«Довлатов лежал в гробу огромный, с согнутыми ногами». Евгений Рубин: друг писателя, спортивный журналист, эмигрант
Обозреватель «СЭ» вспоминает разговор с ярким человеком советской эпохи.
Сколько их осталось живых — настоящих друзей Довлатова? В Переделкино неподалеку от дач Окуджавы и Евтушенко — крошечное имение Евгения Рейна. Довлатовского приятеля еще по улице Рубинштейна в Ленинграде 60-х. Написал две чудесные книги о тех временах. Найдите — не пожалеете.
Где-то в Штатах Александр Генис. Вполне себе бодр. Дает одно интервью за другим. Я слушаю как завороженный. Что-то даже записываю. Например, соображение: «Довлатов хорош не тем, как писал, а как вычеркивал...»
В Комарово живет в домике Ахматовой — том самом «скворечнике» — Валерий Попов. Написавший о Довлатове в «ЖЗЛ» чудесную книжку. Впервые в вековой истории серии — без единой фотографии героя. Запретила родня.
Жив и крепок Толик из «Заповедника». До сих пор живет в той же избе рядом с довлатовской, ставшей музеем. Возможно, до сих пор мочится с крыльца — как и было зафиксировано наблюдательным соседом. Хотя, думаю, прекратил эту практику.
Обреченно вздыхая, сегодняшний Толик фотографируется со всеми желающими. Если совсем уж достали — просит передать, что уехал на рыбалку.
Но все уходит. От того времени — мерцание осколков. Вроде вот этого вот Толика. Оказывающегося вдруг не бумажным героем, а вполне осязаемым. Живым, теплым, усмехающимся.
Вот умер внезапно Петр Вайль — успев сфотографироваться перед самой кончиной с нашим Рабинером. Напрямую я эти события не связываю.
Скончалась на днях в Америке Людмила Штерн, оставившая о Довлатове, Бродском и том поколении две изумительные книжки воспоминаний.
С год назад не стало Романа Каплана, создавшего нью-йоркское чудо — ресторан «Русский самовар». Где даже Бродский пел «Очи черные». Нет теперь ни «Самовара», ни Ромы. Объединявшего, примирявшего волной обаяния всю русскую эмиграцию конца ХХ века. С их чехардой обид и недопониманий.
Все мы читали «Ремесло» — и помним эти строчки. Может, и напоминать не стоило бы. Но все же:
«Эрик Баскин был известным спортивным журналистом. Редактором журнала «Хоккей-Футбол». А футбол и хоккей заменяют советским людям религию и культуру. По части эмоционального воздействия у хоккея единственный соперник — алкоголь. Когда Баскин приезжал с лекциями в Харьков и Челябинск, останавливались тракторные заводы. Вечерняя смена уходила с предприятий...»
«А что еще Серега обо мне написал?»
К чему это я? А вот к чему!
Как-то задавшись целью, мы с Сашей Кружковым ринулись на поиски того самого Эрика Баскина.
Отыскать было несложно — Эрика на самом деле звали Евгений Рубин. Один из известнейших спортивных журналистов Советского Союза давным-давно уехал в Штаты — но даже писал что-то в первые номера «Спорт-Экспресса». След был.
У старушек из стенбюро мы отыскали номер. Дозвонились в Нью-Йорк. Не веря себе самим, три часа добродушно болтали через океан с тем самым Баскиным. А ощущение — будто говорили с самим Довлатовым. Ненадолго покинувшим кладбище Mount Hebron в Квинсе.
В голосе Баскина мы без натуги ловили довлатовские интонации. Впрочем, во всех эмигрантских голосах мелькнет что-то родственное.
Вспоминали московские огни, ленинградские метели. Бориса Майорова, Валентина Иванова и Льва Яшина. С которыми Эрик... Простите, Евгений Михайлович писал когда-то книжки.
Вспоминали и Довлатова, разумеется. Подмечая — вот она, ревность-то! Ну как такое может быть? Мы через океан пересказываем 82-летнему довлатовскому герою то, что о нем было написано давным-давно в «Ремесле». А он делает вид, что не читал.
Поверить, что не читал в самом деле, было сложно. Хотя — кто знает?
— Так-так, — чуть брезгливо уточнял Баскин. — А что еще Серега обо мне написал?
Мы переглядывались в легком недоумении.
Довлатовский текст случился под рукой — мы открывали и зачитывали долгими кусками. После прикинули: спустя 26 лет после выхода...
— Н-да, — подбадривал нас Баскин. — Лю-ю-бопытно...
«А болван Женя Рубин все сражается с «Новым русским словом»...»
Секунду спустя наши голоса в трубке оттеняли угадываемые звуки — весенняя капель о какую-то жесть. Мы понимали: дедушка справлял нужду, не отрываясь от прослушивания. Даже вправляя реплики:
— Не ожидал я, что у Довлатова будет такая писательская слава. Честно скажу. Но пришла посмертно! Вот сейчас лежит передо мной один том — американцы объединили записные книжки Чехова, Ильфа и Довлатова. Считают, Довлатов — уровень Чехова. Как такое может быть?
— Разный уровень?
— Да конечно! Сережа — одаренный юморист, неплохой писатель. Но не на уровне Ильфа и Петрова. Тем более — Чехова. Довлатов дарил мне все свои книжки, но я сейчас не могу вспомнить ни один его рассказ. Славу-то ему соорудили друзья по Ленинграду, довольно известные писатели — Найман, Евгений Рейн, Людмила Штерн... Те же Вайль с Генисом. Хотя жена Довлатова Лена мне рассказывала — перед смертью он с ними вообще дружить перестал. Впрочем, сама Лена со мной теперь не общается.
— Почему?
— В свое время у меня в Москве вышла книжка, я о Довлатове написал не очень лестно. Лена обиделась, говорила со мной злобно. Хоть до этого общалась очень нежно. Моя супруга Жанна ей сказала: «Лена, ты напрасно обижаешься. Он написал про Сережу еще мягко...»
— Вы в самом деле не читали ничего, что написал о вас Довлатов?
— Что-то долетало. Какая-то ерунда. В «Новом американце» каждую неделю делал колонку редактора, так про меня написал: «А болван Женя Рубин все сражается с «Новым русским словом», его редактором Яковом Моисеевичем Седых...»
— Еще писал, что вы подрались с Меттером.
— Серьезно? Однажды мы действительно чуть не подрались. Меттер считал, в газете можно бездельничать. Эффектно стоять у окна с трубкой, как он. В перерывах пытаясь соблазнить секретаршу. Она мне жаловалась: «Евгений Михайлович, я к Боре хорошо отношусь, но он почему-то все время хочет мной овладеть, посадив на умывальник...» Я как-то на Меттера так разозлился, что остановил машину на хайвее: «Иди домой пешком». Но драки не было, нет. Он бы меня поколотил, Меттер здоровый. Намного моложе меня.
«Очень скоро я с Довлатовым рассорился и ушел»
Насчет «останавливающихся заводов» в Челябинске ради творческих вечеров Рубина — это Довлатов выдумал, конечно. Заводы функционировали. Может, чуть менее интенсивно.
Но корреспондент Рубин был выдающийся, что и говорить. Старики должны помнить. Борис Майоров так вообще всплеснул руками, когда в нашем разговоре проскользнула фамилия. Потерял интерес к прочим темам — долго расспрашивал о Рубине. Охал и качал головой.
Кому повезет — тот достанет вышедшую когда-то крошечным тиражом книжку Рубина «Пан или пропал». Обо всех мытарствах в Союзе и Штатах. О Довлатове и «Новом американце».
Мы сдержанно похвалили его книжку — но Рубин будто не услышал:
— Так что Довлатов обо мне еще начирикал? — переспросил Рубин. — Что заводы останавливались, когда я приезжал о хоккее рассказывать? Вы не шутите?
— Боже упаси.
— Ну, смешно! Довлатов был большой фантазер. Ради красного словца никого не жалел. Вот написал повесть «Иностранка» про одну сотрудницу, Людмилу, с «Радио Свобода». У нас были сложные отношения.
— Это как?
— Сначала мы дружили, потом рассорились года на два. Даже не разговаривали. Потом Сергей ко мне пришел, покаялся — и стал работать в моей ежедневной газете «Новости». Время спустя партнеры меня оттуда выжили, а Довлатов остался. Хотя говорил: «Теперь буду работать только с тобой...» В Штаты Сережа приехал на год позже меня. Сказал при встрече: «Знаешь, в спорте не понимаю ни-че-го. Совершенно не интересуюсь.
В Ленинграде знал одного боксера, ты второй мой знакомый из спорта. Но фамилию твою знаю, видел под статьями". Я тогда много печатался — и в «Правде», и в «Огоньке». Познакомились мы в Америке. Однажды сказали — на радио заглянет свежий эмигрант, никому не известный писатель по имени Сергей Довлатов. В большом зале я увидел этого человека — гигант!Огромный!
— Настолько огромный?
— Я потом узнал — 195 сантиметров. Остроумный, приятный, располагающий к себе. Его очень хорошо слушали, хотя рабочий день закончился. После нам было на метро в одну сторону, дорогой разговорились. Довлатов был не такой простой. Не прямолинейно симпатичный. К тому времени газета «Новый американец» уже существовала, мы создали ее втроем: я, бывший внештатный автор моего отдела по «Советскому спорту» Алексей Орлов и Борис Меттер, племянник известного писателя, автора «Ко мне, Мухтар». После встречи с Довлатовым я им позвонил: «Приехал интересный человек, очень остроумный и одаренный. Давайте его пригласим?» Так оба решительно восстали. Особенно Меттер: «Зачем нам делить доходы на четырех?!»
— Что ответили?
— «Какие доходы? — поразился я. — Нам до доходов дожить бы...» Как-то сломил сопротивление и позвонил Довлатову. Предложил быть четвертым. Тот обрадовался: «С удовольствием!» Оказывается, приехал он давно — и ничего не делал. Просто сидел дома. Время спустя мы должны были втроем ехать в Нью-Джерси к хозяину банка, тот обещал заем для газеты. И вдруг Довлатов говорит — я никуда не поеду.
— Что вдруг?
— Рассказал: «Я с вами душой, но не деньгами. Сам я ничего не зарабатываю, трудится только жена». Денег у нас ни у кого не было. Это эмигрантам 90-х было проще, им в Союзе разрешали продать свои квартиры и взять с собой сбережения. А нам-то позволяли вывезти по 130 долларов на человека. Я летел с женой и сыном — было при нас 390 долларов. Два с половиной месяца на эти деньги жили в Риме, до Америки добрались без гроша.
— Тот отказ Довлатову простили?
— Очень скоро я с Довлатовым рассорился и ушел. Они остались в «Новом американце» втроем. Причиной нашей ссоры был, как ни странно, бывший сотрудник «Советского спорта» Паша Дембо. Взял его, только приехавшего, на грошовую зарплату — 130 долларов в неделю. Из-за этого он потерял все пособия. Вдруг мои партнеры берут двух друзей Довлатова из газеты «Новое русское слово», хороших журналистов Вайля и Гениса, на зарплату 500 долларов в неделю...
— Ну и что?
— Так мне сказали: «Пусть твой Паша уходит!» Ответил им: он уйдет — и я тоже. Стали издавать свою газету, «Новости». Но я оказался совершенно бездарным бизнесменом.
«У Довлатова был один страшный недостаток»
Задавая герою вопрос, мы приблизительно представляем, что услышим. Часто удивляемся, если наши ответы ярко не совпали.
Но вот Рубину задали вопрос, на который ответа не имели:
— Будь Довлатов жив — его писательская слава укрепилась бы?
Рубин ответил и не ответил:
— У Довлатова был один страшный недостаток — поэтому я подозреваю, что Сережа был не жилец. Он запойный. Жуткий алкоголик! Пил не регулярно — но если уж запивал, то исчезал на две недели. Его мать, Нора Сергеевна, рассказывала, что они его привязывали к кровати — Сергей в этом состоянии был неуправляем и дик. Но я этого не видел, он просто пропадал... Зато был свидетелем, в каком виде возвращался. На «Радио Свобода» не мог прочесть вслух собственную заметку. Это был умирающий человек — с пропавшим голосом, весь дрожащий. Еле двигался. С невероятным трудом выходил из этого состояния. Думаю, перспектив из-за этого не было никаких. Алкоголиком он был еще в Ленинграде.
— Откуда вы знаете?
— Все мы летели в Америку через Вену, а он — через Будапешт. Его мама мне рассказала, он так напился в самолете, что упал с трапа. Чудом ничего себе не сломал. Его на день оставили в Будапеште, в вытрезвителе...
— Последнюю встречу помните?
— Очень хорошо. Это была пятница. Рабочая неделя закончилась, все разъезжались. А Сережа — только после запоя, первый день. Говорю ему: «Серега, поехали к нам на дачу?» — «Нет, я в Бруклин. У меня там дела...» Выяснилось — там у него была женщина, то ли маникюрша, то ли парикмахерша. Отправился к ней, совершенно не окрепший после пьянства. У нее и умер. Позвонила Вайлю: «Приезжайте, возьмите своего друга».
А я на даче открыл журнал «Огонек», его вдруг стали продавать в Нью-Йорке. Наткнулся на большое интервью Довлатова, делал чуть ли не сам Коротич. И Сережа рассказывает — он приехал в Штаты, полгода валялся дома, было ему скучно, депрессия, и во время лежания ему пришла мысль: а не сделать ли в Америке русскую газету? Выдал себя за создателя «Нового американца». Жена моя рассердилась страшно: «В понедельник поеду вместе с тобой в Нью-Йорк. Пусть Сергей все скажет в глаза. Есть у него стыд?»
— Тяжелая история.
— В понедельник мы действительно вернулись в Нью-Йорк — на похороны Довлатова. Он лежал в гробу огромный, с согнутыми ногами. Не могли отыскать гроб под такой рост. Это было ужасно, конечно. Он и одежду-то все время покупал в специальном магазине для больших людей. Был невероятно щедрый, вечно кому-то помогал, посылал деньги в Таллинн для своей дочки... А сам очень скромно одевался. В галстуке я его ни разу не видел.
Кружочек с изображением Дзержинского
Конечно же, мы расспрашивали о спорте. Помня, в какой газете служим.
Рубин вдруг начинал говорить с совсем другими интонациями. Голос молодел с каждой фразой. Странное дело.
Нам было удивительно предполагать, что при его-то всесоюзной славе все хоккейные знакомства оборвались. Наверняка ведь с кем-то перезванивался через океан — как вот сейчас с нами.
— Да нет, — его равнодушие показалось нам напускным.
Мы молчали, Рубин тоже.
Первым не выдержал он — и заговорил горячо, юно:
— Как-то приезжала сборная, так я общался с Виктором Тихоновым и Володей Юрзиновым. Игроки одно время боялись со мной общаться. В Сараево иду по улице — вдруг навстречу мне вся команда. Все до единого отворачиваются, будто меня не знают. Один Слава Третьяк обрадовался: «О, Евгений, здравствуйте! Как вы живете?» Очень искренне и храбро.
— А Тихонов?
— Тихонов тоже всегда со мной общался. Я спрашивал: «Как же ты не боишься? Вон Юрзинов меня даже не замечает...» — «Женя, я под такой защитой, что могу быть честным по отношению ко всему». Кстати, Володя Юрзинов несколько лет спустя сказал: «Мне так стыдно. Делал вид, будто тебя не замечаю». — «Володя, это было опасно». — «Но Тихонов-то к тебе подходил! А вот я — испугался...» Помню, в петлице у Юрзинова был кружочек с изображением Феликса Дзержинского.
— Прекрасно.
— Как-то в Нью-Йорк приезжала сборная ветеранов, был Валерка Васильев, Саша Якушев... Как они меня встретили! Я по привычке пришел на хоккей, присел где-то сбоку — так они меня заметили, вывели на площадку и сделали огромную фотографию. На следующий матч принесли майку сборной с надписью «Е. Рубин № 1». В ресторане «Националь» был теплый банкет.
«Потом я позорно от Яшина бегал»
— Вы написали три книги — с Яшиным, Борисом Майоровым и Валентином Ивановым. С кем еще хотелось бы?
— Мне хотелось написать книгу только с одним человеком — Евгением Рубиным. И я ее в Нью-Йорке написал. А хотел я писать в Москве, но мне не давали. Каждый раз говорили: «Знаешь что? Делай-ка ты литературную запись!» Вот с Борькой Майоровым мы были в дружеских отношениях — написали книжку. А с Ивановым и Яшиным я даже не был знаком!
— Ничего себе.
— Яшин вообще отказывался писать с кем бы то ни было, кроме Льва Филатова. Но Филатов не пожелал у Яшина быть литзаписчиком, он только со Старостиным так книжку сделал. Идея заглохла. И вдруг Валька Иванов, с которым мы уже поработали, сказал Льву: «С Рубиным не хочешь книгу делать?» Яшин задумался: «Знаешь, с Рубиным я бы согласился. Пускай позвонит». Я пришел в гости, познакомился с семьей. Написали маленькую книжечку. Потом я позорно от Яшина бегал.
— Книжка не удалась?
— Наоборот. Мы собрались в Америку, а Лева настаивал, чтоб написали книгу побольше. Решили с женой: если буду поддаваться на уговоры писать книги, то не уедем никогда. Я стал от Яшина прятаться. Он был очень хороший человек.
— Из трех книжек какая далась тяжелее?
— Все легко. Единственное, Борька Майоров все время сетовал: «Мы с тобой сидим разговариваем, а ты ничего не записываешь!» — «Боря, что интересно — я и так запомню. Что скучно, для книжки не нужно». Ни Иванов, ни Яшин не жаловались, что я не записываю.
— Не записывать — это правильно?
— Нет правильного и неправильного. Все индивидуально. У меня была феноменальная память, я помнил все на свете! Заканчивал писать, перечитывал рукопись — еще много чего вспоминал.
— Вы описали эпизод, как Анатолий Тарасов перед чемпионатом мира-66 в Любляне уговорил Старшинова и Бориса Майорова, чтоб приняли в свою тройку Ионова. Вместо Евгения Майорова. Евгения отцепили — и в скором времени он перестал появляться в сборной, завершил карьеру. Как полагаете, он простил вчерашних партнеров?
— Думаю, не вполне. Он с ними общался, но прежней близости не было. Я эту историю узнал от Бориса Кулагина, помогавшего Тарасову в ЦСКА. Кулагин — кристально честный мужик, никогда не врал. Как-то в Архангельском Тарасов его спросил: «Как считаешь, для победы в Любляне хватит две тройки нападения — Альметова и Фирсова?» — «Конечно. А что?» — «Да Женьку Майорова хочу отцепить. Зачем нам в сборной готовить конкурентов для ЦСКА?» Кстати, незадолго до смерти Женя был у меня в Нью-Йорке, приехал вместе с Димой Рыжковым. Дмитрий сказал: «Знаешь, Женька уже еле ходит. Надо за ним приехать в гостиницу в Манхэттен». Хорошо, отвечаю, буду ждать на углу. Рыжков покачал головой: «Нет, он не дойдет. Останавливайся прямо у дверей».
— Майоров осознавал, насколько плох?
— Был в мрачном настроении.
«Альметов промаялся в Америке полгода, улетел в Москву и вскоре умер»
Нам уж и вопросы не приходилось задавать — Рубин вспоминал сам. Как, например, приехал к нему в Нью-Йорк легендарный Александр Альметов.
Мы немедленно припоминали вычитанное в рубинской же книжке, как шутила легендарная тройка — Локтев, Альметов и Александров. В бассейне Центральных бань кидали на воду кильку в маринаде. Закусывали прямо там.
Хотели сделать старику приятное — читали! Помним!
Но вдруг слышали:
— Что-то я об этом слышал...
Мы едва удерживали смешок. Чтоб не сбить старика с мысли.
— Альметов вообще был мастер шутить. После отбоя на базе укладывал в кровать футбольный мяч и вещи так, чтоб со стороны казалось — спит человек. А сам вылезал в окно и гулял до утра. Когда в 1990-м Альметов с подругой Галей прилетел в Нью-Йорк, то первые 18 дней жил у меня.
— Альметов пытался в Штатах найти работу?
— Галя сразу устроилась няней. Потом они сняли комнату. У меня был знакомый бизнесмен, который вызвался помочь Альметову с работой. Договорились о встрече. Но Сашка где-то по дороге успел надраться, и все на этом закончилось. Такой он был человек — добрый, мягкий, но спившийся и ни к чему не пригодный. Чтобы свести концы с концами, Галя пекла пирожки, которые продавала на Брайтон-Бич. Когда просила Сашу принести ей корзинку с пирогами, тот отвечал: «Мне, олимпийскому чемпиону, ходить с пирожками?!» Он ничего не хотел делать. В итоге промаялся в Америке полгода, улетел в Москву и вскоре умер.
— Вы знали, что Альметов копал могилы на Ваганьковском кладбище?
— Галя говорила, что все это вранье. Но и Боря Майоров, и другие ребята потом подтвердили — действительно копал.
— В книжке вы писали — как в 1969-м на чемпионате мира встретили перед игрой растерянного Николая Озерова. Ему из Москвы прислали перечень выражений, которые нельзя употреблять в репортаже.
— Да! Да!
— Ну и что там было?
— Прекрасно помню — запретили употреблять фразы «друзья-соперники», «упорная борьба», «силовой прием» и прочие штампы. Говорят, чуть ли не сам Лапин, начальник Гостелерадио, составил список. И Озеров как-то ухитрился вывернуться. Держал список перед глазами — и не сказал ни разу.
Ревность
Заметка та в «СЭ» не вышла — мы узнали, что такое ревность бывалых корреспондентов. Ссоры минувшего с годами только крепчают. Обрастая выдуманными подробностями.
Один из тогдашних членов редколлегии припомнил что-то — и произнес:
— Они сделали интервью с Рубиным! Зачем?! Делали бы уж со мной — историй не меньше...
Что ж. Отнесли в «Огонек». Ныне покойный, к сожалению.
А Евгений Рубин — он же Эрик Баскин — тихо умер в своей Америке лет пять назад. Мы узнали-то не сразу, год спустя. В России об этом не писал никто. Да и в Штатах, думаю, тоже.
Зато перечитываем сегодня — и улыбаемся:
«Когда Баскин приезжал с лекциями в Харьков и Челябинск, останавливались тракторные заводы. Вечерняя смена уходила с предприятий».
Когда-то все это озвучивалось у нас внутри голосом Довлатова. Теперь — самого Рубина.
Его интонации, его глухой смешок и оттенки недоумения память сохранила отчего-то очень ясно.
