«Уснул за рулем, столкнулся лбом с КамАЗом. Очнулся на шестой день — все пальцы перебиты, нос сломан»
«Теркин на том свете»
Мой добрый товарищ Игорь Гамула умер год назад — а кажется, будто позавчера.
Он был столь необыкновенен каждым своим поступком, каждой интонацией, что даже поход на тот свет наверняка обернул каким-то фарсом. Думаю, принимающая сторона выслушивала, насупившись, сердито — а потом все равно прыснула. Наверняка так оно и случилось.
Перед Гамулой устоять не мог никто. Последнее его путешествие наверняка превратилось во что-то вроде «Теркина на том свете». Будь мой талант не столь жидок, я бы даже предположил, каковы его новые приключения.
Но дарование мое ущербно — видите, даже употребляю слово «каковы». Которое следовало бы изъять из оборота и словарей. Поэтому пусть в жанре фэнтези упражняется кто-то другой.
А я просто вспомню, что было. Впрочем, с Гамулой не разберешь — то ли было, то ли не было...
«Игорек»
О чем-то мне думать не хочется — например, жива ли под Луганском его старенькая мама. Старушке за 90. Игорек так за нее переживал — что заговорит, что-то вспомнит... Гляжу — а у него слезы.
Игорьком предложил называть он сам — но при жизни у меня как-то не выходило. Все ж разница в возрасте. А теперь вот проскочило.
От «Игоря Васильевича» он морщился. Но терпел. Потому что «Игорь Василевич» вписывался в новую его философию: годам к шестидесяти Гамуле разонравилось быть шутником. Все люди как люди — стареют, седеют, подают в отставку. А он все шутит.
Так нет же!
Но сквозь образ нового Гамулы, со сведенными бровями, прорывался тот прежний — и начатое самым серьезным голосом предложение закруглялось чем-то шутовским. И все вставало на места. Игорь Васильевич снова был Игорьком. Которого все обожают.
В смерть которого не верят даже год спустя. Разве Игорек может умереть? Всерьез лежать в каком-то гробу?
Нет, нет, нет. Наверное, это тоже какой-то розыгрыш.
Панама на влажную лысинку
Никогда не забуду его «полицейский» разворот на белом «Мерседесе» перед служебным входом стадиона — из-за скрипения шин, из-за вонючего дымка оторвался от макета что-то нашептывавший своей команде Бердыев. Тренировался «Ростов» на поляне неподалеку. Глядели поверх голов Дзюба и Плетикоса.
Ночь накануне я сам провел за рулем, осилив тысячу километров от Москвы. Наутро явился к Гамуле с адской головной болью. Хотелось отстегнуть эту проклятую башку и нести в руках.
Гамула желал порадовать каскадерскими способностями — но от трюка с «Мерседесом» я морщился сильнее, чем Бердыев. Резкие звуки отзывались ударами внутри черепа — будто мой маленький мозг рвался на волю с якоря.
— Я тебя сейчас беляшами угощу! — информировал Гамула, накидывая панаму на влажную лысинку. — С подругой познакомлю...
Под те ростовские беляши десять минут разговора, пятнадцать, двадцать — как рукой сняло! Что это за волшебство?
Я засунул украдкой в рот какую-то таблетку, закрепляя эффект. Но запить было нечем — и рот мой наполнился вязкой горечью баралгина. Я, раскрепостившись в прекрасном обществе, подтянул ногой корзину, выплюнул.
Гамула внимательнейшим образом отследил полет недожеванной таблетки.
— Вот и в меня однажды плюнули, — заключил довольно неожиданным образом.
— Надо же! — обрадовался я.
Тут же вспомнил вычитанное в собственной газете накануне — и швырнул, словно козырь на стол:
— Каррагер из «Ливерпуля» говорил: «В меня за карьеру плевали лишь раз, сделал это Александр Мостовой». Но в вас-то кто решился?
— А-а-а! — обрадовался Игорь Васильевич.
Отложил на газетку «Мой Ростов» недоеденный беляш — и тот немедленно начал пропитываться типографской краской. Я косился на эту причуду природы как завороженный.
— История хорошая! — прервал мои наблюдения Гамула. — В Костроме случилось. За дубль играю после травмы. Я — обладатель Кубка, известный футболист. А там мальчишки. Так один начал меня щипать. Говорю: «Слушай, аккуратнее». А он смотрит на меня пустыми глазами: «Пошел на ***».
Я долго не ждал, поймал момент — хорошо под него подкатился. С мячом, с ногами вынес за бровку. Тот вскочил — и в меня: харк! А я, не думая, ка-а-к дал сразу!
— Огневой вы человек.
— На год дисквалифицировали. Пока все начальство не уехало на чемпионат Европы. В федерации футбола на делах остался один Лев Яшин, подмахнул амнистию. Сразу взяли в волгодонский «Атоммаш»... Вот там я творил!
Костыль Германа Зонина
Не желавшего носить на старости лет клоунский колпак Гамулу крайне удручали рассказы других о приключениях минувших лет. В которых фигурировало его, Гамулы, имя.
Рассказы были один цветастее другого — и Игорь Васильевич досадливо выговаривал им всем. Грозя миниатюрным кулаком в сторону трассы «Дон» и двух столиц.
Начинающееся со слов «все это выдумки!» опровержение обычно подытоживалось историей еще более веселой. Я был благодарен им всем, обидевшим Гамулу, — эти добрые люди всю работу проделывали за меня. Растормошили, разогрели.
Я приезжал в Питер, шел на Ушаковскую набережную к великому старикану Герману Зонину. Зная, какую тему не упущу.
— Какие ж у вас истории были в Ростове с Гамулой и Заваровым, — начинал со всей вкрадчивостью, на которую только был способен.
— Хе! — взмахивал победно костылем Герман Семенович. Так, что едва не сшибал с румынского серванта мячик, подаренный лично товарищем Брежневым. — Это такая шпана!
— Что вы говорите! — притворно выдыхал я.
— Они, засранцы, над Володькой Федотовым издевались в Ростове. Как-то сидим в «Астории», Федотов поднимается: «Герман Семеныч, хочу выпить за вас! Вы великий тренер, сделали команду, а я ее развалил. Нет у меня такого характера, как у Константина Ивановича, как у вас...»
— Он совсем слабохарактерный был?
— Абсолютно. А у меня кругом высказывания Макаренко были расклеены. Я воспитывал! Как с Заваровым получилось?
— Как?
— Его же отец мне говорит: «Его воспитание поручаю вам. Можете бить, если надо». Сынок рядом стоит. Я говорю: «Слышал, Завар?» — «Шо?» — «Дам тебе «шо»...» Сколько я на них здоровья потерял, на Гамулу этого!
— Гамула — прекрасный человек.
— Гамула наставник его был, духовник. Гляжу — идут. Говорю: «Так. Пара гнедых». В Кудепсте открыл комнату, где они с Заваровым жили. Свет не включаю, сижу в темноте. Среди ночи шепот со стороны окна: «Что, Завар, как обезьяны прорываться будем? Зонин седьмой сон видит...» По дереву — на второй этаж!
— Ловко.
— Открывают, крадутся. Резко включаю свет. Физкультпривет, говорю. Зонин-то и первого сна еще не видел!
— Это тогда вы Гамулу на ассенизаторскую машину определили?
— Ассенизаторской машины не было — в спортроту отправил. Говорю: «Из Завара буду делать человека сейчас, из тебя — чуть позже. Пока послужишь немножко. Поспишь без подушки, без одеяла. Кормить тебя будут нормально, я распоряжусь. Ты хороший парень». Выдали ему шинель как у кавалериста — длинную, по земле волочится. А сапоги — на три размера больше.
— Боже.
— Приехал за ним майор — но до этого я представление устроил. Вызвал парикмахера, лично поставил стул для Гамулы. Ребят рассадил вокруг. «Так! — говорю. — Наш лучший друг Гамула, учитель Завара, прощается со своей шевелюрой!» Все аплодировать начали. Гамула сидит бледный. Завар тоже сник. Р-р-р — пошла первая дорожка...
— Какой кошмар.
— Заваров глаза выпучил. «Видишь? — поднимаю палец. — Еще каплю выпьешь, кудри твои экзотические будут валяться здесь же...»
— Как Гамуле служилось?
— Письма мне покаянные писал вот такой толщины. Каждый день — по письму: «Верните меня, больше не буду!» Я эти депеши перед командой зачитывал — и на доску объявлений прикреплял.
— Гамула рассказывал, как девчонок купал в ванной с шампанским.
— Да ну, не может быть. Я б ему ванну устроил... Сам Гамула говорил: «Зонина невозможно было обмануть». Я такие тренировки придумывал на скоростную выносливость, что не до ванн. Получаешь мяч — сразу рывок. «Вертушка» называлась. Из ничего сделал команду. Серега Балахнин до сих пор вспоминает мои подвесные мячи, все на разной высоте раскачиваются. Ты одной ногой толкаешься — должен достать.
Девушки в шампанском
Гамула со всеми этими соображениями ознакомился в газете.
— Э-эх, — вздохнул. — Много, много бреда в его высказываниях. Сдает Герман Семеныч.
Мне только того и надо было. Ага, зацепило!
— Но ведь любил вас?
— Нас с Заваровым он любил, это однозначно! В СКА сделал особенную тропу. Мы ее называли «тропа смерти».
— Что это?
— Дорогу засыпали опилками, песком, повесили мячи. С утра через нее гнал. Еще Герман Семеныч фантазировал — «Пентагон», «крокодил»... На все поле. Передача — рывок, последний замыкает. Когда бьешь, картинка перед глазами проплывает. Экзотика!
Зонин все говорил: «Я не сплю, не ем, работаю с утра до ночи...» Потом про блокаду начинал рассказывать. Про войну любил. Еще бегал в свои годы наравне с командой. Мы что придумали — с вечера надевали кеды, трусы, майку... Только он дверь распахивает: «И-э-э-э!» А мы раз — стоим готовые!
— Радовали старика?
— «О, — говорит. — Да вы молодцы. Я вот тоже с утра шесть километров пробежал». Прятались от Зонина у солдат на базе. Шампанское пьем — а он ходит, голосит: «Гамула! Заваров!» Потом натыкается: «Вы где были?» — «В лесу гуляли...» — «Ну, ладно». Все время искал нас.
— На тренировки с мегафоном приходил.
— Раз так орал, что мембрана вылетела. Бросил этот мегафон на стадионе СКА. Я 81-й год на подготовке Зонина летал! Пока не совершил ошибку — из Ростова вернулся в Луганск. Единственное, о чем жалею. Поэтому футбольная карьера не сложилась, сам себя погубил. Дурость, тупость!
— Что ж поехали?
— За другом! Заваров туда — я за ним. А меня там не ждали. По всему Советскому Союзу неслось: Гамула мешает Заварову, спаивает. Хотя Заваров жил своей жизнью, женился рано.
— Да и удар в смысле выпивки на вашем уровне не держал.
— Выпить он мог хорошо. Просто на следующий день Заварову становилось дурно. На тренировке работать не мог, это его и губило. Даже не его, а меня. Потому что сразу говорили: «Виноват Гамула, он напоил».
— Заваров — гений?
— Абсолютно гениальный футболист. Никто не мог понять, как обыгрывает. Словно на шарнирах. Взрывной, поле видел прекрасно. Ему все равно было, что за защитник.
Взявшись опровергать Зонина, Игорь Васильевич шел дорогой греха до конца. Опровергая уж все. Усомнился старик Зонин в способности Гамулы купать девчонок в ванной с шампанским? Сейчас я отвечу!
— Все это так неинтересно, что даже рассказывать противно... — морщился для вида Гамула. — Нынешние люди этого не поймут! Как им объяснить — что можно выкупать девушку в шампанском?
— Красота какая.
— У нас все это было. Набрали шампанского, налили. Потом сами в этом шампанском ноги мыли. А утром — черпали, пили. Романтика!
— Фу, Игорь Васильевич.
— Я Оле своей рассказываю, она тоже: «Фу-у!» А нам нормально было. Может, кто-то даже пописал в ту ванну. Что такого? Жизнь!
— Представляю восторг девчонки, которую купали.
— Да девчонка-то была не одна... Н-да. Было весело. Ванна небольшая, а шампанского влезло ящиков десять. В каждом по 12 бутылок. Но мы не все выливали, что-то отпивали. Я футболистам своим сейчас говорю: «Если б вы выпили столько, сколько я, вы бы утонули. Ходить бы не смогли. А я в футбол выходил играть». Федотов про меня говорил — «Гамула сделан из гвоздей».
— Если б я мог так формулировать.
— Рассказывал: «Смотрю, Гамула с вечера пьяный в дым. Наутро выходит — и землю грызет...» Так и было! Но я всегда страшно боялся подвести команду. Если выпал из игры — ты предатель. Я мог накосячить, нажраться, но потом бежал лучше всех. Кстати, крепкие напитки тогда не употреблял вообще.
«Столкнулся лоб в лоб с КамАЗом»
Он был блестящим, неутомимым футболистом. Самой малости не дотягивающим до сборной СССР. Поработай с ним тот же Зонин дольше — может, в сборной и поиграл бы.
В последние годы, желая работать, хватался за все. Делал какие-то интервью на телевидении — сумев разговорить на обаянии даже Валентина Белькевича. Из которого слова не вытянешь. Мелькнул в медиалиге. Затянув галстук, ездил на спортивный канал — но даже для него оказался слишком экспрессивен. Возглавив на некоторое время «Ростов», наговорил во время пресс-конференции что-то такое на негритянскую тему, что разбирательство взметнулось до уровня штаб-квартиры ФИФА. Гамула был ошарашен — ну, сказал... Да мало ли что говорят?
Малость погрустнел. На неделю-другую. Но печальные интонации в этом голосе не прижились.
Впрочем, сквозь частокол прибауток и прежде прорывались пронзительные истории. С Гамулой как-то не монтирующиеся. Начинал вдруг рассказывать такое, что даже родня его не знала.
— Совершенно трезвым уснул за рулем. Мама моя до сих пор не знает — надеюсь, сейчас не прочитает. 4 утра, трасса Ростов — Херсон. Хорошо, ехал на «Опеле», железо хорошее. Столкнулся лоб в лоб с КамАЗом. Тот водитель потом приходил ко мне в палату, говорил: «Как могу уворачиваюсь, а ты будто на таран идешь».
Но я глаза открыл перед самым столкновением. Двумя ногами успел тормоз выжать. Очнулся на шестой день: все пальцы перебиты, грудь, нос сломан...
— С тех пор за рулем не засыпали?
— Нет. Я сейчас вообще плохо сплю с этим футболом.
— После того случая вы, кажется, развелись?
— Да. Но к этому долго шло, отношения был натянутые. Жена даже не знала, что я был в больнице. Я и не хотел, чтоб кто-то знал. Только хотел, чтоб до матери не дошло, а остальное мне было неинтересно. Я работал в Херсоне, по три месяца меня дома не видели. Только дочка переживала: «Где папа, где папа?»
— Никто не знал, что вы в больнице?
— Девочки-медсестры за меня написали матери — так и так, мол, все в порядке. У меня самого руки не работали. Хорошо, деньги с собой были — выходили меня... До сих пор заезжаю в эту больницу. И эти же девочки мне апельсины в палату таскали.
«В Бухаресте плакали, провожая Мевлю...»
Желая быть серьезным, Гамула разбирал для меня и «СЭ» игру «Ростова». В частности — защитника Мевли.
Это теперь все мы в Москве знаем ему цену, этому Мевле — а тогда верилось в хорошее.
Попутно толковал Гамула про какого-то Ингасона, только-только купленного.
— Толковый защитник!
— Ваш Ингасон гадит, как полковая лошадь, — морщился я.
Смотрел я в ту пору матчи «Ростова» — и этот Ингасон привлекал внимание. Крайней раззявистостью.
— Ну, последние две игры провалил, — легко согласился Гамула. — Что ж? Бывает! Вот был в «Ростове» Навас. Казалось, потерять его — это ужас, не пережить. Настоящий предводитель! Зато остался Мевля. Тут-то мы и догадались, почему в Бухаресте плакали, когда Мевлю провожали. Тогда понять не могли. А сейчас сами плачем...
Сейчас бы я добавил — в Бухаресте плакали от радости, провожая Мевлю. Но тогда воспринял все дословно, уважительно переспросил:
— Такой футболист?
— На нем первые туры все и держалось. Не стало Мевли — сразу пропустили четыре мяча за две игры. До этого за все матчи — три. Чувствуете?
— Классный игрок?
— Шикарный. Просчитывал каждый ход заранее, головой все выигрывал. При этом — с неплохой скоростью. В отборе хорош, «читал» атаку. С первым пасом все достойно. Мало грубил, всегда старался сыграть чисто. Футболист европейского класса, настоящий центральный защитник. Ушел Мевля — сразу неудачно начал играть Ингасон.
«Наверное, милиция сама мое пальтишко и прибрала...»
Всякий серьезный разговор — начался ли он с аварии или с неповоротливого Ингасона — привычно завершался очередью из прибауток.
В историях Гамула не повторялся. Начинаешь, к примеру, говорить про погоду — осень, осень, ну давай у лета спросим...
А у Гамулы история!
— Про осень! — поднимает палец.
Немедленно входит в образ — и этот образ требует грустинки:
— До сих пор стыдно. Выпивали в Херсоне. Вроде нормально себя чувствовал, иначе никуда бы не пошел. А тут думаю — поеду-ка домой. Сижу на площади, жду маршрутку. Осень, на мне кожаное пальто — шикарное! Длинное!
— Феерично.
— Люди вокруг ходят. Я на лавочке и отключился — казалось, на долю секунды. Очнулся, привстал — уже в пиджаке и милиция ко мне подходит. Наверное, милиция сама мое пальтишко и прибрала. Если б обычный прохожий начал раздевать, остановили бы. Как же мне было неприятно! Дурак старый!
— Это ж какие годы?
— 95-й год. Отправили в камеру. Пока местные футболисты не вытащили.
— Вы как-то рассказывали, двух стюардесс склеили. Подробности помните?
— Да сколько их было... Что, так сложно стюардессу склеить? Сейчас футболисты все это повторяют! Как-то я на городской окраине проснулся — до тренировки всего ничего. Выскочил на улицу, передо мной магазин «Спорттовары». Заскочил, карманы вывернул — хватило на мопед «Верховина». Еще 25 рублей осталось — сунул водителю какого-то ЗИЛа, тот бензин слил. А знаете, что это?
— Что?
— Это — жизнь! Это — класс! Чудили, дурковали как могли...
— Куда мопед потом дели?
— Солдаты ездили на базе СКА. Тоже дурковали — кто-то голову сломал на этом мопеде. Может, и стоит книжку написать. Много смешного. Каждый день что-то творили, каждый...
«171 с половиной»
Недоумевал я абсолютно искренне — как можно было чудить и так здорово играть?
Забывая, как я сам строчил заметки в перерывах между чудачествами. Шампанским и ваннами для нетребовательных девчонок меня было не удивить — сам профессор. Как меня только в газетах держали.
Но прошло время — и я, поумнев, охал:
— Боже мой, Игорь Васильевич. Как только Заваров до сборной доигрался — если каждый день что-то творили.
— Это Лобановский из него человека сделал. У нас-то с Заваровым было весело. Когда мы с ним спорить начинали — вся команда вокруг собиралась. Мы ростом с Сашкой одинаковые. Но если кто-то скажет по телевизору что-то про «маленького Заварова», то на следующий день он мог на тренировку не приходить. Знает — все, затрава будет на целый день. Полнейшая.
— Уже смешно.
— Перед сезоном корреспонденты данные собирали — рост, вес... Потом в ежегоднике все выходило. Я как-то говорю про самого себя — рост 171 сантиметр. Потом спрятался за углом, жду, что Заваров скажет.
— Что сказал?
— Смотрю — идет. Спрашивает корреспондента: «Гамула какого роста?» — «171?. — Напиши, что я — 171 с половиной...» Тот записал. А у меня уже бутылка коньяку под мышкой, приношу корреспонденту. Ловлю на выходе: напиши, говорю, что мой рост — 172. Только Заварову не говори.
— А дальше?
— Сезон начинается — приносят нам эти ежедневники. Смотрю, вместо Заварова — тишина. Не показывается. Спрятался где-то на базе. А вся команда уже ознакомилась, Завара ждет — травить... Освежали мы обстановку!
— Кто на самом деле был выше — вы или Заваров?
— Заваров скажет, что он. На самом деле — конечно, я...
