«Катились капли пота — так похожие на слезы...» Голышак вспоминает Олимпиаду в Сочи
Штеффи и Паниковский
Сегодня я вспоминаю сочинскую Олимпиаду — и мне кажется, что все это было сказкой. Легко, свежо, неутомительно.
Потому что выплывает сразу из глубин памяти последний день в Сочи. Когда не было уже никаких заданий. Даже пожелания отсутствовали.
Пожалуй, я был в тот день самый счастливым человеком на свете. Доехал до сочинского дендрария — и гулял, гулял, гулял. Надышаться не мог. Если и остались на последний день какие-то силы — так убью их здесь. Нагуляюсь до хромоты, до второй группы инвалидности.
Погладил на аллее подкравшегося гуся, скормил булку из рюкзака.
Гусь оказался гусыней. Так и ходила за мной, не отставая. Стоило кому-то приблизиться, издавала злобное шипение. Взмахивала крыльями. Наводила жути, словом.
Я уж всерьез размышлял, как транспортировать гусыню в Москву. Раз уж такая любовь. Ведь увезла же когда-то Штеффи Граф прибившуюся к ней в московском аэропорту дворнягу! Значит, все возможно?
Воображение немедленно заполнило пустоту — вот иду, прихрамывая, по Олимпийскому парку. Под мышкой гусь. Где-то я такое видел... Ну конечно же — Паниковский!
— Нет, нет, — встряхнулся я.
Ну какой гусь? Смешно даже думать!
Уходя, оглянулся. Гусыня стояла, глядя мне вслед. В глазах застыла оторопь и презрение: «Я вам верила — а вы... Вы...»
Тяжелый занавес
Кажется, в тот же вечер игрался хоккейный финал — и я с наслаждением на нем не работал. Смотрел как зритель. Не представлял, что это такое удовольствие.
Сейчас пытаюсь вспомнить хоть секунду из того матча — но не могу даже нащупать в памяти, кто там играл. Наверное, Канада. Мне было так хорошо, так вольно, что частности не тревожили.
Последний день Олимпиады прикрыл будто тяжелым занавесом все, происходившее со мной в предыдущие недели. Они уже казались отпуском.
Десять лет пролетели словно миг. Кажется, все это было позавчера — пока не начнешь считать: а сколько осталось в «СЭ» пишущих сотрудников из той олимпийской бригады?
Я, Кружков... Все!
Вот тут-то и понимаешь, что 10 лет — это очень давно.
Вспоминаю нашу комнатку в Олимпийском центре Сочи, корпункт, и мне так хорошо. Каждый тот день кажется праздником. Писать приходилось на скорость, пальцы опухали. Ну так что ж? Разве это жертва? Пустяк!
Зеркало ниже пояса
Послевкусие чудесное — а это самое важное.
Милые небрежности вроде фальстарта пятого олимпийского кольца лишь оттеняли великолепие происходящего.
Комичное случалось, куда ж без этого. Руководителю олимпийской бригады «СЭ» в гостиничном номере повесили зеркало на уровне «ниже пояса». Предполагая тягу к интимным стрижкам. Но руководитель бригады, прошедший к тому моменту все Олимпиады со времен Кубертена и бывший свидетелем подвигов Панина-Коломенкина, от такого поворота не размяк. Наоборот, приосанился.
Кого-то, как меня с коллегой Кружковым, судьба в общем номере обошла холодильником. А без холодильника — разве жизнь?
— Вы читали «Незнайку на Луне»? — уточнил я у девушки на ресепшене
Та на всякий случай отодвинула подальше сумку. Кивнула настороженно.
— Так вот он — автор, — указал я на Кружкова.
Кружков с достоинством промокнул платочком остатки волосяного покрова. Даже чуть фыркнул.
Барышня всплеснула руками. Не прошло и получаса — в дверь постучали. Водитель кого-то из помощников губернатора Краснодарского края нес холодильник в побелевших руках. Шатаясь под тяжестью.
Я все это вспоминаю — и словно мед разливается внутри меня.
«Отрыв от народа — и падение»
— Стоп, — говорю я себе. — Юра, опомнись. Очнись.
Ведь все было иначе!
Из всех редакционных заданий за 25 лет в «СЭ» та Олимпиада для меня — самое тяжелое испытание. До сих пор не представляю, как выдержал.
По побережью гулял вирус — то ли грипп, то ли что-то вроде. Валил всех подряд. Первую часть Олимпиады я бродил словно в тумане, глотая парацетамол. Лишь бы забить температуру, лишь бы не подвести дорогую редакцию. Передать заметку. Я был уверен, что здесь и подохну. Где-нибудь возле старообрядческого кладбища, которое хотели к Олимпиаде снести — но в итоге обнесли высоченной стеной. Так и осталось посреди Олимпийского парка.
Выбил из строя проклятый вирус половину сборной Чехии по хоккею. Так они и опозорились в Сочи. Прикладывал платок к носу Борис Майоров — и, кажется, уехал с Олимпиады до срока. Ходил, пошатываясь, Юрий Рост. Тоже глотал горстями таблетки. Попал в сочинский госпиталь и закруглил на этом телевизионную карьеру выдающийся оператор Первого канала Борис Саксонов...
До сих пор не понимаю, как выдержал. Говорил с людьми будто сквозь сон.
Церемония открытия была волшебная. Настолько заворожила, что не чувствовал стужи. Хотя поддувало будь здоров.
Вот не раскрылось одно из олимпийских колец — и я воодушевился. Выкрикнул в соседское ухо:
— Вот это задумка! Как оригинально, как свежо!
Искренне решив, что все так и задумано.
Приблизительно так оценил добрый зритель полет предводителя дворянства в оркестровую яму:
— Великолепный символ! Отрыв от народа — и падение!
Можете не верить, но я до сих пор уверен: нераскрывшееся кольцо — это хорошо, это тонко...
«Мясоеды-трупоеды»
Вся та Олимпиада разбилась для меня на осколки воспоминаний.
Вот приезжаем в первые же дни куда-то в горы — там нас ждет Алексей Воевода.
Начали говорить. Воевода замешкался, оформляя мысль — и коллега Кружков расслышал то, чего не было. Обрадованно заключил:
— А вы немножко заикаетесь, да?
— Нет! — вдруг напрягся Воевода. — С чего это вы взяли?
— Показалось, — сник Кружков.
— А вы не заикаетесь? — перешел Воевода в наступление.
Надо было спасать ситуацию — и я проявил наблюдательность:
— Какой же вы здоровый! Неужели все это без мяса возможно?
Знать-то мы знали, что Воевода вегетарианец. Но поверить было сложно. Выглядел культуристом.
Воевода в ту же секунду оттаял. Заговорил как по писаному.
— Без мяса даже легче. Это не самый богатый белком продукт. Расщепляясь, мясо дает мочевину и еще кучу едких соединений. Вместе со свининой и говядиной вы усваиваете женские половые гормоны. Сами начинаете мутировать по женскому типу.
— Вот этого особенно не хотелось бы.
— В вашем организме наступает дисбаланс. Посмотрите, как много в нашем поколении молодых людей с огромной задницей, животом и висящей грудью. Мутация! А знаете, что было в 1815-м году?
— Что?
— Вид тогдашнего толстяка вас бы поразил. По сегодняшним меркам он довольно подтянутый мужчина. Средний типаж. Ну, животик. А его в цирке показывали как толстяка. Поймите, я никого не агитирую. Меня самого раздражают люди, которые лезут на баррикады: «Нельзя есть животных! Вы мясоеды-трупоеды...» Просто попробуйте отказаться от этого ненадолго. Вам понравится. Кушайте рыбу, она лучше усваивается. Процент мочевины меньше. И отравляющих соединений не так много.
— Диеты пробовали?
— Пробовал знаменитую «кремлевскую». По ней ты должен потреблять 80 процентов белка. Постоянно ел мясо. Так у меня температура тела держалась 37,2. Каждый день — интоксикация организма!
— Ужас.
— Просыпался с ощущением, что вот-вот стошнит. Не мог выспаться, сидел на энергетиках. Пил по 15 чашек кофе, чтоб войти в рабочее состояние. Тогда и дошло: что-то здесь не так.
— Узнали, в чем неправда?
— Да, разобрался. Считается, чем больше потребляешь белка — тем выше уровень тестостерона в крови. Тестостерон сжигает жир. Но ложь в том, что эта диета не поднимает уровень тестостерона.
— А что же происходит?
— У тебя происходят регулярные отравления мясом. После отравления организм сражается. Человек худеет — но подумайте: за счет чего? Я стал читать академика Уголева, великого человека в области питания, гастроэнтеролога... Мы ведь даже не знаем вкус настоящего мяса. Только соусов и специй.
— Запах котлет раздражает?
— Завязал с мясом, и через пару лет стал раздражать. Просто отвращение.
— Случайно ничего не попадало?
— Нет. Перепутать сложно. Вот заказал как-то вегетарианский борщ. Приносят. Меня сразу насторожили жировые пятна в тарелке. Животный жир — склизкий, плотный. Растительный — маленькие точечки, он легко расщепляется, не нарушает пищеварительную систему. Спрашиваю: «На чем варили-то?» — «На говяжьей косточке, конечно» — «Спасибо, унесите».
— Правда, что теперь ваш рацион — только вода, овощи и фрукты?
— Летом — да. Вы не представляете, какая после этого в организме легкость! Зимой, к сожалению, так питаться не получается. Даже в Сочи качественных фруктов и овощей в такое время года не найти. Разве что мандарины. Был момент, поглощал их килограммами, но это не то. Хочется разнообразия. Так что сейчас грешу, ем сыр, каши. Но все равно никакого мяса!
Я, воодушевившись примером, после Олимпиады от мяса отказался. Продержался недолго. Легкость в организме образовалась — но такая, что с ног валился.
«В общем-то, неприятная ситуация»
От матча к матчу печальнее становились глаза Зинэтулы Билялетдинова. Шесть его ассистентов были еще мрачнее. Даже Валерий Белоусов. Который вообще не понимал, чем занимается и за что отвечает в этой сборной.
Задолго до матча с финнами стало ясно, что хоккей на этой Олимпиаде провалим. Игры никакой, будто судорогой сведенная команда.
Но провалить было никак нельзя. В голове не укладывалось — как?! Ведь столько брошено на эту Олимпиаду!
Роились в голове странные вопросы. Например, такие: а вот если третье место — будет ли считаться, что «провалили»? Или «недоработали»?
Сборная не дотянула даже до третьего. Облегчив для нас всех задачу по выбору формулировок. В общении с корреспондентами Билялетдинов был прежде столь сух, что вот теперь-то накинулись на него с воодушевлением.
Даже себя ловил на таком порыве — и сегодня мне немного неловко. Потому что Билялетдинов — безусловно, национальное достояние и гордость страны. Что бы там ни говорилось в олимпийском запале.
Помню проваленный матч с финнами — и как отстукивал на клавиатуре: «Камера выхватывала лицо Ничушкина. Катились по нему капли пота. Так похожие на слезы. Ни корреспонденты, ни Билялетдинов не могли понять, почему команда напротив настолько свежее. Почему 38-летний Тимонен проворнее любого юниора. Почему финны накрывают буквально каждый бросок. Иронично давая швырять от синей: да пожалуйста...»
Ждать Билялетдинова после матча пришлось долго. Так долго, что я даже подумал: может, вовсе не явится? Ведь рвался Олег Романцев после чемпионата мира-2002 из рук сопровождающих по пути на пресс-конференцию: «А можно, я не пойду?»
Девочка, ответственная за важную сочинскую дверь, задорно поблескивала очками:
— Немного задерживаются.
Но он все-таки пришел. В лице Билялетдинова мало что изменилось по сравнению с прошлыми матчами. Зато прекрасно сформулировал на сей раз все то, что не мог сформулировать для самого себя я:
— В общем-то, неприятная ситуация.
Если б я умел излагать так точно, так глубоко, боже, как бы я был счастлив.
Впрочем, все происходящее казалось гадким сном. Особенно то, с каким лукавством водил вдоль журналистских рядов глазами Эркка Вестерлунд, финский тренер. Еще не знающий, что удовлетворится на этой Олимпиаде бронзовыми медалями.
В тот же вечер я замечу, как скрывается от толпы волонтеров Виктор Тихонов-старший. Отмечу для себя и в заметке, что скорость, которую способен держать в свои годы Виктор Васильевич, — единственное приятное открытие этого вечера.
Но проворные подростки догнали его, как дедушку Корнея. Окружили и долго фотографировались. Но и когда вылетала птичка, Тихонов не выдавил улыбки. Переживал за внука, недооцененного в этой команде.
Догнал Виктора Васильевича и я. Попросил что-то рассказать. Взгляд его, устремленный куда-то внутрь, прояснился. Глаза сверкнули яростью. Остановился:
— Ну что рассказывать? Вы же видели, как играла команда?!
Я кивнул. Конечно, видел.
— Ну и о чем говорить после такой игры?
Только воспитание не позволяло Виктору Васильевичу плюнуть на кафель.
Колесников и Ковальчук
А вот замечательный Андрей Колесников сумел в тот вечер пообщаться с Ильей Ковальчуком — что прекрасно описал у себя в «Коммерсанте». Одно удовольствие было читать:
«Потом я увидел Илью Ковальчука. Он-то вообще не заметил никакого светофора и уверенно пошел на красный. Я сказал, что я журналист, он кивнул, приветливо так, и тогда я спросил, из-за чего проиграли. Я ему сочувствовал, может, больше всех. Он, в конце концов, единственную шайбу забил. Он внимательно посмотрел на меня и молча пошел вперед. Я переспросил и, не дождавшись ответа, еще раз переспросил:
— А?
— А? — передразнил он меня.
Он не переспросил, а именно передразнил.
Только тут я понял, что он не хочет разговаривать. То есть в сочувствии он, конечно, не нуждался. Как минимум.
— Могли бы просто сказать, что не хотите говорить, и все, — сказал я ему и повернулся, чтобы отойти.
Он остановился:
— Я могу не только сказать.
Я, конечно, тоже остановился. Хотя, может, и не нужно было, потому что какой-то особой адекватности от человека сейчас, конечно, ждать не стоило.
Впрочем, продолжения не последовало. Он ушел в Олимпийскую деревню, засунув руки в карманы. Боевой такой. Лучше бы он площадке так с Теему Селянне поговорил. Или хотя бы с Лео Комаровым".
Лакированный каблучок
Сборная прощалась с Сочи — и провожал ее Владислав Третьяк, притоптывая лакированным каблучком на ветру. Мне всегда нравилось провожать сборную — вне зависимости от результата. Потому что обязательно будет Третьяк. Что бы ни случилось накануне — в добром расположении духа. Третьяк, как известно, верен Отчизне и выше турнирных недоразумений. Нарассказывает баек — только успевай запоминать.
Мне казалось, только вчера я эту сборную встречал. Мероприятие было крайне засекреченное. Но, разумеется, все все знали. Съехались к нужному терминалу на три часа раньше.
Кто-то рискнул просочиться в самый заповедный ВИП-ангар. Как я, например. За мной еще группка.
Кто-то из охраны опомнился, принялся выкуривать журналистов. Тут во мне проснулся Остап.
Стоя у окна, неуловимым движением стянул с шеи и спрятал аккредитацию. Золотую цепь набросил поверх майки. Выкатил вперед живот.
Слушал издалека с самым независимым видом чьи-то бархатные наставления:
— Могу вам объяснить, почему нельзя, — выговаривал корреспондентам какой-то служака. — Здесь люди, которым нужна тишина и анонимность. Они за это платят. И тут — вы...
Я принял вид еще более независимый.
Подошли и ко мне:
— Вы представитель СМИ?
— Я что, похож на представителя СМИ? — обернулся с самым брезгливым видом.
— Не похожи. Извините, — девушка покраснела. Отступила на шаг.
В эту минуту и окликнул меня Миша Захаров, пресс-атташе сборной:
— Летят!
...Кто-то снимал взлетную полосу. Кто-то номер автобуса, ища скрытый смысл. Магию чисел в глухом рычании — «р132рр»...
Повезло караулившим у полосы — здоровенный красный самолет с надписью «Россия» вынырнул из облаков как-то незаметно. Будто ковер-самолет. На диво бесшумно.
«Бомбилы», похожие на одышливых горных орлов, не теряли надежды — быть может, Ковальчук предпочтет автобусу их «Волги». Смотрели из-под козырьков.
В журналистской толпе предположили — сейчас кто-то крикнет «Идет!», и хрупкий мир среди телекамер рухнет. Все кинутся навстречу, размахивая штативами. Я подумал: не всякий в той давке сохранит здоровье — кому-то Олимпиада подарит увечье и пенсию.
— Идет! — наконец выкрикнул кто-то.
Камеры ощетинились. Каждый был готов кинуться — но держался из последних сил.
Тут я понял, что пресс-атташе у нашей сборной героический. Бросился наперерез Радулову — тот даже не повернул головы в сторону журналистов. Встал поперек дороги Ковальчуку — Илья едва не огорчил пресс-атташе силовым приемом. Говорить отказался наотрез.
Пожалуй, в этот момент я и понял совершенно четко — команда с таким мраком в душе ничего не выиграет.
Отдушиной на той Олимпиаде был женский хоккей со своими незамысловатыми устоями. Девчонки говорили путно, но охотно. Некоторые — со слезой. Хлопали ясными очами, смущенно улыбались.
Основной вратарь не попала на Олимпиаду. На расспросы в женской сборной ответили коротко: «Залетела». Как не переживать за такой хоккей?
«Вячеслав Аркад-а-дьевич...»
Помню, как в «Швейцарский дом» привезли то ли автобус, то ли пароход олимпийских чемпионов по хоккею. Все это было очень забавно. Даже приурочивалось к чему-то странному — и мне приходилось сверяться с блокнотом, чтоб не перепутать. А там было выведено крупно, печатно: «200 лет установлению дипломатических отношений». Не уверен, что каждый из ветеранов хоккея был в курсе таких подробностей. Но выпивали и закусывали охотно.
Кто-то отшатывался при слове «интервью», кто-то — совсем наоборот. Я перечитываю ту свою заметку — и мне смешно:
«Впрочем, говорить было кому — Вячеслав Быков в свитерке, с сумочкой через плечо смотрелся примерным студентом. Здесь оказавшимся в привычной среде — среди диктофонов и телекамер. Отвык, должно быть, в Фрибурге от такого внимания. Соскучился.
Я оглянулся — нет ли поблизости Игоря Захаркина? Нет, не было. Лично мне — жаль. Вот они бы точно не искали тайных дверей после матчей, как Буратино. Спрашивайте — отвечаем.
— Вячеслав Аркад-а-дьевич, — протянул кто-то сбоку язвительнейшим тоном. Таким тоном разговаривал Ипполит Матвеевич с отцом Федором, встреченным в гостинице.
Я обернулся — это ж Вячеслав Фетисов! Знать бы, кто работает над имиджем, — я пробьюсь на прием к этому человеку. Ибо Вячеслав Александрович неотразим. Самый стильный человек этого утра — включая швейцарцев.
Кто-то из русских потянулся к Быкову с диктофоном и вернулся обескураженным:
— Как обычно, сначала отвечает на французском. И не нам.
Французы и швейцарцы, по счастью, закончились скоро. Быков перешел на русский.
Вячеслав Аркадьевич много улыбался. Но какой-то странной улыбкой — так улыбаются обманутые дольщики, приговаривая: «Мы так и знали».
Чемпионов все прибывало. В уголке осматривал исподлобья собравшихся Сергей Мыльников. Выражение лица — будто война на пороге. Игорь Ларионов цедил вино. По лицу не понять было — нравится ли. Про вино собственного производства говорил, усмехаясь:
— Я столько его сделал, что тридцать лет нужно, чтоб выпить. Торговую марку продал.
— Так пишите адрес, — обрадовались корреспонденты. — Мы приедем, поможем.
Ларионов усмехался загадочно. Много вас таких.
Могучий Юрий Ляпкин внезапно навалился сверху на хрупкого Рене Фазеля. Приобняв за плечи:
— Давай уже, включай этих...
Не узнавший Ляпкина президент ИИХФ двумя пальцами взял на груди олимпийского чемпиона аккредитацию, прочитал имя. Ляпкин и не заметил всего этого, глядя на Фазеля с нежностью и тревогой. Как на непутевого сына. Продолжая гнуть свое:
— Давай уже, включай этих...
— О! — заметил мою камеру Фазель. Обрадовался спасению, указал пальцем в объектив:
— Нас снимают!
— Да ну их, — махнул мозолистой рукой Ляпкин...
Все это до сих пор перед глазами.
Хижина дяди Тома
Гости на той Олимпиаде были хоть куда. Камеры выхватывали на трибунах самые знаменитые лица мира. С кем-то удавалось пообщаться лично.
Давали совместную пресс-конференцию Алексей Леонов и американский астронавт Томас Стаффорд. Уже тогда выглядевший глубочайшим стариком, непонятно как долетевшим до Сочи. Странно думать, что он жив до сих пор — когда уж и Леонова нет, и Олимпиада осталась в позапрошлой жизни.
— Ты мне как брат! — восклицал дядя Том, оглядываясь в ангаре, так похожем на хижину. — Между прочим, одного из моих внуков зовут Алексей!
Леонов подмигнул всем нам — и произнес заговорщицким тоном, кивнув на Стаффорда:
— Между прочим, он усыновил двух мальчиков из подмосковного детдома во Фряново. Им было восемь и десять лет. Сегодня оба — студенты в Америке...
Я пофотографировал, покачал головой — да и пошел своей дорогой. А коллега Кружков остался поговорить.
Готовится к встречам он фантастически. Перечитал накануне все интервью Леонова за минувший век. Ну и козырнул, молвил что-то о совместном полете с американцами.
— Вот вы говорили...
— Да! — уверенно подтвердил Леонов. — Так оно и было!
Переводчица склонилась к уху Стаффорда, что-то донесла. Старик встрепенулся, ожил — даже на секунду помолодев:
— Как?! Нет! Все было иначе!
Возможно, в своей масонской ложе «Вестерн Стар» Стаффорд рассказывал как-то по-своему.
Леонов чуть отстранился, насупился:
— Я-то знаю, что говорю! Было так!
Кружков сидел оцепенев. Про него все забыли. Очень жалею, что происходило все это без меня. Наверняка вплел бы в какой-то репортаж.
«Ах, сейфовые замки? Я вам покажу!»
Прекрасными были встречи той Олимпиады. Первое и последнее пока интервью в моей жизни, когда у самого выступили слезы — это комментатор Рома Скворцов рассказывал про гибель в самолете своей семьи. Даже сейчас перечитывать мне сложно. А он все это пережил незадолго до Олимпиады.
Встретили Марину Анисину. Сидели втроем, разговаривали на катке. Огненно-рыжая Анисина в желтой шубе выделялась, что уж говорить.
Разговорили Юрия Роста — и это интервью одно из любимых наших в «Разговорах по пятницам».
Я с умилением разглядывал древний-древний фотоаппарат Роста. Облупленный объектив. Быть может, даже рассмеялся бы, если б не знал, что передо мной один из лучших фотографов ХХ века.
Мой фотоаппарат был значительно дороже. На него Рост смотрел с непередаваемой иронией. Сразу почувствовав неловкие руки.
— Никогда не вешайте фотоаппарат на шею, — проинструктировал меня мимоходом.
— Почему?
— Я это понял в 89-м году во время столкновений в Тбилиси. Если кто-то накинется сзади — ремень сработает как удавка. Как раз там на меня напали какие-то люди. Фотоаппарат сломали, отобрали пленку. Был бы на шее — могли бы удушить. Лучше обвязывайте вот таким узлом вокруг руки.
И показал как.
Свой старенький фотоаппарат спрятал в специальный ящик пресс-центра. Строго-настрого наказав нам не поступать так никогда. Прилагалась история и к этому:
— Олимпиада-1992 в Барселоне — сплошное приключение. Ночевал я на полу в номере у Анны Дмитриевой, работал без аккредитации, но всюду попал. Взял там в аренду Nikon с невероятно дорогим объективом. А лучший кадр сделал своей старой механической камерой. Он действительно ни на что не похож. Один раз нажал — и получилось.
— Что за кадр?
— Человек летит над знаменитым собором Гауди Sagrada Familia.
— Подброшенный батутом?
— Нет, это были прыжки в воду. Я понял, из какой точки надо снимать. А он, делая сальто, лицом обращен ко мне. Фантастический кадр! Отнес проявлять в Kodak, они попросили разрешения этот снимок напечатать. Подарили мне чемодан пленки, до сих пор осталась.
— Так что за ЧП стряслось в Барселоне?
— В пресс-центре из закрытого ящика украли всю аппаратуру, которую я арендовал. Вызвали полицию. И Nikon выставил мне сумму — 8 тысяч долларов. Для того времени деньги баснословные! У меня таких не предполагалось!
— Как вывернулись?
— Руководитель пресс-центра говорит комиссару полиции: «Мы специально купили сейфовые замки, чтоб фотографы все хранили. По городу с аппаратурой ходить не рекомендуется». Подошел мой коллега Сережа Киврин. Он нервный, азартный, все-таки бывший спортсмен. Воскликнул: «Ах, сейфовые замки? Я вам покажу!» И собственным ключом открыл пять ящиков в одном ряду.
С помощью Виталия Смирнова добрались чуть ли не до Самаранча. По олимпийским каналам долг погасили. Заплатил оргкомитет, думаю. Потому что Nikon заблокировал мне выезд. Пришлось бы сидеть и ждать суда.
— Что надо Олимпиада — аппаратуру украли, спали на полу...
— Не просто на полу, а рядом с Александром Гомельским, который тоже не имел аккредитации. Номер у Дмитриевой был большой, там все уместились...
