Танцевал для русских солдат у Рейхстага и дружил с Яшиным. 100 лет болельщику «Динамо» с невероятной судьбой
Милостивый государь
Чудеса бывают.
Много лет назад свела нас судьба с невероятным героем. Заехал коллега Кружков в великое общество «Динамо» по копеечному вопросу. В дверях почти столкнулся с подтянутым старцем.
Прощался тот по-особенному — поправил шейный платок, пристукнул каблуками. Высказался как-то чудно — ввернув то ли «милостивый государь», то ли «сударь»...
Велико искушение дописать что-то про трость и бриллиант на мизинце. Но допускаю, бриллиант дорисовало воображение. Так что — стоп.
Столкнувшись глазами с Кружковым, приложил два пальца к надетой уже шляпе. Все это было крайне странно и уморительно.
Гражданин ушел — а коллега мой бесценный перешел отчего-то на шепот. Впрочем, в стенах общества «Динамо» шепотом никого не удивить. Если и случаются у стен уши — то именно здесь.
— Это кто?
— О! — внезапно воскликнул хозяин кабинета. — Это человек значительный! Кудряшов — легенда! У нас в «Динамо» проработал лет сорок. Был начальником билетного отдела, помощником директора стадиона, администратором... Всех великих застал, со всеми в друзьях! А до этого был знаменитым танцором из Большого. Выступал в мае 45-го перед Рейхстагом.
Подумав, добавил чуть тише — приподняв палец:
— Товарищу Сталину номер показывал...
100 лет!
Вскоре мы знали все о Владимире Кудряшове. В самом деле оказавшимся знаменитым танцором. Ну и спортивным деятелем по динамовской линии.
Напросились на разговор — тот учтиво согласился. Пригласил в гости — и здесь сформулировав на особый манер: «Почту за честь! Когда соизволите?»
Соизволили мы в ближайшую неделю. Людей за девяносто не стоит откладывать на потом.
Шли, тревожась: а будет ли интересно? Будет ли достаточно спортивно? Театр театром, долголетие долголетием, но у нас «газета физкультурная, а не медицинская». Как выразился однажды писатель Александр Нилин.
А вышел такой «Разговор по пятницам», к которому до сих пор возвращаешься памятью. Улыбаешься. Хочешь быть таким же, как герой.
Помню, с каким наслаждением я его фотографировал. Ловил огонек в этих глазах. Совсем балетное движение руки.
Кудряшову было немыслимое количество лет уже тогда. Но какая бодрость, какой ум! Какой взгляд! Какие подробности!
Прошло время — дозвонился до меня из Самары писатель, автор сотни документальных фильмов Виталий Добрусин. Обладатель «ТЭФИ».
— Я Кудряшова ищу двадцать лет! Это же был великий танцор, последний живой из той труппы — а Большой театр в войну был эвакуирован к нам в Куйбышев. Это было 80 лет назад! Он столько может рассказать — но я уже почти отчаялся найти... Вдруг такое счастье — натыкаюсь на вашу заметку...
Диктовал я телефон с легкой тревогой. Жив ли? В порядке?
Кудряшов, выяснилось, за прошедшие годы стал только бодрее. Принял и самарского гостя на своей Троицкой улице со съемочной группой. Рассказал уйму увлекательного.
Прошло еще лет пять. Заглядываю на динамовский сайт — вижу что-то про Кудряшова. Вздрагиваю на всякий случай.
Но рано я дрожал, рано — Кудряшову исполнилось 100! Букеты и майку от «Динамо» принимает в полном здравии, судя по фотографии.
Я выдыхаю. Мне радостно до слезы.
«Похорони Высоцкого»
Очень хорошо представляю, какую историю рассказал Кудряшов пришедшим поздравлять динамовцам. Мы сами ее слушали смеясь.
Тогда как раз собирались открывать новый стадион «Динамо». Всем обществом радостно предвкушали церемонию. Вот мы и подбодрили старика:
— Вы были на открытии стадиона «Динамо» в 1928 году. Спустя девяносто лет сам Бог велел увидеть открытие номер два.
— Если доживу — приду обязательно. Но это ж еще полтора года ждать. Разве можно в моем возрасте так далеко загадывать? Изначально арену собирались открыть 22 октября 2017-го — в день рождения Яшина. Теперь другие сроки называют — после чемпионата мира — 2018.
— Слышали мы невероятную историю — как вас обещали похоронить то ли на Новодевичьем, то ли у Кремлевской стены...
— На Ваганьковском! Есть у меня товарищ — Владимир Иванович, динамовский болельщик. Ему за 80. Был директором Химкинского кладбища, в советские времена работал на Ваганьково. Пока из-за Высоцкого не уволили.
— Каким образом?
— Тот был в опале. Когда умер, на кладбище приехал Кобзон. Расстегнул пиджак, указал на пачку сторублевок: «Владимир Иванович, похорони Высоцкого» — «Я не имею права! Меня снимут...» — «Ничего, этих денег тебе хватит года на два. Потом поможем, куда-нибудь устроим».
— Как интересно. При чем здесь вы?
— Места на кладбищах давно начали продаваться. Сейчас-то, по слухам, чтоб на Новодевичьем в стене похоронили, надо 50 тысяч долларов заплатить! В 90-е цены были божеские. Обсуждали с Володей эту тему, он вдруг произнес: «Не волнуйся. Когда помрешь, устрою тебе шикарное местечко!» Говорил тоном, словно речь о театре. «Хочешь, рядышком с твоим другом Яшиным?» Было бы здорово, отвечаю. А деньги? «Ты что? Никаких денег не нужно. Все сделаю!»
— А дальше?
— Годы идут — я не умираю. Разговор тот выветрился из головы. Как-то звонит Володя: «Слушай, место твое сохраняется...» — «Где?» — «Как где? На Ваганьково, рядом с Левой Яшиным. Но есть нюанс. Если через три дня не ляжешь — продадет!» На полном серьезе!
— Какая прелесть.
— Понимаешь, объясняет, больше держать место нереально, на Ваганьково директор сменился, возникли вопросы... Меня смех разбирает: «Извини, через три дня, наверное, не получится». Позже на день рождения послал ему старую афишу с матча «Динамо» — «Спартак», на которой фломастером вывел: «Дорогой Володя! Прости, что тебя подвел и никак не могу лечь на Ваганьковское. Лучше приходи к нам на футбол, а я на тот свет не тороплюсь...»
Яшин предложил: «Может, к нам в «Динамо»?
Мы расспрашивали, какими путями после Большого можно оказаться в «Динамо» — и выясняли, что помогла дружба.
— В 1981-м встретился с Левой Яшиным. Узнав, что я на распутье, предложил: «Может, к нам в «Динамо»? Освобождается место зама начальника билетно-рекламного отдела...» — «С удовольствием! Трудиться в любимом клубе — что может быть прекраснее?» Месяца через два столкнулся в Петровском парке с генералом Сысоевым.
— Председателем центрального совета «Динамо».
— Совершенно верно. Яшин нас когда-то познакомил на футболе. Сысоев удивился: «Какими судьбами?» — «Теперь здесь работаю» — «После Большого театра?! Растут же люди...»
— Последние футболисты, которым вы доставали билеты в Большой театр?
— Черышев и Терехин. Оба еще в «Динамо» играли. Приходят в мой кабинетик у Восточной трибуны: «Владимир Владимирович, как-нибудь устроили бы нас в Большой. Только на балет!» С театром я связи не терял, достал им четыре билета. В середине 90-х недорого было. Это сейчас цены сумасшедшие — 15-20 тысяч рублей.
— Сходили?
— Говорят: «А нельзя ли сделать, чтоб жен мы провели, а сами сели в буфете — и с вами шампанского попили?» Я обалдел! Коля Толстых узнал — смеялся: «Какой им театр? Подвели к колоннам, показали издали — и все...»
— Понравился балет ребятам?
— Так ничего и не увидели. В буфете просидели.
«Как же ты, Вовка, такую провокацию сделал?»
Казалось, все для него живы. Просто давно не виделись.
Мы вспоминали Льва Яшина, старинного его приятеля — и Кудряшов усмехался. Указывал рукой в сторону окна:
— Вот у меня сосед — Володя Агапов из ЦСКА. В соседнем доме живет. Все ему припоминаю: «Как же ты, Вовка, такую провокацию сделал? Леву из-за тебя с поля выгнали!» В ворота поставили Володю Беляева. Способный был вратарь. Но не Яшин!
— Это история легендарная. Мы и не думали, что жив кто-то, ее видевший.
— Все просто! «Динамо» мое играло с ЦСКА. Лева столкнулся с Володей Агаповым — и отпихнул его довольно грубо. Карточек тогда не существовало, еще надо было убедить виноватого уйти.
— Говорите, Беляев — не Яшин. А кто — почти Яшин? Вратарь номер два?
Тут и выяснялось, что Кудряшов видел живого Жмелькова. Помнит и чтит. Это что-то немыслимое.
— Жмельков — выдающийся парень, пенальти брал все до единого. Худенький, высокий! В конце 60-х зарезали где-то в Подлипках. Хомич тоже мне нравился, небольшого росточка, прыгучий.
— На рыбалку с Яшиным ездили?
— Не-е-ет. Лева ее обожал, а я ни разу в жизни не был. Скучнейшее занятие. Он отмахивался: «Ничего ты не понимаешь! Садишься рано утром на берегу, дождик накрапывает, ты накрыт плащом, закидываешь две удочки, ждешь... Наслаждение!»
— Каждому свое.
— Вместо рыбалки я лучше в театр схожу. Или в цирк. Кстати, хорошо знал Юрия Никулина. Очаровательный человек. Его сына Максима, которому недавно 60 лет исполнилось, я вез из родильного дома.
— На чем?
— На собственном «Москвиче». У Никулина машины еще не было. Это позже особенную «Волгу» купил, пикап.
— Юрий Владимирович, кажется, за «Динамо» болел?
— Да. На стадионе появлялся нечасто, хотя абонемент в ложу ему каждый год привозили. Как-то заехал к Никулину на Цветной, попросил пропуска для игроков «Динамо». Он уточнил: «Кому?» — «Олегу Терехину и Диме Черышеву».
— Что ответил?
— Хмуро: «Пусть в кассе билеты покупают. Вот забьют мячей пятнадцать за сезон — дам». Я что-то пролепетал — а Юрий Владимирович рассмеялся: «Да шучу». Крикнул секретарю: «Надежда, выпиши «Динамо» четыре пропуска в ложу».
— Яшин в последние годы тяжело болел. Навещали?
— Конечно. Жил он в Чапаевском переулке. Когда Леве ногу отняли, продолжал на матчи приезжать. Сажали слева от правительственной ложи, выше 20-го ряда, там барьерчик есть. Ставили особенное кресло, чтоб костыли мог пристроить. Встречали Леву всегда, помогали подняться туда, наверх. Брал рюмочку, бутербродики. Видел отлично! Вот слышал уже плоховато. За неделю до смерти ему домой Звезду Героя привезли. Он уже не вставал, а тут подняли с постели, сорочку надели. Худо-о-й!
«Леонида Ильича он Папой называл»
Нам хотелось расспросить обо всем — пока Владимир Владимирович не устал. Не обессилел.
Но он становился только бодрее, вспоминая великие имена:
— Вот Якушин — большой культуры человек! Всех артистов знал! В театр-то ходил редковато, но интересовался искренне: «Что нового в Большом? Как Уланова? Семенова? Лепешинская?» Про несчастье с Мишей, сыном Якушина, знаете? Миша переводчиком уехал в Швецию — и возвращаться отказался. До сих пор там живет, ему лет 80. Мать, Мария, умерла почти сразу. Сестра работала в Бразилии — в секунду отозвали в Союз. Михаил Иосифович молчал, но чувствовалась — страшно переживает. Его-то не тронули. Великий тренер!
— Где жили великие динамовцы?
— Мой друг Блинков с женой Юлей — на Смоленской площади. Там же Трофимов, Сальников, Малявкин. А вот Бесков в стороне от всех, около «Маяковской». Я у него бывал часто. Лера очень гостеприимная, любила накрывать на стол.
— Что запомнилось?
— Попугай! В разные годы приходил — попугаи были всегда. Умирает один — покупали другого. Заглянешь пораньше, Лера на кухне хлопочет. Вдруг попугай слышит — дверь открывается. Голосит: «Костя пришел, Костя!» Повторяет до бесконечности. Лера уже: «Гоша, помолчи...» Тот меняет пластинку: «Костя чемпион! Костя чемпион!» Прелесть что за попугай.
— Лев Дуров нам говорил про Валерию Николаевну: «Актриса-то слабенькая».
— Никакая. Играла небольшие роли в театре Ермоловой. Зато красивая до невозможности. Бесковы у меня были на 80-летии. А Севидов?
— Что Севидов? — замирали мы.
— Сан Саныч — ярчайший человек! Как-то играли с тбилисским «Динамо», в правительственной ложе Брежнев и Шеварднадзе. Закончили 1:1, после матча в раздевалку спустился Чурбанов, зять Брежнева. Севидов к нему: «Юрий Михайлович, кошмар! Мы не выиграли, Леонид Ильич, наверное, расстроился». Тот пожал плечами: «Да все нормально. Шеварднадзе доволен. Папа — тоже...» Леонида Ильича он Папой называл. Севидов выдохнул: «Какое счастье!»
— Смешно.
— Был у Сан Саныча бзик — не любил, когда накануне матча основного состава дубль побеждал. Если это случалось, бранился: «Черт! Значит, проиграем завтра...»
— Про Севидова говорили, что даже в булочную он ходил при галстуке.
— Сан Саныч — эстет. Дома слушал джаз, собрал уникальную коллекцию пластинок. Одевался элегантно, без галстука его и не видел. Бесков такой же. Уже никого не тренировал, но на футбол всегда приезжал при галстуке.
— Среди динамовских ветеранов главным балагуром считался Эдуард Мудрик.
— О-о, Эдик! Чудесный человек, красавец, душа компании. В марте схоронили. Последние три года лежал в хосписе, уже никого не узнавал.
«Сидели буквой П, во главе стола Сталин, рядом Ворошилов»
Заговорившись, едва не забыли мы про товарища Сталина. Потом себе не простили бы.
— Хе, — усмехнулся Кудряшов. — Сталин... Да!
— Бывал в Большом? Или легенда?
— Не раз бывал! 12 мая 1945-го мы давали его любимый балет «Пламя Парижа». Все Политбюро по улице Горького шло до телеграфа, затем обратно в Кремль, там устроили прием. Как мы увидели эти накрытые столы! Все маршалы в парадной форме, один красивее другого. Жуков, Рокоссовский, Чуйков... Под тысячу человек собралось в Георгиевском зале. Сидели буквой П, во главе стола Сталин, рядом Ворошилов.
— Танцевали?
— С Володей Левашовым и Сусанной Звягиной исполняли «Танец басков» из балета «Пламя Парижа».
— За стол-то вас пустили?
— Усадили в самый конец. Сначала-то в комнате закрыли, не выпускали. Говорят: «Когда будет ваш номер — пригласим на сцену». Потом двое подходят, негромко: «Товарищ Лепешинская, вас просит товарищ Сталин...» Та отвечает: «Я со своими друзьями!»
— Смело.
— Пошли все вместе. Иосиф Виссарионович называл ее «стрекоза».
— Почему?
— Она маленькая, шустрая. Сталин улыбается в усы: «Ну, стрекоза станцует нам что-нибудь? Гопак?» Лепешинская кивает. Сталин говорит: «У Ворошилова гармошка есть. А Буденный с вами станцует...» Вот так, втроем, исполнили.
— Чудеса.
— Еще с Иваном Козловским случай вышел! Спел куплеты Герцога из «Риголетто». Помните? «Сердце красавиц...» (напевает).
— Разумеется.
— Сталин повернулся. Он всех по фамилии называл, никаких отчеств: «Товарищ Козловский, повторите, повторите!» А Козловский возьми, да скажи в ответ: «Товарищ Сталин, я никогда не бисирую!» Не постеснялся!
— Это поворот.
— А Сталин будто не услышал: «Повторите!» Указывает на сердце. Козловский тихо: «Хорошо...» — и спел. На следующий день ясно стало, почему Сталин на сердце указывал.
— Почему?
— В газете «Правда» указ: за выдающиеся заслуги в области оперного искусства наградить товарища Козловского орденом Ленина. Вот что показывал! Мы все потом говорили: «Да, Семеныч, надо же, три минуты пел — и главный орден!» Думаю, Козловский уже тогда все понял.
— На банкете после голодных лет глаза разбегались?
— Слов нет! Такое изобилие! Икра черная, кетовая, рыбы всякие, шампанское, фрукты... Откуда взяли? Но я не столько закуски рассматривал, сколько Жукова. Небольшого роста, коренастый. Сидел недалеко от Сталина, с Рокоссовским рядышком. Тосты не произносил, выпивал молча.
