«Василий Сталин украл меня из ЦДКА». Как дворник с Арбата оказался знаменитым футболистом
«Я из ЦДКА»
Книжки о футболе я читал запоем. Я до сих пор помню обложки — Якушин, Старостин, Бесков, две книжки Дасаева. Зелененькая и синяя.
Фамилии футболистов давних времен не были для меня пустым звуком. Про каждого что-то из вычитанного да отложилось. Это после я узнаю, что все было так, да не так...
Но вот ведь фокус: персонажи из послевоенного ЦДКА меня, юного, манили куда сильнее, чем динамовцы, например. Не сразу нахожу объяснение всему этому. Но чуть подумав, конечно же, отыскиваю.
Все зачитанные до дыр книжки из моей юности славили их — Гринина, Федотова, Боброва, Демина, Чистохвалова, Ныркова. Сдержанно восхищались, не вдаваясь в подробности, даже чужаки — Старостин, Бесков, Якушин. «Динамо» и «Спартак» были прекрасны — но для меня объяснимы. Про них написаны тома. Даже о послевоенном «Зените» что-то написал вратарь Леонид Иванов.
Про ЦДКА значительно меньше — и казалась сквозь годы эта команда великой загадкой. С драмой, с изломом в судьбе.
Почему-то у ЦДКА своих писателей не нашлось. А может, мне кажется. Что-то прошло мимо меня — и внимательные читатели пристыдят в комментариях. Припомнят «Самый интересный матч» Боброва, «Я из ЦДКА» Николаева... Все это я читал!
Но те книжки — капля в сравнении с другими. Один только Николай Старостин выдал мемуаристики в десять раз больше, чем все армейцы, вместе взятые.
ЦДКА — это о-го-го какая мощь! Не зная наверняка, как они играли, я легко дорисовывал пробелы силой воображения. Преданные читатели «СЭ» знают — я способен. Все эти люди были для меня былинными героями.
Принудительный роспуск клуба после провала на Олимпиаде-52 добавил оттенков в судьбу. Превратив обычную, славную, в героическую. Без того яркий рассказ стал отточенным. Захочешь — такое не придумаешь!
Все эти люди, гордость советского футбола, где-то доигрывали, тренировали. Даже становились генералами. Тихо старели — не желая признавать, что все самое яркое позади.
Вот прямо как я сейчас.
Камера показывает пустоту
Уж снят был Габриловичем-младшим чудесный фильм «Футбол нашего детства». Посмотрите в YouTube, прослезитесь.
В конце на стадионе «Динамо» выстроились в центральном круге две великие команды. Оставшиеся в живых великие стариканы. С влажными глазами.
Да и у кого б не увлажнился глаз, глядя на эту сцену — пустой стадион и они. Диктор объявляет фамилии — и камера выхватывает лицо: Николаев, Бесков, Трофимов, Нырков...
Кто-то по дороге к центральному кругу отважился на легкую пробежку — как могучий Валентин Николаев. Нырков пришел в генеральском кителе. Полевом, не парадном. Орденских планок — на половину груди.
Из 22 футболистов ЦДКА и «Динамо», участников самого яркого их матча в 48-м, в живых тогда оставалось 13. Они вышли на то самое поле. Не отказался, сославшись на недуги, никто.
— Команда «Динамо» Москва! — разносился голос диктора над совсем другой, новой Москвой. Не помнящей 48-й год. — Футболки цвета «электрик», трусы темно-голубые. Капитан команды Леонид Соловьев...
Камера берет крупно Соловьева. Нестарого еще мужчину. Ветер треплет волосы без заметной седины.
— Вратарь Алексей Хомич!
Хомича нет. Камера показывает пустоту. Пластмассу динамовских кресел, расплывающуюся вдали.
— Блинков, Карцев, Малявкин, Трофимов, Бесков...
Все еще живы!
Уже на Ваганьково Михаил Семичастный. Годы спустя рядом с ним похоронят нашего главного редактора Владимира Кучмия. Тому и другому грех сетовать на соседство.
— Команда Центрального дома Красной армии! Футболки красные, трусы черные.
Господи, еще живой Борис Аркадьев. Еле стоит — но стоит, никто под локти не держит! Гринин, Нырков, Башашкин...
Через несколько лет после того фильма я сделаюсь юным корреспондентом — но круг великих уж заметно прорядился. К кому смогу — к тому успею. Как к Бескову, Якушину, Трофимову.
С отважным генералом Нырковым, даже после фронтовой контузии профессионально игравшим в футбол, гуляли по осенней Москве. Поддевая ботинками красные листья кленов. Я, протерев очки, приметил — обувь у генерала надраена так, что отражает свет фонаря. Дойдя до манежа ЦСКА, мы даже водочки выпили из пластиковых стаканчиков. Пожалуй, это самая памятная водка в моей жизни.
Живой Валентин Николаев от интервью открещивался: «Памяти совсем нет». Хотя книжка его, вышедшая в те же годы, полна была чарующих подробностей.
Мартышкин
К Гринину, капитану ЦДКА, я не успею — зато поговорю с его вдовой Зинаидой Ивановной. Очаровательной, памятливой старушкой. В том дом на «Соколе» я ходил словно в музей — казалось, перила, древний лифт с сетчатой шахтой делится с тобой теплом великих рук. Почти весь ЦДКА жил здесь. Как и Гомельский, Тарасов, Бубукин...
Мне казалось, первым из ЦДКА умер Водягин.
— Нет, Водягин пожил! В «Динамо» успел поработать. Первым из поколения умер Федотов Григорий Иваныч — в 42 года. Потом — Демин. Гриша-то умер в Тбилиси, там было первенство Вооруженных сил, его послали. Там накачали, как это бывает...
— Великого Демина доконала та же беда. Он же в соседнем подъезде жил?
— Ой... — вздохнула Зинаида Ивановна. — Демин жил на шестом этаже. В нашем же подъезде! Как набедокурит — их бабушка зовет меня разбирать. У каждого футболиста из наших было прозвище. Его звали Мартышкин. «Что, Мартышкин, расшумелся?» — «Я ничего, ничего, Зинок, ты что...» Лена, жена его, сама виновата. Вовка придет домой несвежий, она шмыг — и исчезает. Тот посидит-посидит в пустой квартире, идет искать. Ко мне заглядывает: «Ленка у тебя?» — «Да откуда?» Надо было дождаться человека, в каком бы он виде ни пришел. Если имеет слабость к выпивке — тем более. Потом разменяли эту квартиру, она переехала в шестой подъезд. Там одна комната, а его отправили куда-то. Демин очень одинокий был! Конечно, семья развалилась... Двое детей — в нашем дворике в песочнице играли его медалями.
Кто еще такое рассказал бы — «Мартышкин»! Это ж чудо!
Все ушло. Все истлело, забылось.
«Харлам открыл на ходу заднюю дверь и ногой тормозит...»
Всюду писали — осталось из того ЦДКА двое. Нырков да Николаев. Гуляло по газетам: этот да тот...
Но вот подскажут люди иной раз так, что за голову схватишься: вот это герой! Случайно, мимоходом. Проще простого было не расслышать, пропустить.
Так вывели нас когда-то нас с Кружковым на баскетбольного тренера Луничкина, бывшего ассистента Гомельского. Успевшего повоевать во Вьетнаме. Затруднюсь вспомнить, на чьей стороне. Жил Луничкин на Тверской в квартире метражом метра четыре. Ровно четыре широких шага — и упираешься в окно. Повернешься — заденешь или плиту, или кровать. До сих пор вспоминаю ту каморку. Увлекательнейший был рассказ — как управляться с пистолетом-пулеметом Uzi...
Так свели нас случайно с джазменом Владимиром Морозовым, дружившим со всей хоккейной сборной СССР 70-80-х. Ошарашившим нас миллионом подробностей.
С Харламовым они сошлись на теме джаза, разумеется. На чем же еще.
— Жену Валеры, Ирину, я тоже прекрасно знал! У нас общая приятельница была, Лена Конева, внучка маршала. У Валерия в квартире на проспекте Мира бывал частенько. Помню, купил я новую «Волгу». Номер 00-10. Как-то на вечеринке Харламов и молодой Володя Крутов крупно выпили. Ира Харламова мне говорит: «Вов, отвези их домой. А мы еще посидим». Ладно, едем. Вдруг чувствую: машина — тр-р-р...
— Что такое?
— Харлам открыл на ходу заднюю дверь и ногой тормозит! А я сто гоню по Ленинградке! Остановился: «Что случилось?» — «Выпить!» Достаю им бутылку шампанского из багажника. Едем дальше. Через километров пять снова — тр-р-р... На проспекте Мира они последний раз меня тормознули. К Харламову в квартиру входишь, налево кухня, прямо — диван. Крутов сразу — бах на него. Спрашиваю: «Вов, ты чего? Соберись!» А Харламов более стойкий. Сейчас, говорит, принесу с кухни. Я поскорее откланялся.
Джазмен Морозов рассказал еще тысячу уморительных историй. Внезапно заторопившись, прыгнул в «лексус» и помчался на закат. На выезде из дворика тормознул вдруг, сдал назад. Из окошка вытянулась рука — одаривая нас стопкой джазовых пластинок. Как и Харламова когда-то.
Заметку назвали «Судьба барабанщика»...
Судьба дворника
От судьбы барабанщика до судьбы дворника — путь короткий. Как показала жизнь, дворникам в Москве тоже есть что вспомнить.
В августе 2002-го подсказал мне кто-то:
— Есть у меня знакомый дворник. Арбат мел. Но сейчас уж закончил, все. Старый, 80 лет!
— Ого, — вяло подбодрил я рассказчика.
— Он и слесарем работал. Отличный был слесарь...
— Ну и?
— Сделал бы с ним интервью.
— Господи. О чем — канализационных трубах?
— Так он рассказывает — в ЦДКА играл. С Васей Сталиным дружил.
— Да ну, — отмахнулся я. - Из ЦДКА осталось двое. Все их знают. Как фамилия твоего дворника-то?
Зачем-то чиркнул на листочке — «Александр Прохоров. Врет, что из ЦДКА».
Через день-другой, оказавшись рядом с могучим футбольным статистиком Акселем Вартаняном, нащупал в кармане тот листок. Не сразу вспомнил, о чем это все.
— Аксель Татевосович! — усмехнулся я. - Вот тут чудак выдает себя за футболиста ЦДКА. Александр Прохоров. Слышали про такого?
— Прохоров? — удивился Вартанян. — Он живой? Вообще-то это был основной их защитник. На всех фотографиях стоит следом за Никаноровым. Сбежал от них в ВВС, правда. К Васе Сталину...
Немедленно отыскал карточку — на которой Прохоров очень даже выделяется среди великих и величайших. Огромным ростом.
Господи! Ну бывает ли такое?
«Сашенька, не дури...»
Мы встретились.
— Эээ, нет! — Арбатский дворник с судьбой указывал на мой диктофон. — Этого не надо! В этот говорить не буду!
С таким я прежде не сталкивался. Позже столкнулись с другим вариантом — недоверчивый хоккейный вратарь Мыльников проверил у нас с Кружковым документы. Но чтоб запретить диктофон?
— А как же? — выдавил я. - Как же быть-то?
— Запоминай! Или записывай. Бумажку дать?
Бумажка у меня была. Не было сил вникнуть, что происходит.
— Александр Иванович! — взмолился я. - Что вам с этого диктофона?
— Так я ж матюкнуться могу, — разъяснил тот. — А пленку эту по телевизору покажут...
— Не покажут по телевизору! Обещаю, клянусь!
Я взглянул в сторону прохоровской жены, любезной старушки.
— Сашенька, не дури... — ласково произнесла та. Даже погладила 80-летнего Сашеньку по лысой голове.
— Ну... Пусть! — махнул рукой тот. — По стопочке — за знакомство?
Я почему-то не стал, хоть это не в моих правилах. Прохоров хлопнул за знакомство один. Зато уж перекурили вместе.
«Пека — какой был умница! Ах!»
Говорили о чем-то несущественном — но чуткая на ухо супруга ничего не упускала. Наконец, не усидев в покое, выступила модератором.
Дверь приоткрылась, показалась бабушкина голова:
— Что ж ты, Александр Иваныч, не расскажешь, как к тебе домой Вася Сталин приезжал, а мы, девчонки, шептались во дворе — сын сталинский! А?
— А! — отзывался Прохоров. — Было, было! Приезжал!
Оглянувшись на окно, переходил вдруг на шепот:
— Хороший он был мужик, Василий-то Иосифович... Хороший!
— Кхм, — откашлялся я. - Так расскажите же.
— Не, не, не... Потом! Вот, посмотри карточку, — ловко выхватывал нужную, не открывая альбома. — Это что за лоб здоровый рядом с Бобровым?
— Вы, Александр Иванович! — угадывал я. Мысленно благодаря Вартаняна, показавшего мне такую же тремя днями раньше.
Выяснилось — угодил.
— Узнал, смотри-ка! — обрадовался Прохоров в сторону двери. Та поощрительно скрипнула. — Я сам себя не узнаю, а этот узнал!
Прохоров рассматривал самого себя на блеклой карточке, вертел в руках, держа за краешек. Подставлял под луч света.
— Выше меня в ЦДКА не было. Здоровее тоже. А это кто рядом?
Насчет соседей по фотографии Вартанян меня не инструктировал. Это упущение.
— Кто? — растерялся я.
— Не узнал! — разрумянился мой герой. — Чистохвалов это. Мы Кубок тогда «Зениту» проиграли, 44-й год. До сих пор не пойму как. А вот это ЦДКА в Югославии... Первая моя заграничная поездка. Меня Вася Сталин в ВВС к себе увел, а на это место в ЦДКА взяли Ныркова. Но ему туго приходилось.
— Почему это?
— Да вот почему! — раздухарился Прохоров. По-чапаевски начал раскладывать на столе картофелины — и в той расстановке читались игровые схемы 40-х. — Против Васьки Трофимова он не тянул. Потому что хитро против него играть надо было, против Васи-то! Нырков за ним не поспевал, не тот бег у него был — не мог к трофимовской поступи приноровиться. А я — мог. Потому что и бежал быстрее, и отбирать умел, когда тот тормознет. Он притормаживал все время, Трофимов. А рядом с ним Карцев играл, тоже мастер. Умер, говорят, в Рязани где-то. И Пека в Ленинграде умер, и Севидов. Все ушли... Пека — какой был умница! Ах!
Я сидел, выпучив глаза. Вот напротив меня дедуля, для которого Пека — приятель. А для меня человек из былин. Из рассказа Льва Кассиля «Пекины бутсы». Мне тот рассказ и учить не надо — могу шпарить наизусть кусками.
— Пека не повторялся! — наслаждался воспоминаниями Прохоров. — А Васька Трофимов — вечный мой противник. Как я против него играл! Вот это игрок так игрок был — туго против него приходилось. Лучше правого края сроду не видел.
«Гриша Федотов прямо за столом умер»
— Чью смерть тяжелее всего переживали?
— Федотова. Гриши. Приехал из Тбилиси, выпил немножко — и прямо за столом умер. На Новодевичьем его похоронили, только я не ходил. Я на похороны не хожу. Хоть и поверить невозможно было, что умер.
Незадолго до того я побывал в квартире у Трофимова на Смоленской площади. Все, что было в 40-х, помнил Василий Дмитриевич будто вчерашнее. Зато сегодняшний день утекал сквозь пальцы. Не знал твердо великий правый край, жива ли его супруга. То ли скончалась, то ли ушла на рынок...
Но послевоенный футбол в трофимовском описании был чудесен. Полон деталей, восхитительных наблюдений. Так что рукава мои были полны козырей.
— Трофимов мне тут говорил, что «Динамо» в те годы было сильнее, чем ваш ЦДКА, — поддел я самолюбие старика. - Василий Дмитриевич даже не сомневается.
— Ах! — всплеснул руками Прохоров и даже привстал от обиды. — Они — сильнее?
— Нет? — елейным голоском произнес я.
— Они, может, физически покрепче, да только мы — умнее. Не были они сильнее! Да мы ж медали выигрывали — о чем спорить?
— А кто для вас самым страшным противником был?
— Пономарев торпедовский. Страшный человек. Ударище какой! С «Динамо» тяжело, Карцев — Трофимов, — у них необычная система нападения. У нас «пять в линию», а они могли — шесть в обороне, а четверо в нападении. Сложно! Главное, думать надо. Против Парамонова туго бывало — он рослый, сильный... Пайчадзе Боря — тот еще хитрец! Стадион его именем назвали, да? Умеют грузины своих игроков ценить... Не то что у нас — похоронили, и ладно.
— А Джеджелава из Тбилиси?
— Это мой... Враг! Номер один враг! Быстрый был — мне его с ходу все приходилось доставать.
— Били?
— Я вообще никого не бил. Меня с поля ни разу в жизни не удаляли! Представляете себе такое? Я Гайоза чисто доставал, а он обиду-то затаил. Потом в ВВС тренером пришел, а я уже там играю — не ужились с ним. Он 34 игрока привез из Тбилиси в ВВС! Хотел национальную команду сделать. Пришлось мне на Дальний Восток ехать. Грузины — они не прощают, и этот не простил...
Сосиска для собачки Йосипа Броза Тито
Я деревенел от его рассказов. Все это казалось сном. Вывертом воспаленной фантазии.
Прохорову и я-то с диктофоном был не нужен — рассказ лился. Пеку Дементьева сменял другой герой из книжек — Йосип Броз Тито. Мыслимое ли дело?
— Неужели и его видели? - отодвигался я со стулом. Чтоб рассмотреть, расслышать все это под новым ракурсом.
— А как же? — в голосе Прохорова прорывалось ликование. — 45-й год, едем в Югославию. Всех там обыграли. Хотели в море окунуться, но кто-то сказал, что акулы сожрут. Не полезли! Потом на квартиру к Тито повезли. Оттуда в бункер. Настоящее подземелье. Такой, скажу, бункер — бомбой не проймешь! Здорово нас принимал. Была у него собачка — хоро-о-шая... Как лошадь.
— Боже правый.
— Бегает — и у каждого вынимает что-то. Что даешь. Возьмет — уходит... Я сосиску схватил со стола — и ей. Сожрала. Только потом понял — нюхала, чтоб оружия не было. А у нас и не было ничего, кроме военных билетов. Да мундиров — нас перед той поездкой во все военное вырядили. Одному только Пеке Дементьеву готового мундира не досталось. Он росточка-то какого? Словно дитя! Пришлось специально шить — смеху было! Славный такой парень. Голубей любил. Разводил у себя в Ленинграде — у него их миллион был... А в Югославии он финтами шороху навел, конечно. Не зря мундир шили.
— Он разве был в ЦДКА?
— Это нас укрепили! Пеку дали, Севидова Сашку, Соколова из «Спартака», Малинина...
— Ну и воспоминаний у вас, — выдохнул я.
— Э-эх! — усмехнулся Прохоров. — Это ты еще мой военный билет не видел. А вот, посмотри. Что написано?
Я распахнул, заметив — не пыльный. Значит, рассматривают часто.
С надписью «красноармеец» соседствовала другая — «футболист». Ну кто еще таким похвастается?
Впрочем, у Юрия Ныркова в военном билете строчка значительнее — «генерал-майор». Мечта стать генерал-лейтенантом не сбылась.
— А мне Василий Иосифович и «капитана» вручил, и «майора». Подольше б с ним поработали — и до полковника дослужился бы. Перед фронтовиками совестно было — они звание годами получить не могут, а я только дырочки на погонах сверлить успевал...
— А в ЦДКА все были лейтенантами. Только Федотов — капитан.
— Нас с чего «командой лейтенантов» прозвали-то? Это история! В 44-м проигрываем финал Кубка «Зениту». Я до сих пор переживаю! Никто понять не мог — как это ЦДКА проиграл? Иванов, вратарь, все брал — вот как. Один забили, а больше не вышло. Зато в 45-м Кубок взяли — обыграли «Динамо» в финале! Которое в тот же год в Англии всех раздело. А мы их — хлоп!
— Сильный был матч?
— О, да какой! Каждому из наших после матча болельщики принесли по букету цветов, а мне букет — и бутылку водки. Ха-ха... После в «Красной Звезде» написали, что за ЦДКА даже в Германии болели. Наши войска там стояли. Приятно было читать! За нас болеют — не за «Динамо»!
— Почему?
— Потому что мы — войска. А «Динамо» — МГБ. Кто их любил-то? Команда Берии! Хоть самого его я живьем не видел ни разу. А Вася Сталин, мой товарищ, про Берию ни разу слова не сказал. Но вот после того финала нас прозвали — «команда лейтенантов». Газета какая-то всех нас перечислила по именам и приписала — «лейтенант такой-то, такой-то, капитан Федотов...» Так и пошло гулять — «лейтенанты».
«Череп нашли, по волосам узнали...»
— Федотов — такой авторитет был?
— Не то слово! Мы его между собой даже «Григорий Иваныч» звали — такое уважение было. Игрок классный.
— Бобров разве Федотова не сильнее?
— Если по товариществу говорить — для меня Гриша Федотов выше. А Бобер... Счастье его, что не полетел с хоккейным ВВС в Челябинск на игру! Я их после хоронил, всю команду. В Свердловске самолет упал — там, на городском кладбище, скопом и похоронили. А я с тех пор в Свердловск не ездил. Говорят, большой памятник стоит... На похороны тогда и семьи их поехали, и футболисты ВВС. Юра Тарасов тогда разбился, брат Тольки, Меллупс, известный вратарь...
— Бочарников, капитан того ВВС.
— Вот он и виноват, что разбились! Из Казани передают — не надо лететь, буря, ураган... А он заставил. До Свердловска дотянули, и с 300-метровой высоты — прямо в бетонку спикировали! Посреди взлетной полосы упали. Никому прежде не рассказывал, а тебе расскажу — там же вообще никого не нашли, опознать не смогли. Только Меллупс, вратарь, большие волосы носил — его череп нашли, по волосам узнали, и все. Остальных — в кучу... А Боброву тогда не успели переход в ВВС оформить, кажется, — вот он и не полетел, а то разбился бы со всеми. Бобров Севка хороший человек был, что говорить. Рано умер, мог пожить. Тромб пошел, легкие закупорило — и все. Вот судьба-то — никто из первого состава ЦДКА до 80 не дожил, кроме нас с Николаевым.
«Непьющие были. Только я не встречал»
Когда-то делали мы интервью с Валерием Масловым. Знаменитым футболистом «Динамо» и великим мастером хоккея с мячом. Быть может, лучшим хоккеистом в истории.
— Вы упустили великий шанс! — пожурил нас с Кружковым знатный корреспондент Сергей Микулик. — Имели шанс выяснить, где пили больше — в футболе или бенди...
С Прохоровым я повернул тему другой стороной.
— Трофимов мне говорил — если в «Динамо» все было очень строго по части режима, то в ЦДКА могли себе позволить.
— Да я не сказал бы, что мы были такие уж пьющие... Нет, не очень! Хоть Васю Трофимова я любил и буду любить. Ума необычайного человек. Аркадьев, наш тренер, грамма в рот не брал спиртного! Такой человек. Художник... В 43-м в ЦДКА пришел, а до нас «Динамо» тренировал. Удивительный был — честный, благородный, на «вы» со всеми... К каждому подойдет отдельно, как играть расскажет.
— Боялись его?
— Уважали. Начальника команды — да, боялись. Был у нас полковник, фамилию не помню... Как не бояться? Мы офицеры! Может, это дисциплину и держало. Армия есть армия, не расслабишься. Тем более кители часто одевали. Как к министру на прием ехать — мундир достаешь...
— Как победы отмечали?
— Если День Победы — обязательно в ресторане Дома Советской Армии три стола занимаем, министр приезжает, речь держит. А в играх победы не отмечали — выиграли, и ладно. Но в «Авроре» сидели часто. В ресторане.
— Знали вас там?
— Еще как знали!
— Совсем непьющие в ЦДКА были?
— Кроме Аркадьева? Наверное, были. Только я не встречал. Закон был — никто никому не предлагает, никто никому не наливает. Хочешь выпить? Пей. Случай вспомнил — Бобров машину купил, приезжает к «Авроре», поставить ее хочет, а Николаев помогать взялся. Командует, как ехать задом. Севка уж в арку уперся, газует, она не едет, а Николаев знай себе командует: «Еще газу, еще!» А Гринин Лешка парень был прижимистый, в складчину сидеть не уважал — больше за чей-то счет. Так мы как-то сговорились, ему в «Авроре» подливаем — он уж, бедный, задремал прям на столе... А мы разбегаться начали — кому покурить, кому в туалет. Его оставили. Просыпается — а счет ему несут! Ничего не сказал, но с тех пор первый за кошельком лез. Скидывался.
«Один в ботинках вышел, не в бутсах»
Наслушавшись про великие матчи, я подпер голову кулаком. Спросил вяло:
— Еще были памятные матчи? Такие, чтоб до сих пор в памяти?
Прохоров задумался. Затянулся ядовитой болгарской сигаретой.
— Могли и вами укрепить «Динамо» в 45-м. Когда в Англию отправляли, — подсказал я.
— О! — заставил меня встрепенуться Прохоров.
— Неужели было?
— Другое было! После войны слух по Москве: англичане приезжают. Профессионалы. Кого против них ставить? ЦДКА нельзя — проиграем, позору не оберешься. Красная Армия проигрывать не может. Решили «Крылья Советов» пустить. Нас с Николаевым в подмогу отправили. Весь стадион НКВД оцепил, на трибуны не пустили никого — специальные пропуска напечатали... Выходим, смотрим на профессионалов — а они странные. Кто пожилой, кто с пузом... Один в ботинках вышел, не в бутсах. Оказалось — не профессионалы это, а посольские служащие. Наколотили мы им то ли 19, то ли 11 голов. Николаев ка-а-к даст метров с одиннадцати, — вратарю в лоб. Тот лежит, не дышит... Насилу откачали. А Валентин Александрович мячик-то отскочивший все-таки добил, молодец... А боялись мы их — страшное дело! Черт их знает, какая команда приехала? Вот какие матчи помнит стадион «Динамо»...
Дедушка размяк
Смеркалось. Я решил — дедушка размяк. Можно теперь и про Сталина. Зайду-ка я сбоку, не напрямую.
— Не эту ли квартиру вам Василий Иосифович дал?
— Нет, эту мне дал Останкинский молочный комбинат. Я там слесарем работал. У меня уголок был на чердаке дома, как-то Вася ко мне в гости приехал. Я сам-то в ту дверь еле проходил, косяк задевал — и он тоже. Смотрит, смотрит... А мне и угостить-то его нечем. После этого роскошную квартиру мне дал на Можайке! Золотой человек — всех расселил, поголовно. Мне, холостому, квартиру — две комнаты, 44 метра. Думаю — на велосипеде по ней ездить, что ли? Прихожу оформляться — в военной накидке, офицерский кортик болтается... «Тебе одному — и такую жилплощадь?!» «Василий Иосифович, — отвечаю, — распорядился». «Ну ладно, прописывайся...»
— Ради такого человека и бросили ЦДКА?
— Я не ушел — Сталин украл! Хотели меня из ЦДКА перевести в Хабаровск играть, а Сталин о том прознал: «Я им дам Хабаровск!» Послал срочно за мной Капелькина, тренера ВВС — тот приезжает в четыре часа утра в гостиницу ЦДКА: «Поехали, Васька ждет...» Ну, поехали. Приезжаем на дачу к нему — познакомились, по стопочке выпили... Он по этой части выпить сильный был человек. Умел. С полмесяца я у него на даче прожил — а он лично все вопросы по переходу снял. На втором этаже жена его жила, дочка маршала какого-то, а я на первом. Как-то звонит он со службы жене: «Одевайся, сейчас в театр поедем!» Она одевается, прихорашивается... Приезжает, смотрит на нее: «Ты какого х... вырядилась? Куда собралась?!» Ха-ха...
— Вы ему по ресторанам компанию не составляли?
— Один раз. В гостиницу «Москва» поехали, к какому-то литератору — а больше он меня никуда не брал.
— На «ты» не перешли?
— Язык не поворачивался, хоть он и молодой был. Постоянно ходил в форме, генерал-лейтенант, погоны — а я кто? Капитан. Как можно на «ты»? Это он, Василий, сразу меня капитаном сделал, как в ВВС зачислил. Дал синие погоны. До того я в пехоте числился, как и все из ЦДКА. Предлагали ему большую гражданскую должность — а он ни в какую. Авиацию любил.
— В футболе-то понимал?
— Понимал еще как! Но все равно — болельщицкое проскальзывало. Услышал, что играет за Дзержинск удивительный парень по имени Василий Волков. Стометровку за 10,9 бегал. Загорелся! А все почему?
— Почему?
— Потому что сам в школе учился под псевдонимом Василий Волков. Тезка! Выписал его в ВВС. Назначил форвардом. Так этот Васька Волков запустит мяч вдоль бровки, сам по беговой дорожке пронесется до углового флажка и простреливает. Больше ничего не умел.
— Сталин-старший на ту дачу приезжал?
— Не приезжал. Не помню, чтоб даже звонил. Не любил он его, Ваську-то, — за то, что тот с первой женой развелся, и выслал ее не знаю куда... Василий за все время ни слова об отце не сказал.
— Ну и как вам в ВВС игралось?
— Капелькин в ВВС тогда новую команду собирал — я ко двору пришелся. Четвертое место выиграли — никто от нас не ждал! Василий всех собрал: «Премировать — у меня денег нет. Я всем по званию дам...» Так и стал я майором. А с ребятами из ЦДКА прервалась дружба.
В двух рукопожатиях от Иосифа Виссарионовича
Время не подтерло обиды — из-за того перехода Прохорова в ВВС не написал ни слова о давнем товарище в своей книге Валентин Николаев. Ни строчки о Прохорове в книге Аркадьева. А Юрий Нырков и вовсе мне говорил: «Мы Прохорова своим не считаем...»
Но он существовал. Играл. Даже забил за ЦДКА гол — с пенальти киевскому «Динамо»:
— Разбежался, ка-а-к дал в угол...
Все это было. Пусть давным-давно. Так давно, что и Аксель Вартанян не сразу вспомнит. Сверится с блокнотами.
Было и мое ощущение — которое сохранил в душе: милейшие, добрые старики. Засунули мне в сумку банан и яблоко на прощание, как я ни отбивался. Приговаривали:
— Это на дорожку...
Я уходил и думал: вот от Васи Сталина я в одном рукопожатии. От Иосифа Виссарионовича, получается, в двух.
Прожил после нашей встречи Александр Иванович Прохоров два года.
