамиль Анвярович, вы не представляете, как я хочу выиграть!» Говорю: «Роддик устал, у него уже судороги. Если пойдешь вперед, он не сможет тебя обводить. Поэтому принимай его подачу — и лезь к сетке, понял?» Вижу — не слышит. Весь в себе. Как до него достучаться, когда счет на секунды идет?

— Как?

— Тут меня осенило. Посмотрел на Турсунова в упор и произнес: «Волков у тебя девушку увел». Дима сразу переключился: «Что-о-о?!» — «Спокойно. Ты понял, что должен сделать? Лезь к сетке!» Вышел — и выиграл гейм. 17:15, мы в финале!

Адресовал я эту странную фразу Турсунову потому, что вспомнил, как в свое время предлагал ему поработать с кем-то из российских тренеров. Например, с Сашей Волковым. Ответ поразил: «Нет, Волков моим тренером быть не может. Он свою девушку ко мне ревнует».

— На Олимпиаде в Сиднее Сафин и Роддик сцепились на ваших глазах?

— Да. Сидим в раздевалке, залетает Энди. Бросает ракетки, бьет ногой по сумке Марата. Тот в шоке: «Ты что, *****?!» Завязалась драка. Я кинулся разнимать, но они успели по лицу друг другу двинуть.

— Сафин вообще вспыльчивый. Сколько ракеток за карьеру переломал...

— От него не только ракетам доставалось. Помню, во Франкфурте на матче с Германией я никак не мог понять, почему Марата португалец Диаш откровенно засуживает. Я завелся, в перерыве пришел в судейскую и сказал: «Если так будет продолжаться, уведу команду с корта. Да, мы пострадаем, но и вы больше работать не будете. Говорю вам это как член МОК».

— И что?

— Подействовало! «Сплав» прекратился. После матча сказал Сафину: «Не понимаю, что на судью нашло. Вроде нормальный...» Марат усмехнулся: «Да я в Майами его с вышки скинул».

Пиво

— В одной из ваших книг вычитали историю. 2007-й, четвертьфинал Кубка Дэвиса с Францией. Южный против Гаске. В третьем сете нашего теннисиста замучили судороги, и вы предложили народное средство...

— Сначала врач пытался что-то сделать — магний, растирки всякие. Эффект нулевой. Миша по корту еле передвигался. И тогда я вспомнил древний рецепт, которым сам спасался в игровые годы: пять ложек соли на полбутылки воды. Запиваешь пивом.

— Пиво-то зачем?

— Чтобы не вырвало. Правда, в тот день мой план едва не сорвался. Играли мы в Лужниках на Малой арене. Пива там не нашлось! Послали гонца в «Мультиспорт». Влил я все это в Южного и сказал: «Через десять минут отпустит. Во время перехода на судью не дыши». И Миша победил в пяти сетах! А судья на следующий день спросил меня: «Что ты ему дал?» — «Пиво!» — «Разве помогает?» — «Запомни, это старый советский секрет!»

— Еще эпизод, мимо которого не пройти. Цитируем: «1976 год, Флорида. Я пошел на корт и предложил трем местным любителям сыграть пару. Мы победили, и мой партнер, оказавшийся директором техасского банка, пригласил всех к себе на виллу. Махнули по чуть-чуть, и он спросил: «Какие коктейли предпочитают русские?» Я в шутку ответил: «Полстакана водки на полстакана пива». Они хором: «Не может быть!» Я приготовил эту смесь. Выпили. Потом не знал, что с ними делать».

— Было.

— В книжке нет ответа на главный вопрос — вы-то как себя чувствовали после ерша?

— Идеально!

— Шутите?

— Нет. Просто умею держать удар.

— Научите!

— А я расскажу. За сорок минут до пьянки надо выпить бокал пива. Можно что-нибудь и покрепче — не больше рюмки! Но лучше пиво — оно быстрее всасывается в кровь. Дальше еще минут сорок к еде не прикасаешься. Всё!

— Что «всё»?

— После этого хоть ведро в себя влей — не развезет!

— Спасибо, учтем. Вы и профессиональных теннисистов ершом угощали?

— Нет. Но две легенды мирового тенниса именно со мной впервые в жизни попробовали водку. В 1974-м в Юрмале — Бьерн Борг.

— Кто второй?

— Рафаэль Надаль. А его тренеру Карлосу Мойе я потом целый ящик послал.

— Еще одного легендарного — Ивана Лендла — Игорь Пилипчук действительно пьяным обыграл?

— Было это в начале 80-х на турнире «Дружба», который проводился для представителей соцстран. До матча час, Пилипчук сидит в баре, потягивает пиво. Подходит Иван: «Вставай, пошли играть». Тот отвечает: «Ага. Только шестую бутылку добью». Уж не знаю, сколько на самом деле их было, но вышел на корт — и укатал Лендла, который тогда занимал первое место в юниорском рейтинге.

— Что ж при таких способностях Пилипчук великим теннисистом не стал?

— Спился. После тенниса ломал «чеки» у магазина «Березка». В компании с парнем, который в 90-е превратился в известного политика. А Пилипчук, по слухам, еще и в каких-то разборках участвовал. Потом вдруг уверовал в Бога, вернулся в родной Львов, служил пастором в храме. Я как-то встретил его там. Сказал: «Ты же был очень талантливым, в классного теннисиста мог вырасти...»

— Что ответил?

— Поднял глаза к небу: «У каждого своя судьба». Умер года четыре назад.

— Чья несложившаяся карьера в теннисе — ваша личная боль?

— Амир, мой старший сын. Он от природы быстрый и выносливый, здорово играл. Но в 14 лет, катаясь на сноуборде, сломал руку, год восстанавливался — и с теннисом закончил.

Кафельников

— Вы говорили: «Передо мной прошло четырнадцать поколений теннисистов, и к каждому я имел свой подход». Самый тяжелый характер?

— Аслан Карацев. С ним очень сложно работать. Не слышит! Закрытый, самодостаточный. Классический интроверт.

— У Медведева какой потолок?

— Ему по силам вновь стать первой ракеткой мира. Но есть недостатки, которые надо искоренить.

— Например?

— Играет далековато на задней линии. Нужно совершенствовать тактику быстрого нападения с выходами к сетке. Если бы у Дани было и то и другое, он бы точно всех обошел.

— Кто из теннисистов ХХI века для вас номер один?

— Роджер Федерер. А из тех, кто сегодня выходит на корт, — Новак Джокович. Его уникальность в том, что силен на любом покрытии. Лишь по собственной дурости не стал в Токио олимпийским чемпионом. Зато у него 33 финала «Большого шлема». Рекорд всех времен! У Надаля и Федерера — 31. При этом Новак, как и Рафа, выиграл 22 «Шлема», а Роджер — 21.

— Кафельников говорил нам про последнюю каплю, после которой ушел из тенниса: «Я проиграл Южному. Понял — это всё». Евгений был прав?

— Нет. Женя очень обиделся, что в 2002-м я не поставил его на решающий матч в финале Кубка Дэвиса. Но он бы не выиграл. Я был на двести процентов уверен, что победить Матье может только Южный. Впрочем, я всегда стараюсь подстраховаться. И в Париже попросил Леонюка, тренера сборной, побеседовать с Кафельниковым тет-а-тет: «Сделай так, чтобы он сам отказался играть пятый матч. Тогда для него эта ситуация будет менее болезненной». Леонюк Кафельникова уговорил.

— Значит, с уходом из тенниса Евгений поторопился?

— Да. Его же еще колено беспокоило. Лег на операцию — не помогло. Позже выяснилось, что она и не требовалась. Мой китайский доктор считает, что все беды Кафельникова шли от проблем с позвоночником. Надо было там кое-что поправить — и дальше бы играл.

— Кафельников — он же с ленцой?

— Не без этого. Но ему с тренером повезло. Анатолий Лепешин всегда был рядом. В свое время даже в номере с ним спал, не давал соскочить. Если Женя на дискотеку убегал, Лепешин находил его, возвращал, объяснял... Именно он сделал из Кафельникова игрока с большой буквы.

— Не было бы в его жизни такого человека, как Лепешин, — о теннисисте Кафельникове мы бы вряд ли услышали?

— Думаю, да.

— Как вы отреагировали, когда узнали, что Кафельников в 24 года купил самолет?

— Ну, взял в лизинг... Что такого? Кстати! Изначально ни он, ни Сафин не горели желанием участвовать в сиднейской Олимпиаде. Как и все теннисисты, турниры «Большого шлема» ставили выше, чем Игры. Но я ребят переубедил. И Женя сказал, что отправится в Австралию на своем самолете.

А там я предоставил в его распоряжение служебный автомобиль, который полагался мне как члену МОК. Ну и сам с Кафельниковым зачастую ездил на этой машине, попутно готовились к матчам. Чувствую — не доходит. Говорю: «Поехали в Олимпийскую деревню. Хоть посмотришь, как спортсмены живут». Приезжаем — и натыкаемся на руководителей ОКР. Идут чуть поодаль, нас не замечают. Громко обсуждают Кафельникова. Толкаю его в бок: «А теперь послушай, что о тебе говорят».

— Что же?

— Доносятся фразы: «Как теннисисты зажрались! Столько гонора, на Олимпиаде играть не хотят. Кафельников вообще прилетел на своем самолете! Да ни черта он здесь не добьется...» Я крепко держу Женю за руку, чтобы не вырвался, не вмазал кому-то из них. Вот после этого он разозлился, забегал на корте — и выиграл золото!

— Какая машина полагается на Олимпиаде члену МОК?

— Четких критериев нет. Смешнее всего получилось в 2012-м в Лондоне. Там организаторы Игр в рамках социальной программы в качестве водителей для членов МОК привлекли пожилых людей. При этом многие из них лондонских дорог не знали. А мне попалась старушка, которая первым делом заявила: «Я всю жизнь на механике ездила, «автоматом» пользоваться не умею. Вы уж сами эту штуковину переключайте». Ладно, тронулись, вскоре навигатор сообщает: «Через сто метров поверните налево». Старушка отвечает: «Спасибо!»

Призовые

— Кто из российских теннисистов отжал себя на 120 процентов?

— Давыденко. Коля быстро передвигался по корту, а вот выносливости не хватало. Пятисетовые матчи не вытягивал, поэтому и не выиграл ни одного турнира «Большого шлема». Зато на Итоговом, где матчи из трех сетов, победил. Долго входил в топ-5. Чесноков тоже сделал прекрасную карьеру благодаря трудолюбию и невероятным бойцовским качествам. Мы его в детстве Маугли называли.

— Это почему?

— Да потому что с тренировок постоянно уходил в ссадинах, кровоподтеках. Бился и падал, бился и падал — за каждый мяч! Андрей по характеру камикадзе. Хотя на меня в ЦК анонимки строчили — что Чеснокова в сборную тащу по блату. Приехали проверяющие. Увидели, что Андрюша в Сокольниках возле спартаковского манежа снег чистит. Живет с мамой и бабушкой, лишних денег в семье нет. Какой уж тут «блат»...

— Теннисисты рассказывали, как в те годы возили за границу полные сумки тушенки и колбасы из Союза. Чтобы не тратиться.

— Да мы все через это прошли. Суточные-то были копеечные. Меня в поездках спасала казы.

— Конская колбаса?

— Ага. Татарское национальное блюдо. Сытное, натуральное, быстро переваривается и не портится! Красота!

— На таможне случались проблемы?

— Как-то в середине 70-х победил на турнире в Гаване. Заглянул в магазин — шаром покати. Но не везти же обратно песо, которые выдали. Купил 23 бутылки рома. В Шереметьеве таможенники тормознули: «Это что такое?» Пришлось отдать им три бутылки. Остальные пропустили. Раздарил. Я-то ром не пью.

— Когда в конце 80-х Чесноков и Наталья Зверева решили не отдавать призовые государству, вы как тренер сборной испытали шок?

— Наоборот, был на стороне игроков. Начал выяснять — на каком основании призовые сдают в бухгалтерию Спорткомитета? Отыскал лишь старую инструкцию, выпущенную самим Комитетом, — что 50 процентов гонорара, полученного за рубежом, спортсмен обязан вернуть государству. Но это инструкция, а не закон или постановление Совета министров. И главное — почему же тогда отбирают всё?

Чесноков первым, следуя этой инструкции, начал оставлять себе половину выигранных денег. А Зверева в какой-то момент вообще перестала отдавать. Юридически не подкопаешься — закон-то они не нарушали. Еще раньше шахматисты придумали хитрость.

— Какую?

— Сыграют турнир за границей. На призовые покупают там автомобиль, привозят в Союз. Чиновникам из Спорткомитета говорят: «Ну, отпилите полмашины...» Кажется, с Карпова это началось.

Ташкент

— Слезы из-за тенниса в вашей жизни были?

— Плакал от счастья — когда впервые выиграли Кубок Дэвиса. Были и другие слезы — от истощения. В такой момент они поневоле текут...

— А это что за история?

— В 1972-м на турнире в Ташкенте я сыграл с Толей Волковым матч, который длился 9 часов 15 минут!

— Сколько?!

— Рассказываю. Первый день. Жара. Счет по сетам 2:1 в пользу Волкова, но в четвертом я веду 5:2. У меня ангина. Нос, горло — все заложено. При смене сторон прошу судью вызвать на корт врача сборной: «Мне больно глотать. Пусть даст какое-нибудь лекарство». В ответ: «Сам сходи к Кагаловскому. Он человек пожилой, ему тяжело идти». — «Если покину корт — мне засчитают поражение». — «Нет-нет, ступай. У тебя десять минут».

— Пошли?

— Да. Кагаловский — бывший личный доктор Тухачевского, после расстрела маршала три года в ГУЛАГе отсидел. Интересный дядька. Сбегал я к нему, вернулся — мне записывают поражение! Я в шоке: «Как?! Судья отпустил, десять минут еще не истекли...» На тренерском совете после долгих разбирательств постановили — доиграть матч. Волков уперся: «Нет! Доигровка — лотерея. Начнем заново».

Мы и на следующий день вышли на корт в самое пекло — в 16.00. Я два сета проиграл, в третьем при счете 1:3 сказал себе: «Ну и ради чего эти мучения? Нельзя такой матч отдавать!» Завелся! Вытащил третий сет, четвертый, в пятом повел 5:2. А с Волковым стало происходить что-то странное. То ободом отобьет, то мимо мяча махнет. Потом кричит: «Я ничего не вижу».

— В каком смысле?

— В прямом! Ослеп от перенапряжения! Помню, я еще спросил: «Вон, мотоцикл в углу стоит. Видишь?» — «Нет».

— Батюшки.

— Да и у меня круги перед глазами. На часах 19.48. По правилам в 20.00 из-за темноты игра прекращается. Андреев, тренер сборной, объявляет: «Матч снова переносится на завтра». Я говорю: «Почему? Время-то есть». — «Вы не успеете...» — «Да Волков в таком состоянии, что я и за две минуты его обыграю! Он не может уже ни подать, ни отбить». Но Андреев неумолим: «Завтра доиграете». Он вообще меня недолюбливал.

— Зрение-то к Волкову вернулось?

— Да. А я в раздевалке залез под душ, включил холодную воду — и ничего не чувствовал. Полное истощение организма. Семь с половиной килограммов за матч потерял!

— Чем кончилось?

— Из-за ливня пятый сет доигрывали через день. Андреев поступил подло — лишь в последний момент сказал мне, что матч перенесли на другие корты. Я помчался туда, толком не размялся. Горел 0:3, но вновь на злости и желании переломил игру. А когда запорол несколько матчболов, взял да и подал снизу. От неожиданности Волков пульнул в аут. Все, 6:4! Победа!

Шарапова

— Сколько получает за границей тренер вашего уровня?

— На годовой контракт топовые тренеры соглашаются редко. Слишком утомительно из-за бесконечных разъездов по турнирам. Полгода — предел. За это время можно заработать от 600 до 800 тысяч долларов.

— Вас приглашали в Индию, Казахстан, другие страны. Хоть раз были близки к отъезду?

— Нет. Я родиной дорожу. Никогда не хотел работать за границей.

— В Сиднее вы Сафина и Роддика разнимали. В женском теннисе драки случаются?

— Редко. Разве что по ноге могут ракеткой ударить. А вот матерятся теннисистки даже больше, чем мужчины.

— Кто особенно?

— Раньше — Азаренко, сестры Бондаренко... Да и интеллигентнейшую вне корта Лену Дементьеву не раз штрафовали за нецензурную лексику во время игры.

— В Касаткиной настоящей мощи нет?

— Она очень умный игрок. К сожалению, скорости не хватает. Подачи нет. Пробелы в теннисном образовании. Чем медленнее покрытие, тем больше у Даши шансов на победу. Сейчас начнется сезон на земле — будет выигрывать. А на быстрых кортах не успевает.

— «Потолок» Курниковой был виден сразу? Или могла вырасти в выдающуюся теннисистку?

— Могла. Но выбрала другой путь. Рекламный. Шарапова — наоборот.

— По таланту они сопоставимы?

— Да. Но Маша, в отличие от Ани, — фанатка тенниса. Трудяга. Какие бы деньги за рекламу ни предлагали, пока не отработает на корте от и до, никуда не пойдет. У меня с Шараповой никогда не было проблем. Вот прилетает в Москву на Кубок федерации, по контракту с «Порше» передвигается исключительно на автомобиле этой марки.

— А остальные?

— На микроавтобусе. В первый же день говорю: «Маша, ездить отдельно от команды — неправильно. Давай со всеми». — «Да-да, конечно». Еще штрих. В тот момент у нее были натянутые отношения со Светой Кузнецовой. Я предложил Маше собрать девчонок в ресторане: «Посидите, пообщайтесь. Тренеров звать не надо».

— Прислушалась?

— Да, и атмосфера в команде тут же наладилась. Но больше всего поразила меня на Олимпиаде в Лондоне. Там федерация сняла дом для наших теннисисток. Каждое утро они встречались на завтраке. Только Шарапова всегда за собой убирала и мыла посуду.

— Как получилось, что мама Мыскиной и папа Шараповой обменялись взаимными уколами — а на детей это не перенеслось?

— Что-то я такого не припомню... Была другая история — с Юрой, отцом Маши, повздорил Джамал Чакветадзе, отец Ани. Вот там был очень серьезный конфликт.

— Причина?

— Маша играла против Ани на турнире в Америке, Юра с трибуны орал дочери: «Убей эту суку!» Джамал услышал, повернулся к нему и сказал: «Это я тебя убью, когда в Москву приедешь».

Время спустя Кубок федерации. Договариваюсь с Машей о приезде в Москву. Вдруг звонит ее отец: «Я не прилечу. Меня Джамал обещал убить». А я-то не в курсе подробностей. Иду к Чакветадзе-старшему, он рассказывает, как дело было. Набираю Шарапову: «Лети, не бойся. Всё разрулим». Здесь сразу веду их в «Метрополь». Опускаю бутылку водки на стол и говорю: «Пообщайтесь спокойно, я минут через сорок подойду». Возвращаюсь — навстречу Джамал. Сухо: «Ты меня не убедил». Я пожимаю плечами: «Завтра твоя дочь тренируется с Шараповой». Конфликт исчерпан!

— Чакветадзе-старший — бизнесмен?

— Да, когда-то открыл в Союзе чуть ли не первый кооператив по продаже игрушек. А с Юрой Шараповым я познакомился в 1992-м. Явился к нам в федерацию — и с порога: «Моя дочь будет чемпионкой мира! Нам нужно 800 долларов, чтобы улететь в Америку».

— Ваша реакция?

— Спрашиваю: «Сколько лет девочке?» — «Семь». Думаю — ясно, какой-то сумасшедший. «Кто у нее тренер?» — «Юрий Васильевич Юдкин». Звоню ему в Сочи: «Тут ко мне ненормальный пришел. Уверяет, что его дочь будет чемпионкой мира». — «Шарапов, что ли?»

В общем, дали им 800 долларов. Улетели. Машу приняли в теннисную академию Боллетьери, до 11 лет жила там в тяжелых условиях. Выполняла всю подсобную работу. А когда пошли первые призовые, мне позвонил Юра. Сказал, что хочет вернуть долг. О котором я уже и забыл. Рассмеялся в трубку: «Будешь должен всю жизнь».

Ракетки

— Активные родители в детском теннисе по-прежнему серьезная проблема?

— Сегодня — в меньшей степени. Вот лет десять назад — караул! Мало того что горе-папаши бесцеремонно влезали в тренировочный процесс, так еще после поражения на турнире запросто могли поколотить ребенка. До сих пор перед глазами жуткая сцена: захожу в туалет и вижу — отец кулаком бьет сына в лицо. Кровь, слезы...

— Что сделали?

— Схватил мальчишку, увел подальше, кое-как успокоил. А отца в милицию сдал.

— У вас два сына. Руку на них поднимали?

— Никогда! Ремень, подзатыльники — не мой метод. Я терпеливый. Это главное тренерское качество. К тому же с возрастом понял: с девочками проще. Они отходчивые. Если пацану что-то не то сказал — все, обида надолго.

— В 1998-м вы развелись. О новой женитьбе думали?

— У меня гражданский брак, дочку воспитываем. Ей 14 лет, зовут Алина. В теннис неплохо играет, фантастическое чувство мяча. А главное — огромное желание тренироваться. Я не заставляю.

— Когда последний раз держали в руках деревянную ракетку?

— Да у меня в багажнике две лежат.

— Для самообороны?

— Нет. Недавно на турнире в Москве один любитель подарил. Немецкую и нашу, динамовскую. Держу для музея.

— Какая ракетка для вас словно скрипка Страдивари?

— Раньше Джокович постоянно выступал против Кубка Дэвиса. А я говорил: «Новак, ты не понимаешь масштаб турнира. Выиграй его хотя бы раз — станешь дома национальным героем». И вот в 2010-м в финале сошлись Сербия и Франция. Меня пригласили в Белград. Сербы победили 3:2. После матча зашел к ним в раздевалку. Джокович увидел меня, вскочил и подарил свою ракетку, на которой написал: «За братство с Россией». Было очень приятно.

— Сохранилась?

— Разумеется. У меня еще 25 уникальных ракеток — все, которыми наши выигрывали главные турниры: «Шлемы» и Олимпиаду. Только у Шараповой пять забрал...

— Хоть одна ускользнула от вас?

— Нет! В свое время мне за эти ракеты большие деньги предлагали.

— Кто?

— Бизнесмены. Но продавать не собираюсь. Эти ракетки — наша история. Их место в музее, который, надеюсь, появится в ближайшие годы в Национальном теннисном центре.