«Всю карьеру меня пытались переучить и заставить делать что-то другое». Ковалев — об НХЛ и «Спартаке»
Игра «Спартака» стала одним из главных сюрпризов минувшего сезона. Красно-белые под руководством Алексея Жамнова вышли во второй раунд плей-офф, где дали бой будущему чемпиону — «Магнитке» (2-4). Ассистент Жамнова и легендарный в прошлом хоккеист Алексей Ковалев в интервью «СЭ» подвел итоги сезона и вспомнил о своей насыщенной игровой карьере.
Возвращение Ковальчука, переход Миронова
— Как оцените прошедший сезон «Спартака»?
— Позитивного много было в этом сезоне: много рекордов побили, болельщики вернулись на трибуны. Много положительного, которое во много раз превышает негативное, здесь я бы даже не заострялся. Ребята сделали больше даже, чем от них ожидали. Что касается серии с «Магниткой», ребята выложились на 120 процентов. Думаю, к этому моменту уже не хватило энергии, эмоции все иссякли.
Мы понимали и после окончания регулярного чемпионата, что мы многое можем. Тем более сколько рекордов побили — и лиги, и командных. Здесь сомнений ни у кого не было. Мне кажется, что немного захлестнули эмоции.
— Три матча без заброшенных шайб в серии — психология или настолько хороша у «Металлурга» защита?
— В какой-то степени ребята были просто на эмоциях, когда не могли забить, но и вратарь у соперника тоже хорошо сыграл. Моментов у нас было предостаточно. Вместо того чтобы лишнюю передачу отдавать, можно было бросить, где-то — наоборот, отдать вместо того, чтобы бросить. Бывают такие моменты, когда все решения идеально получаются и все заходит. Это нам и навредило, потому что в плей-офф такая игра, где нужно упрощать, а не играть в красивый хоккей.
— Задел на следующий сезон сделан отличный.
— У нас еще не все детали исчерпаны, еще много есть вещей, которые тренерский состав может передать игрокам. Когда я был игроком, для меня всегда была задача именно в том, чтобы что-то новое вносить в свою игру каждый сезон, действовать неожиданно, чтобы ко мне было тяжело подстроиться.
— Что скажете по игре Ильи Ковальчука?
— Илья в очень хорошей форме для своего возраста. Не так легко сразу прийти и влиться, каким бы талантливым ты ни был. Я по себе помню: самый легкий вариант — это пройти с командой с самого начала сезона тренировочный лагерь. Очень редко кому удается сразу влиться в коллектив, в какой бы идеальной форме ты ни был, и чтобы у тебя все сразу получалось. У Ильи много энергии, таланта, он мог бы спокойно помочь. Здесь это такой процесс не только для игрока, но и для тренерского штаба. Нужно найти правильные сочетания, найти понимание между игроками.
— Много было разговоров про Николая Голдобина и его нестабильность. Про вас тоже много говорили — причем в контексте характера. Какую работу проводили с ним?
— Вот и сошлись. (Смеется.) Всегда есть определенные нюансы. Человек доверяет тренерскому штабу, доверяет нам — бывшим игрокам, которые через многое прошли. Он пошел нам навстречу, попытался измениться, попытался изменить свой характер. Ну конечно, ему еще есть над чем работать. Самое главное от игрока зависит, он пошел на это, был готов меняться, поэтому и вышел хороший результат. Самое главное для игрока — не уходить в себя.
— Вы играли за «Динамо», работаете в «Спартаке». В «Спартак» перешел Андрей Миронов, человек, который, казалось бы, будет играть за «Динамо» всю жизнь. Как вы относитесь к принципиальности игры за один клуб? Или это время уже ушло?
— Я вообще этого не понимаю. Я тоже в «Динамо» долго играл, считаю себя динамовским, потому что в 14 лет перешел туда. Меня вывезли из Тольятти, я пришел в «Динамо», и эта команда мне многое дала. Что касается профессионалов, конечно, хотелось бы всегда играть и находиться в одном клубе. С другой стороны, мы профессионалы, игроки, мы всегда выбираем не то, сколько лет мы за один клуб играем, а ту команду, где тебе комфортно, где ты можешь показывать результат.
— Болельщики на такое бурно реагируют.
— У болельщиков свой взгляд, это понятно, но мы хотим расти, развиваться, хотим быть звездами. Если ты попал в команду и находишься там только потому, что хочешь доиграть карьеру в ней, но не можешь показывать результат и чувствуешь, что это не твое, зачем себя мучить? Я, например, играл в «Рейнджерс», хотел бы там остаться, но меня поменяли в «Питтсбург». Журналисты говорили: «Такой талант, а 30 голов не может забить». Я в «Питтсбург» перешел и каждый год по 30 голов забивал. Нужно попасть в правильное место, где ты будешь получать удовольствие, где тебя понимают, где тренер дает тебе возможность быть тем, кто ты есть. Хоккеист должен решать, что ему важнее для самого себя, где он будет себя комфортнее чувствовать и где он будет показывать результат и становиться звездой.
Мы не понимали, что такое НХЛ
— Вы — один из первых российских хоккеистов, кому удалось выиграть Кубок Стэнли. Насколько это было значимо для вас?
— Для спортсменов, особенно для меня, любой трофей важен. На Кубок Канады меня не взяли, Владимир Юрзинов отцепил, так как «Рейнджерс» меня задрафтовал и позвал на предсезонные сборы. Я там в команде побыл, товарищеские матчи сыграл. Меня хотели сразу оставить, но я сказал, что вернусь в Россию еще на год, потому что мне предстояло участвовать во многих турнирах, которые хотелось бы выиграть до того, как я перееду. Тем более в таком возрасте. Смог выиграть российский чемпионат, молодежный чемпионат мира, Олимпиаду. К сожалению, чемпионат мира мы после Олимпиады проиграли. И я решил в 19 лет уже поехать туда.
Первый год не удался. Я серьезно готовился, тем более на мой второй год поменяли тренера. Чувствовалось, что это к чему-то ведет, это для чего-то делается, намерения у команды большие. Для меня было важно как индивидуально удачно выступить, так и помочь команде.
Как вы уже отметили, я был одним из первых российских игроков, кому это удалось. В целом в НХЛ был одним из первых россиян по многим пунктам: выиграл Кубок Стэнли, стал первым капитаном команды на Матче звезд и так далее. Это тоже приятно. Может быть, у меня не так много индивидуальных рекордов и трофеев с одной стороны, но с другой — это все не так важно, как командная игра. Я мог бы пойти играть в теннис, в любой индивидуальный вид спорта, но пошел в командный. Ничего нет лучше, когда ты выигрываешь: отметить это с командой, с людьми вокруг тебя.
— Вы уехали играть в Америку уже после падения железного занавеса, хотя к тому моменту уже многие русские играли в НХЛ. Когда в 1991 году вас задрафтовали «Рейнджерс», держали в голове, что, возможно, придется совершить побег?
— Когда меня задрафтовали и генеральный менеджер «Рейнджерс» приехал к нам на базу в «Динамо», то наши тренеры общались с ним. Конечно, были какие-то определенные моменты, где меня пытались в России любым способом подписать и оставить. Меня ребята предупредили, дали понять, что делать и как, всевозможных разногласий я избегал. Сначала я обещал, что вернусь: это было как раз в тот год, когда меня отправили на сборы. И вернулся. И уже потом Владимир Владимирович Юрзинов не держал меня, спокойно отпустил. Убегать даже в мыслях не было.
— Вы стали первым русским игроком, кого задрафтовали в первом раунде. Какие были чувства?
— Это достаточно смешная история. Когда я ее в Америке рассказал, мне не поверили. У меня был знакомый, который приехал в Новогорск на базу, дал мне «Спорт-Экспресс» или «Советский спорт», точно не помню. Там была новость: «Алексей Ковалев был задрафтован «Рейнджерс». Я посмотрел на него и говорю: «А что это значит — «задрафтовать»?» Я понятия даже не имел, что это такое. У нас не было возможности даже посмотреть иностранные игры, НХЛ. Мы вообще не понимали, что это.
Мы знали, что мы лучшие, на чемпионатах мира выигрываем, на Олимпиадах через раз выигрываем. Потом, когда приехал генеральный менеджер, появилось уже представление, что это. Я так понимаю, меня задрафтовали каким-то клубом где-то в Америке, и они хотят, чтобы я за них играл.
Сейчас задрафтованный игрок выходит на сцену, ему дают майку, бейсболку. Когда меня драфтовали, такого не было. Я был потерянный, как в лесу, не понимал, что происходит, что это такое. На то время немного игроков уезжало куда-то, потому что мы считали себя самыми сильными, а лигу — лучшей.
— Сильно ли хоккей в НХЛ отличался от того, что был в России?
— Первое, что заметил, — площадки намного меньше наших. Я думал, что это просто тренировочная коробка. Потом оказалось, что они на них играют. Понял, что мне особо на них бегать не надо будет. Я могу сэкономить больше сил. Это подходило моему стилю игры, так как на небольшом участке льда я мог обыграть нескольких игроков. Не нужно было разбегаться и бегать как конькобежец.
— В «Рейнджерс» тогда собралась целая четверка русских игроков.
— Я был вторым там, Немчинов приехал за год до этого. Мы с Сергеем Зубовым вместе приехали. Потом через год приехал Карповцев. Конечно, было проще, потому что Сергей Немчинов уже был. Но, с другой стороны, мы понимали, что нужно больше на английском общаться. Постепенно стало проще.
— Много писали о том, что у вас был трудный характер и что вы тяжело находили общий язык с тренерами, когда были игроком.
— Если коротко, у меня никогда с тренерами проблем не было, у них были проблемы со мной. Я человек, который всегда хотел выигрывать, несмотря ни на что. Я очень тяжело переношу проигрыши. Как мне всегда говорили: «Вот, он вообще не старается» или еще чего-то не делает. Но никто не хотел говорить: «Какое у него катание, где он так научился кататься?»
Многие, кто разбирался в этом, говорили, что некоторые бегут, делая 10 шагов, а он (то есть я) делает три шага и на той же самой скорости двигается. Я очень сильную школу прошел, ставил свой стиль с детства. Я смотрел на профессионалов, пытался повторить движение. Мне предоставилась возможность поработать с конькобежцами, фигуристами, понять логику катания, в чем смысл, как быть лучше.
Всю карьеру, кроме шести лет в «Питтсбурге», меня почему-то всегда пытались переучить и заставить делать что-то другое. Что в принципе я не собирался делать. У меня есть талант, за который меня взяли, почему кто-то должен меня переучивать и заставлять играть в какой-то другой хоккей?
В «Рейнджерс» первые пять лет говорили: «Такой талантливый, но меня не могут правильно использовать». Когда попал в «Питтсбург», тренер вызвал меня к себе в офис и говорит: «Алексей, мы знаем, на что ты способен. Играй как можешь. Мы на тебя не собираемся надевать наручники». Мне ни слова не сказали против, я играл и получал удовольствие, забивал каждый год по 30 голов, набирал по 70-80 очков.
Журналисты говорили, что в первый год все случайно получилось. Я забил 44 гола. На второй — то же самое. Потом понятно стало, что им лишь бы к чему-то привязаться. Один из моих друзей, бывший журналист, как-то мне сказал, что люди из его профессии работают по следующей схеме: когда начинается сезон, они выбирают одного-двух игроков и просто «греют» независимо от результата.
Что касается тренеров, мне всегда хотелось понимать, что тренер хочет от меня. Много раз были случаи: не ставят на игру или ставят в другое звено. На следующий день я приходил к тренеру и спрашивал, в чем дело. Мне было не все равно. Кто-то это воспринимал, что я на рожон лезу, разборки устраиваю, другие воспринимали, что я заинтересован и что мне хочется играть и выигрывать. Был даже момент, когда я пришел к тренеру и сказал: «Вы мне объясните, что мне делать, что я делаю не так. Скажите, как вы хотите, чтобы я делал, посмотрим, может, это принесет результат». На что он мне ответил: «У меня еще 23 человека, о ком нужно волноваться. Если я буду волноваться о тебе, я не смогу делать свою работу». Я понял, что разговаривать с ним бессмысленно. Ему неинтересно что-то мне объяснять.
Я сейчас тренер, я испытал это все на себе, знаю, что испытывает игрок в определенной ситуации и как должен тренер действовать. Я бы никогда не ответил игроку таким образом, ведь это, считай, твои дети и твоя семья. Тебе нужно каждого игрока понять, обучить, каждому помочь, чтобы у него была хорошая карьера. Это приятная работа, когда ты видишь свои результаты, плоды.
— Что значит для 18-летнего парня выиграть олимпийское золото?
— Тяжело объяснить те эмоции. Тем более когда ты едешь на Олимпиаду, а у тебя нет ни страны, ни гимна. Мы все равно знали, кто мы, что мы из себя представляем. У нас была молодая команда, на нас никто не рассчитывал. Просто вышли и всех обыграли. Я отходил еще недели две после этого, не мог понять, что произошло. Это даже не сравнить с победой в Кубке Стэнли. На тот момент для меня он и рядом не стоял с Олимпийскими играми.
Болезнь сердца
— В Зал хоккейной славы вас так и не включили. Обидно?
— Самое главное, что я в российском Зале славы, для меня это важнее. Если мое имя поместят и в Зал славы в Торонто, будет приятно, но здесь я уже не решаю.
— Под конец карьеры вы уехали в Швейцарию. Многие игроки уезжают туда ближе к завершению. Как вы считаете, почему так?
— У меня не было другой возможности играть: либо заканчивать, либо ехать туда. Было еще интересно поиграть, не в России и не в НХЛ.
— Там вы закончили хоккейную карьеру в 44 года, причем до этого был перерыв в два года. Почему решили вернуться в таком возрасте?
— Получилось так, что в тот сезон, когда мы выиграли чемпионство, меня подписали на два года, но, когда выиграли, мне сказали, что не могут больше такие деньги платить. Половину зарплаты срезали, я удивился, потому что после чемпионства обычно только повышают зарплату. Я сказал, что не буду играть за такие деньги, и уехал.
Через год приехал работать спортивным директором. И один из легионеров травмировался. Вместо того чтобы искать нового, в клубе спросили меня, заинтересован ли я сыграть. Я был не против.
— Вы говорили, что очень любите играть в хоккей. Можете себе представить, что играли бы до сих пор, как Ягр?
— Я бы с удовольствием играл, если бы не больные колени. У меня больше 10 операций на двух коленях. Любительский хоккей — пожалуйста.
— Обращался ли Илья Ковальчук к вам за советом перед тем, как вернуться?
— С Ильей мы знакомы очень давно, с того времени, когда он пацаном еще был, лет 15-18. Он приехал в «Уилкс Берри», там русские ребята проводили хоккейный лагерь. Мы поговорили, и я сказал: «Этот парень будет хорошим игроком. У него есть задатки». У нас возможность была и в сборной поиграть вместе, и друг против друга в НХЛ.
Я знаю, что такое вернуться в хоккей после такого перерыва. Я ему давал определенные советы. Все остальное он, в принципе, сам знает, сам много занимается. Все равно, сколько в зале ни занимайся, на льду другая работа, другой ритм. Хоккей сейчас поменялся.
— Насколько тяжело возвращаться к хоккею в таком возрасте и после такого перерыва? Организм уже по-другому реагирует на нагрузки, и подготовка должна быть другой.
— Нелегко. Я думаю, было бы легче, если бы мы играли по старым правилам. Правила поменялись, хоккей стал намного быстрее. Есть определенные навыки, когда можно притормозить или добавить темп. Например, для меня это было бы проще, я с этим столкнулся в Швейцарии. Когда я пришел и там молодежь начала бегать, я не понимал, куда бежать. Я в одну сторону бегу, а они — в другую. Но когда ты тормозишь темп, они сразу начинают теряться, потому что они привыкли играть все время в определенном темпе. И я решил: а что, если я попробую сбавить темп и поменять его? Две вещи, которые я сделал: сбавил темп и начал играть на противоходе.
— Насколько сильно меняется подготовка?
— Ты должен знать свой организм. Я знаю, что могу есть, а что не могу. Ты на лед выходишь и чувствуешь, тяжелый ты или легкий. Если тяжелый — нужно дополнительно поработать, чтобы чувствовать себя уютно на льду. Я таким образом всегда себя контролировал. Были моменты во время выездов, когда я любил оставаться в номере и заказывать room service. Иногда хотелось просто наесться мороженого, пирожных, крылышек и так далее, при этом я понимал, что если сейчас все это съем, то утром на раскатке надо побегать побольше, чтобы сбросить это все. Иногда, наоборот, сохранял питание, но на тренировках уделял внимание тактическим и техническим вещам.
— Насколько опыт работы спортивным директором полезен вам сегодня в КХЛ? И как пришло решение стать тренером?
— Не думаю, что сильно помог. В Швейцарии совсем другой опыт и другая лига. Для меня не было ничего сложного в том, чтобы стать тренером. Я себя ставлю как игрок, я — часть команды. Моя задача — понять данные игрока, использовать их правильно, подсказывать. Главное, когда становишься тренером — не возвеличивать себя, а просто влиться и работать, подсказывать. У меня есть возможность показать, чтобы игрок понял, что я требую от него.
— Когда вам пришло предложение от «Спартака»"?
— Мне просто Леха Жамнов позвонил и спросил, какие у меня планы, буду ли я в «Куньлуне» работать. Я ответил, что вряд ли. Конкретного предложения не было, просто спросили, есть ли желание и возможность пойти в «Спартак». Я сказал, что с удовольствием. Спустя месяц или полтора после первого разговора он позвонил и спросил: «Ну что, готов?» Как в старые времена, только раньше играли вместе, теперь вместе работаем.
Скрывал от родителей, что ходил кататься
— Вы отвечаете за нападающих и большинство. Чьим решением было поставить вместе Голдобина, Морозова и Порядина?
— Алексей Юрьевич знает их больше, а я знал только Порядина и Голдобина. Морозова я не особо знал и видел. У меня это заняло какое-то время, мне нужно было посмотреть данные каждого игрока и есть ли смысл их ставить вместе. Когда я посмотрел, что может делать Голдобин, что может делать Порядин, нужно было найти игрока к ним. Тем более в такой тройке был в «Питтсбурге» с Робби Лангом и с Мартином Стракой. Страка был у нас быстроходом, который бегал везде, а мы с Лангом создавали и делали какие-то определенные вещи. У этих ребят так же. Ланг тоже праворукий был, а мы со Стракой — леворукие. Точно такая же тройка была.
— Не было опасений, что «Спартак» станет командой одного звена?
— Предупреждали их, что удержаться на высоте сложно. Когда все очень резко начинается, так же резко может закончиться. Все зависело от них.
К сожалению, ребята получали травмы, их яркая игра немного приостановилась. Но все равно такие игроки, даже если один из партнеров выбывает, должны уметь находить возможность оставаться на том же уровне. Над этим им нужно работать еще.
— В этом сезоне многие нападающие «Спартака» действительно раскрылись. Какую работу с ними проделали? Как это удалось тренерскому штабу?
— Мы очень много показываем. У меня есть возможность показать самому, я вырос на этом, смотрел, изучал и потом пытался на тренировке это повторить, что-то менял на свой лад. Можно объяснять очень долго, даже своим детям я могу говорить, руками махать, но потом все равно чувствуешь, что чего-то не донес.
А когда сам покажешь и человек увидит это, ты спокоен. Для поколения, которое сейчас растет, очень важно увидеть, для них недостаточно просто объяснить.
— За счет чего Максим Цыплаков раскрылся в этом сезоне?
— Когда я приехал в команду, посмотрел на его данные, удивился, что он не забивает по 30 голов каждый год. Пришлось заняться им, развивать его данные и понять его способности, в том числе и ему самому. Сейчас он может быть гибким, показывать разностороннюю игру. Этого я и пытался от него добиться.
— Когда уже решили, что все-таки завершаете карьеру, говорили, что станете профессиональным игроком в гольф. Как сейчас обстоит дело с этим увлечением?
— Я участвовал в российском Туре Десяти в прошлом году, выиграл кубок среди любителей. Каждый день работаю над своей игрой, тренируюсь на симуляторах. Пытаюсь по возможности много играть. Вроде получается нормально.
— В некоторых источниках есть информация, что вы являетесь совладельцем и основателем фонда помощи детям с заболеванием сердца, это правда?
— Да, в Канаде.
— Как пришла такая идея?
— У самого в детстве была проблема с сердцем, мне запрещали играть в хоккей и советовали заканчивать. Был выбор — или попытаться пройти через это и продолжить, или закончить. Но я настолько любил хоккей, даже порой скрывал от родителей, что ходил кататься, тренировался сам. Поэтому пришла такая идея. Много таких детей, у которых нет возможности заниматься спортом только из-за этой проблемы. Нужно было показать, что они не брошены, что все равно есть возможность быть полноценным человеком и заниматься спортом.
