"В России возможно все!" Репортаж Голышака из Хабаровска с юбилея Александра Могильного
Весна 2011-го. Только-только подписавший контракт с "Амуром" Ханну Йортикка вышел на улицу Дикопольцева, потянулся. Прищурился на солнце – и тот же час вздрогнул. Протер глаза – не врут ли?
Мимо катил грузовик с короткими бортами. В кузове переступал равнодушно с ноги на ногу верблюд.
Тогда-то впервые произнес Йортикка фразу, которую будет повторять с того момента довольно часто:
– В России возможно всё!
В следующий раз произнесет через полчаса – когда подведут к огромной карте, где отмечены клубы КХЛ. С одной стороны "Амур", куда, собственно, и приехал. Где-то слева – все остальные. Между ними пропасть, хоккейная пустыня.
В России возможно всё!
Филимонов
Теперь около этой карты стою я с ветеранами хабаровского хоккея. Вспоминают, качая головами, как в начале 2000-х придумала "ваша Москва" разбить чемпионат на три шестерки. Матчи через день.
– Вы поговорите с Олегом Филимоновым, он расскажет…
Не раз и не два меня будут отсылать к Олегу Филимонову, легенде хабаровского хоккея. Тот работает нынче в штабе "Амура". При этом – все помнит.
Вот и сейчас, обещают мне, вспомнит Филимонов, как игрались матчи через день. Бедная хабаровская команда жила в рейсовых самолетах и поездах. В понедельник надо было сыграть с "Кузней", за день вернуться, отыграть в среду домашний матч, а в пятницу выйти на лед где-нибудь в Уфе. Как не сошли с ума – не понять.
День спустя поинтересуются местные, добрел ли я до крутой лестницы в городском саду, возле стадиона. Переглянулись насмешливо.
Добрел ли я? Да я проклял все, карабкаясь по этим ступенькам! Семь потов сошло – если не сто. Выправлял дыхание до вечера.
Тут-то и услышал снова – "Филимонов помнит"…
– Эту лестницу весь хабаровский хоккей вспоминает с содроганием. Команду по ней гоняли вверх-вниз, каждая ступенька потом залита. Если не кровью. Вы расспросите Филимонова, расспросите! Расскажет, как однажды ночью хоккеисты ее разломали. Наутро выходит тренер Поздняков, без лишних слов все понимает. Заставил ремон-тировать.
– Долго бегали?
– До 2000-го…
Собор
С утеса я глядел на Амур, бившийся за свободу до последнего – да так и замерзший волнами. На изгиб набережной. Вид невероятный – ни Лос-Анджелесу, ни Хайфе не уступит.
"На лед не выходить!" – грозят плакаты один за другим. Не буду, не буду. Но поче-му?
А вот и ответ – льдины покаты, вздыблены, ощетинились в сторону берега на многие километры. Вот так спустишься побродить, а назад не подняться без МЧС.
Так и останешься бродить, воя от бессилия. А экскурсоводы будут указывать на тебя, словно на отца Федора, живущего на скале и проповедующего птицам. Вы же помните? "Направо – замок Тамары, – говорили опытные проводники. – А налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал – тоже неизвестно…"
Только справа от меня не замок Тамары будет, а собор Успения Божией матери. С синенькими куполами.
Да этот город полон подвохов! Александр Могильный, к которому приехал я день спустя после юбилея, о таком не предупреждал…
Перелет
Сам полет в Хабаровск – это что-то. Уже в самолете все не как обычно – сосед за 7 часов становится почти родным человеком. Переживаешь все душой: вот он набра-сывает плед на голову. Вообразив себя, должно быть, попугаем. Раз – ночь! Сбросил – день!
А сбросив, начинает внезапно кашлять. Не останавливаясь до самого конца света. Изучаю под эти легочные хрипы маршрут – вот проплываем над Норильском. Это ли не край света? А от него еще четыре часа лета! Господи, вот это Россия, вот это просторы.
Соседушка близок к конвульсиям. Кажется, вот-вот попросит ледяного шампанского, как умирающий от чахотки Чехов, произнесет: "Ich strebe", да и откинется.
– Сейчас этот же самолет в Москву полетит, – сообщают мне встречающие. – На нем Фетисова отправляем.
Ой, лишь бы не на нашем ряду. Я накрошил, сосед накашлял. Тем более, Вячеславу Александровичу необходим покой – что-то мне говорит, просидели с юбиляром всю ночь. Вспоминая минувшие дни.
Сам Могильный, впрочем, ни в чем таком не признается. Будет настаивать на упро-щенной версии – чуть-чуть посидели, да и разошлись. Добавив для убедительности: "Без эксцессов".
После 7 часов в самолете я сам не свой. Ничего не соображаю.
Вижу примерзшую со вчерашнего дня строку на табло, такую милую хабаровскому сердцу: "Амур" – "KRS" 7:2.
– С "Краснодаром" играли? – интересуюсь.
Люди из клубы переглядываются. Москва на все способна – например, прислать кор-респондента из психических. Почему нет? Кто-то на всякий случай отодвигается. Кто-то глухо хохотнул.
А в коридоре свалены баулы "Куньлуня", заночевавшего в Хабаровске после этих самых семи пропущенных. Знать бы, что в этом городе пересекусь с Алексеем Кова-левым – прилетел бы раньше.
Вечером путь корреспондентский освещает мутная луна. Тоже какая-то особенная. Сжимаю в кармане двух деревянных чудиков на тесемочке, купленных в сувенирной лавке. С ними веселее.
Значок
Все в этом городе эксклюзивно. Вот тренеры выходят на матч, у каждого крошечный клубный значок на лацкане пиджака. А ставший тренером "Амура" первый русский тафгай Александр Юдин заказал себе точно такой же – только огромный. Размером с орден шведского посла. Хоккеисты увидели – расхохотались, настроение сразу вверх.
Я увидел, обомлел. Указал пальцем:
– Александр, это что?!
– Так я же большой, – улыбнулся застенчиво Юдин. – Значок такой же должен быть…
Александр Леонидович, колоритнейшая фигура нашего хоккея, пока осваивается – обещая стать строже и скучнее. Больше не чудить.
– Как Зинэтула Хайдарович? – подсказываю я.
– Да! – чуть раздражается Юдин. – Главное, чтоб с такими же результатами.
Я присматриваюсь к Юдину с трибуны, болея за него всей душой. Как прежде, добр и могуч. Пусть пока не знает, куда пристроить руки с планшетом. Но это придет.
Чуть приподнимает блокнот, когда мимо проезжает арбитр. Только что оставивший "Амур" втроем. Кажется, Юдин готов использовать планшет как мухобойку. Но дер-жится.
Арбитр же косится на известные всей России кулачищи, на эту папочку – не вложена ли в нее металлическая пластина? Кажется, готов сходить под себя. Я бы поступил в сложившихся обстоятельствах именно так.
Иордан
От московского корреспондента у "Амура" секретов нет. За день до матча водят по дворцу. Смотри что хочешь. Желаешь в раздевалку? Пожалуйста, вот раздевалка. Ковер с тигриной мордой почти во весь пол.
– Не наступать! – одергивают меня.
Я и сам знаю – но рождается вопрос:
– Если кто наступит – что будет?
– Штраф 100 тысяч, – улыбаются сопровождающие. – Можно купить абонемент.
Нет-нет, никаких абонементов. Я и так в ужас пришел, узнав цену билетов до Хаба-ровска. Теперь сдержан в тратах.
Натыкаюсь глазами на потрепанную сумочку сборной России. Это кто же – с герои-ческим прошлым? Ага, вот и написано – вратарь Мурыгин. Еще недавно поражав-ший сухой серией в Ярославле, катавшийся в сборную, а нынче оказавшийся в запасе "Амура". Том самом клубе, где начинал когда-то. Теперь лишь сумка с гербом напоминает о сладких временах.
Выходит в основном составе чех Лангхаммер. Которого привезли в Хабаровск слов-но кота в мешке, на многое не рассчитывая. Может, заиграет. А может, нет.
А заиграл так! Вытаскивает в одиночку матчи – как последний домашний, против "Барыса". Вот и ходит Мурыгин, выменянный у "Авангарда", с тоской в глазах…
Вижу странную игрушку над чьей-то вешалкой. Это место Кирилла Рассказова. Того самого мальчишки, с мифической зарплатой 77 миллионов в год. От той новости на вздрогнул не только я, но и одноклубники Кирилла. Пока не прояснилось – кто-то упустил запятую между семерками.
Сам Кирилл рассказывал время спустя:
– Вот было бы у меня такое жалованье – я бы нанял турецкого повара…
Молодежь знает, есть какой-то модный турок, герой Ютуб.
Расспрашиваю про самых высокооплачиваемых хоккеистов. Тему доходов Рассказо-ва прояснили, так давайте же продолжим. Но кто ж знает наверняка? Могут только предположить:
– Наверное, Коларж с Йорданом…
Йордана, кстати, называют в Хабаровске на свой манер, словно реку – раскатисто, гортанно: "И-иордан…"
– Сколько с ним историй было в Америке, с этим Иорданом! – посвящают меня в сокровенное. – Имя-фамилия пишутся точно, как у Майкла Джордана. Водопроводчика вызывает – тот смотрит на заявку, бежит с выпученными глазами: "От Джордана заказ!" Отличный хоккеист. Нам повезло, что в "Ак Барсе" у него с Зинэтулой Хайдаровичем не сложилось. В 2016-м на Кубке мира играл за Чехию.
– А Коларж?
– Ян вообще зверюга! Какой хоккеист – все видят. Так он еще русский язык освоил. Сейчас так излагает, будто родился в Хабаровске. Вы бы на русском SMS его почи-тали. Все запятые расставлены идеально. Наш-то человек так не расставит!
Атюшов
Раздевалка "Амура" полна икон. Даже странно, что при эдаком духовном смирении да неплохой игре клуб не пробился в плей-офф. Не дотянули самой малости.
Вглядываюсь в икону главную, над дверью. Что-то я не встречал прежде такого свя-того. Щурюсь, разбираю церковную вязь: так-так, Агапит Печерский… Прекрасный выбор!
Особенно, в сочетании с девизом вдоль стен: "Каждый день другу за друга. Характер. Ответственность".
Это хорошо, это по-нашему. Да и на трибунах с девизами все как надо. Тянутся кай-мой буквы: "Россия начинается с Дальнего Востока, это край настоящих парней". Так оно и есть. Тем более, к молодцеватым девизам прилагаются коридорные фотоэтюды – как выпускали на этот лед при полных трибунах тигров.
Один, встав у ворот, сверкал глазами на толпу, порыкивал. Кажется, был не в восторге – лапы зябнут…
Вот крутит велосипед в коридоре Виталий Атюшов, легенда из легенд. Чемпион мира, бывший капитан "Магнитки". В 36 начавший новую жизнь, аскетичную – и заигравший так, что хоть снова зови в сборную. Худенький, каждая мышца звенит.
– Это корреспондент Голышак, – представляют меня. – "Разговор по пятницам". Чи-тал, наверное.
– Может, читал, – равнодушно протягивает руку Атюшов. – А может, и не читал…
Судя по всему, карьера на этом сезоне у Атюшова закончится. Куда деваться, почти 40!
Зато сколько всего прочитает – в освободившееся-то время. Николай Петрович Ста-ростин когда-то принес футболисту Хидиятуллину книжку "Принц и нищий". А тренер Голубович советовал через "СЭ" хоккеистам пролистать "Петра Первого". Выбор широк.
Заглядываем к массажисту.
– Золотые руки хабаровского хоккея, – рекомендуют мне.
Про "Разговор по пятницам" уже молчат. Если и массажист не вспомнит – могу душевно надломиться.
– Золотые – это Александр Геннадьевич… – отрывается от дел массажист. Мысля стратегически правильно.
Шагаем дальше – к кухне. Я оживляюсь, это ясно. Тем более, тут же протягивают гостинец, пакет с кисленькими ягодами. На этикетке – "Kyani".
– Шикарная штука для восстановления, – объясняют. Тут же уточняя со смятением во взоре. – Ничего запрещенного!
Был бы я хоккеистом – закидывал бы в себя эти ягодки по три раза в день. Но я кор-респондент, мне и раза хватит.
Прямо в холе стоит будто выпиленный кусок раздевалки. Со шкафчиком и крючоч-ками. Представляю, какая к нему очередь с фотоаппаратами во время матчей.
– Представили? – спрашивают у меня. – А теперь – умножьте на два…
В клубном магазине висят ретро-майки, поперек крупными буквами: "Хабаровск". Только какие-то грязноватые. Не дефект ли у меня зрения?
– Не дефект, – рядом есть, кому успокоить. – Просто с этих самых майках мы играли 27 февраля 2018 года. Вот, номер 8…
Захожу, прицениваюсь. Для такого раритета цены щадящие. 6 тысяч рублей – и но-мер восьмой твой.
Торгаев
В коридоре все крутит и крутит колеса неутомимый ветеран Атюшов. Впрочем, нет, не он. А кто же?
Обхожу – и нет красок описать удивление. Павел Торгаев, один из первых русских в НХЛ! Еще недавно водил меня по комбинату "Северсталь", по горячим цехам.
Помню, расспрашивал его – сколько ж раз здесь были? "Тринадцать", – потупился Павел Викторович.
Чудесный человек, интеллигентнейший. Сейчас перебрался в штаб "Амура". Во вре-мя матча закрепили микрофоны на скамейке хозяев – какой у хоккеистов "рабочий подсказ", можете себе представить. Так в весь этот поток вплетался негромкий голос Торгаева:
– Ребята, ребята. Правильнее будет вот так…
Ни единого матерного слова. Не удивлюсь, если он вообще непьющий.
Одна беда – сторонится любых интервью. Если Могильный хоть когда-то выступал, интервью Торгаева не найти.
Я смотрю на него, украдкой сверившись с Википедией – 53 года! Ни грамма лишне-го, одни мускулы. Что-то говорю – Торгаев не слышит. Вынимает наушники.
– Все-таки я вас дожму. В каком-нибудь другом городе. Сделаем интервью! – обе-щаю. – А пока просто сфотографирую.
Вскидываю камеру – Торгаев улыбается, спешно корректирует прическу. Приглажи-вает вихры руками. Снова гонит, гонит этот велосипед…
Кажется, все в этом городе колесом ходят на тренажерах, а чтоб алкоголь – ни-ни. Вот, например, у хабаровского аэропорта потешный логотип – улетающий медведь. Расправил лапки словно крылья, держит курс в стратосферу.
Не успел я приземлиться – знакомая барышня присылает картинку. Все тот же си-ненький фон, тот же мишка – только прилег на спину, раскинул лапки. В одной пол-литра. Ушанка отброшена, балалайка тоже.
А я по совести вам скажу: за три дня в этом городе хоть бы кто предложил выпить. Ни разу! В корреспондентской жизни такое впервые.
Тюрьма
Эта же команда менеджеров создавала когда-то "Адмирал". Работали во Владивосто-ке все – начиная с самого Могильного и заканчивая пресс-атташе.
– Во Владике было сложнее, – вспоминает Алексей Чечелев. – Арена далеко, возили журналистов автобусами. Выдавали талоны на питание. То много приезжает, то один человек. Что такое? А мне в ответ: "29 сентября! Все на море!" Блин, как работать?
Проехавшего мимо плей-офф "Амур" ждет кое-что интересное. Жизнь не закончи-лась. Совсем напротив.
– Обычно, если не попадаем в плей-офф, везем команду на экскурсию в Комсомольск. Там авиазавод, собирают SuperJet-100, – посвящают меня во все секреты.
Прозвучало как угроза. Вот, в Беларуси Батька то ли перевешать, то ли пересажать обещал за непопадание в плей-офф. А здесь гуманисты, везут в Комсомольск-на-Амуре.
Устраивает "Амур" и сретенский турнир, ездит к каторжанам. Играют в хоккей пря-мо за колючей проволокой. Прежде отправлялись даже "основой", возили экипиров-ку. Нарядили за свой счет тюремного вратаря, тот вот-вот должен был обрести сво-боду.
Обрел, устроился на работу. В "Амуре" были счастливы.
Приезжают год спустя – опять выходит тот же голкипер.
Что-то пошло не так…
Статьи-заметки
Каждый второй в хабаровском хоккее – готовый персонаж для заметки. Всякая ба-рышня во дворце прекрасна не только лицом, но и биографией. Как вот эта, напри-мер, отвечающая в клубе за билеты. Да что там за билеты. За весь маркетинг!
Распахивает объятия. Уже неплохо.
– Ой, ой! – радуется. – А я диплом писала по вашим статьям.
– По заметкам, – ошарашенно поправил я.
– Ну, по заметкам, – не смущается. – Это же ваши "Разговоры по пятницам"?
Да это ж елей на сердце. Украдкой уточняю секунду спустя – Алина ее зовут, пра-вильно ли запомнил? А то не успеешь войти в доверие – сразу из него и выпадешь. Нехорошо.
А вот доктор "Амура". Хоть и юн, а знает все на свете. Обещает московскому гостю непростые дни в путанице часовых поясов:
– Сегодня в полночь уляжетесь, а в 4 утра вскочите. Это неизбежно.
Говорит столь уверенно, что мне охота понаблюдать за самим собой со стороны. Приблизительно так оно и случилось – внезапный подъем в 6 утра. Что хочешь, то и делай.
С доктором я с того момента внимательнее. Ловлю каждое слово – как Лангхаммер шайбы.
– Голова у вас болеть не должна, вы хорошей компанией летели. На 10 тысячах. А есть одна, которая самолет гонит на 2 километра выше. Это серьезная экономия по топливу, воздух разреженный. Там сами стюардессы к кислородным маскам прикла-дываются. Зато люди потом сами не свои по три дня ходят…
Живя в Хабаровске, что только не узнаешь. Вот "Куньлунь" летел в Хабаровск, гово-рят, как раз так – на 12 тысячах. Да вдобавок канадская диаспора обнаружила по прилету сауну. Вышли на лед – получили семь шайб…
Свитер
Вот среди этой милоты и простодушия мелькнул знакомый миру профиль. Алек-сандр Могильный, легенда из легенд!
Александр тих и печален. Чтоб не родился, боже упаси, культ личности, объявил Могильный культ скромности. Скромности, переходящей в безразличие к собственной популярности. Слава осталась где-то там – в газетах, кадрах хроники, в Москве, в Баффало…
Напрасно я искал глазами под потолком свитер Могильного – его там нет. Если поя-вится, то нескоро.
– Хотели мы поднять… – мнутся ответственные работники.
Но сам Александр Геннадьевич пришел в ужас от идеи. Так взглянул, что и пере-спрашивать никто не решился. Поэтому свитеров всего ничего – Цыганков, Поздня-ков да Трегубов. Кстати, именно в Хабаровске сдружились две великих армейца – Трегубов и Сологубов. Так и шли бок о бок до конца жизни.
Чтоб не зияли проплешины, прикрепили рядом со свитерами вместо свитера Мо-гильного значительную хоругвь. Казанская Божья матерь. Пустоты быть не должно.
Интервью
Кто-то отыскивает в Ютубе потешную документалистику – первое интервью Мо-гильного в Баффало. Юный, смущенный, рядом переводчица. Ему самому, думаю, не показывают. Не одобрит!
Всякого проявления популярности Александр сторонится. Будь у меня такое про-шлое, да если б сохранился так к пятидесяти – ходил бы с телеканала на телеканал, черт возьми! Но скажи я об этом Могильному – он рассмеялся бы мне в лицо. Поэто-му молчу.
…Я стою у льда – Могильный идет из тоннеля навстречу. Я не слышу, но странным образом чувствую его приближение.
– Здравствуйте, – делаю шаг навстречу.
– Привет, – улыбается Могильный. Помня давнее интервью. В конце которого поже-лал нам с корреспондентом Кружковым кое-что.
Я помню до слова, до интонации, как это звучало – "желаю вам нормально написать. Адекватно. Думаю, вы поняли мою жизненную позицию".
С тех пор Могильный не говорил ни с кем из журналистов. Знаю точно – не мы тому виной.
А вот сейчас вижу его, улыбаюсь как давнему знакомому и хорошо б сказать что-то такое, чтоб мораторий на общение с прессой был временно снят. Интервью номер два случилось.
Стоило бы подготовить речь заранее. Я и подготовил! Но все слова ушли, в самый нужный момент выветрились – приходится компенсировать любезностью в лице:
– С днем рождения.
– Спасибо…
Кажется, Могильный в самом деле рад московскому гостю.
– Сделаем интервью?
– На тему? – делает вид Могильный, будто не понимает, для чего я здесь.
Секундная пауза – и такое сладкое продолжение:
– Что ж, давайте. Через 20 минут.
Все, правда, изменится. Президент вспомнит про неотложные дела:
– Знаете, а давайте завтра? Сейчас схожу, подстригусь…
Ему идет и так, я б не стригся. Впрочем, чем больше седины, тем сильнее желание выскабливать виски. Знаю по себе.
Главное, все-таки встретимся!
Час
Назавтра Александр будет еще печальнее. Его 50-летие – праздник для всех вокруг, но не для него. Я припомнил историю, рассказанную защитником "Баффало" Филом Хаусли – тот пригласил юного Могильного к себе на Новый год.
– Все вокруг смеялись и были счастливы. Вдруг я заметил – Алекс сидит в кресле, а из глаз его катятся слезы. Он так скучал по семье…
Сейчас не было никаких слез. Но от печали никуда не деться. Для легенды праздник однозначно грустный.
Увидев меня в дверях, Александр вздохнет горько. Отойдет от своего столика в рес-торане, где обедает команда. Коротко бросив кому-то:
– Я на 20 минут.
Ладошки мои вспотели. 20 минут?! А как же листочки со ста вопросами?
– Это… Не на 20 минут, – выдавлю я.
– А больше и не надо, – странным образом постарался утешить меня Могильный. – К чему?
Просидели мы час.
11-й номер
Уже позже узнаю – все случившееся в Хабаровске приравняют к чуду. Могильный, дающий интервью, это не явление Богоматери – но что-то немыслимое.
Выговорившись от души когда-то в "Разговоре по пятницам", притих. Приблизи-тельно с такой же гражданской позицией познакомил мир когда-то Павлик Мамаев, игравший еще за ЦСКА: "Никаких интервью давать не желаю. Вот закончу – и рас-скажу всю правду в пятничном "Спорт-Экспрессе", как Игнашевич…"
Но Могильный – история особая. Что там интервью! Категорически запретил что-то объявлять о юбилее диктору на матче "Амура". Что ж, вместо 50-летия Могильного диктор напомнил народу про юбилей некой болельщицы Алены – "Платинум-арена" аплодировала ей. Что-то вручали хоккеисты. Я всматривался в портрет на кубе – возрастной разброс широк. Аленушке можно дать что 50, что 25.
Скромность, скромность, скромность! У Александра Геннадьевича Могильного, ко-торого подчиненные зовут "МАГ", все под контролем. Решив вопросы с диктором, дал наказ номер два – никаких поздравлений в программке.
Но тут уж ответственные вывернулись – поздравлять не стали, приказ выполнен. Зато отозвались прекрасной, почти детективной историей под заголовком "Неизвестный одиннадцатый". Пару лет назад уже напечатанной в таком же буклете.
Восточная зона второй лиги СССР. Игра с томским "Кедром", вполне официальная. Выпускают за хабаровский СКА крепкого мальчишку под номером 11. Никто знать не знал фамилию. А тот сразу забил!
– С передачи такого-то шайбу забросил… – начал было диктор и осекся. Потому что в протоколе никакого 11-го номера не было.
Записали на того, кто отдавал пас – хоккеиста Сторонкина. Лишь позже задумав-шись: а не был ли автором гола 14-летний Могильный?
Все это напечатали в программке – а на следующий день явился во дворец старень-кий диктор. Который словно старик Коробейников хранил все. Разложил на столе истрепавшиеся блокноты минувших лет.
– Это я-то "осекся"?! Ничего подобного! Все у меня было, все знал – вот, глядите, одиннадцатый номер, Александр Могильный. Так и объявил. Правда, наши проигра-ли 4:6…
Народ листал блокноты, качал головами. Ну и ну. Вот скажите – кто еще забивал за взрослую команду в 14?!
Программка к юбилею Могильного вышла с отсканированными блокнотами. По-новому выписанной историей. Не знаю, гневался ли юбиляр.
Тигры
– Наш город третий по солнцу в России! – сообщают мне.
Все это кажется правдой – подлетал я к Хабаровску словно к курорту. Желтоватая травка видна из иллюминатора, солнце режет глаз. Турция, да и только. Если б не мерзлая речка, легко и обознаться.
Кто бы мог подумать, забуду взять в февральский Хабаровск важное, очень важное – черные очки. По набережной этого города гоняют велосипедисты, дивясь самим се-бе. На ходу покачивают головами. Виданное ли дело: февраль, Хабаровск – и вело-сипед? Год назад здесь было минус тридцать при жуткой влажности. Не только вело-сипедистов – саночников на улице не увидишь. Что-то надломилось в природе.
А нынче вспоминаю слова Галицкого: "Зачем мне ваша Москва – где 80 солнечных дней в году?!" В самом деле – зачем? За три хабаровских дня я по Москве так и не заскучал. Так бы гулял и гулял, забираясь все дальше. Тем более, хоккейный клуб всякую идею ловит на лету. Поддакивает:
– В заповедник? Едем в заповедник!
Тут же набирают директору и выговаривают в трубку сладчайшим из голосов:
– Добрейшего дня. Едем к вам с очень, очень уважаемым человеком. Через полчаса будем…
Я розовею от удовольствия. Пусть заповедник встречает бумажкой на окне – будьте бдительны, ящур. Черт с ним, с ящуром.
Бродим меж клеток, глядя на чудеса – тигрица терзает кусок мяса, а вокруг расселись сороки. Очень скоро будут делить объедки. Из соседней клетушки наблюдает за все-ми нами здоровенный тигрище.
– Это Бархат – наш талисман! А девочку зовут Ригма. Тигры не очень–то в неволе размножаются, а эти просто рекордсмены. В свой отсек Ригма его не пускает, сразу лупит лапой: "Нет, к тебе!" Сама заходит, все, что нужно, делают – и уходит обратно. У них специальный проход выпилен…
На этих словах лев из соседней клетки выплюнул кусок красной рыбы. Заметался вдоль прутьев, поскуливая. К нему-то с сексуальными гостинцами не ходит, кажется, никто.
– Их тигренка отправили в Приморье, – рассказывают мне. – Назвали Амуром.
– Тот самый? Который сдружился с козлом?
– Вот-вот! А у нас с Владивостоком противостояние, друг друга подначиваем как можем. После истории с козлом понеслось: "Даже тигр из Хабаровска не той ориентации" – "Не знаем, не знаем. Отправляли вам нормального. Что уж вы с ним сделали – неизвестно…"
– Высокие отношения.
– В одном Владивосток нас точно переплюнуть не может – год основания. Мы на два года старше, Хабаровск в 1858-м родился. В этом сезоне наши 7:0 обыграли "Адми-рал" на выезде, так фанаты в аэропорту ребят встречали: "Все прощаем!"
Я слушал, наматывал на ус. А тигр Бархат вонзился в меня желтыми глазищами. Гля-дел не моргая. Примериваясь к вкусовым качествам. Такой-то козла не пощадит.
– Козла разорвал бы, наверное, – согласны со мной. – Хотя они только оленину едят, на остальное фыркают. Такого тигра прокормить – в месяц 120 тысяч рублей. Вот с петухом тигр почти подружился.
– С петухом? – показалось, ослышался я.
– Ну да. Запустили к нему петуха, чтоб развлечь. Думали, разберется сразу. А он вы-шел, понюхал и пошел обратно в домик. Никакого интереса. Но петух ошибку со-вершил – в 4 утра кукарекать начал. Бархат проснулся, высунулся недовольно. По этому петуху шлепнул лапой как по будильнику, тот только хрустнул. А тигр дальше спать пошел.
Уезжая, замечаю в сторонке клетку, надпись – "петух обыкновенный". Клетка пуста.
Впрочем, судьбу петуха мы уже прояснили – погиб за идею, за правду. А вот везут тележку с кормом, на борту выведено крупной кистью – "Вася".
Эх, Вася…
Кинотеатр
По этому городу можно гулять часами, не уставая. Диковины на каждом шагу.
– Я в восторге от вашего кинотеатра "Гигант", – восторженно поделюсь соображе-ниями с Александром Могильным. – Но вы-то в нем, наверное, были еще при Совет-ской власти?
– Да, наверное, – Александр смотрит мне в глаза внимательно. Не обманываю ли, не смеюсь? В самом ли деле понравилось?
– Давно в кино не был, – продолжает. – Но "Гигант" – это чудо! Внутрь заглядывали?
– После интервью собираюсь.
– Обязательно зайдите. Я вам сейчас придумаю маршрут: сначала туда, потом на на-бережную. Спускайтесь вниз, к стадиону Ленина. Настолько здорово! Еще не довели до конца, но скоро вообще будет красота. Кто-то говорит: "Да ну, Хабаровск, край земли…" Пусть приедут и посмотрят – здесь прекрасно! А люди какие!
– Такие добродушные.
– Вот и я о чем! Люди приезжают в командировку – чувствуют себя как в отпуске.
– Это моя история.
– Вот! Теперь-то понимаете – почему я здесь?
Гуам
Спасибо акклиматизации, просыпаюсь пораньше – и по совету Могильного спешу осматривать "Гигант" изнутри. Милый, милый Советский Союз! Дают, правда, "Алиту – боевого ангела". Это не для нас с Александром Геннадьевичем.
Лучше бродить зигзагами по улице – задыхаясь от восторга, удивляясь.
Вот здание правительства. Кто-то подумает, столицу края перенесли во Владиво-сток, так здешняя резиденция заколочена крест на крест. Ничего подобного! Джипы в рядок, окна светятся. Жизнь опережает мечту.
Рядом гранит – и фамилии, фамилии… Кто ж это? Подхожу, настраиваю фокус. Ах, вот оно что – "Лауреаты почетного знака правительства хабаровского края "За заслу-ги" имени Н.Н. Муравьева-Амурского".
Под первым номером Виктор Лопатюк. Человек, содержавший когда-то хоккейный "Амур" и строивший "Платинум-Арену". Где ж вы, Виктор Андреевич? Что вам снится?
Виктор Андреевич не первый год на острове Гуам. Где круглый год – плюс 26. По-четный знак Муравьева-Амурского там же, должно быть. Эх, было время.
А в слове "хабаровского" на той стеле утрачены две буквы. "С" и "о"…
Крюгер
В окна того здания, где сидело еще недавно правительство, залетают, кружат голову звуки вальса.
Это гражданин заскорузлыми пальцами выдает на аккордеоне "Амурские волны" совсем неподалеку. На картонной коробке неровно выведенное пожелание. Вчитываюсь и в него, что уж. Щуриться так щуриться. Надо же – "ищу подругу"…
Не знаю. Не видел твою подругу. Да заводи новую, альтернативную – смотри, какие девчата вокруг, какие ноги. Сколько институтов. В Хабаровске почти жара, плюс два. Ноги уже напоказ.
А девчата отличные. Со всего края съезжаются лучшие, самый цвет.
Но цены! Что за цены в этом городе? Как они живут, бедолаги? Любая курточка – московская цена плюс десять тысяч. Что в Москве 19, то здесь 29.
В Москве-то можно найти, где дешевле – в Хабаровске выбора нет. В охотничьем магазине натыкаюсь глазами на шляпу Фредди Крюгера. Кажется, в самом деле его – 16 тысяч! Свеча, церковная свеча, которая в Москве стоит десятку, здесь 35.
– Однако! – восклицаю словно Киса. Но беру пригоршню.
Человек в валенках и тулупе притоптывает около столика – на котором разложены мерзлые рыбины. Картонка сверху – "Толстолоб. 70 рублей". Хоть что-то здесь бюд-жетно.
Рога
Все здесь мне нравится, все по сердцу. Любой обрывок рекламы: "Эта деталь способ-на завершит ваш образ". Хоть мой образ сегодня завершает шапочка "глупый лыж-ник".
Вчитываюсь в объявления на столбах – кто-то настойчивый желает обрести рога. Какие угодно! За любые деньги!
Я бы набрал этот номер, посодействовал чем мог, не будь таким верным. Приезжайте в Мытищи, спросите, где живет Верный – любой укажет.
Чем ближе к Амуру, тем жарче желание заполучить рога. Тем шире посулы. Кому ж так приспичило?
Если не рога, так вот вам – настойчивое пожелание проверить зрение. Проверить, проверить, проверить. А проверив, вставить линзы. Любого цвета.
Кажется, все это писал один человек. Я-то давным-давно проверил и вправил в глаза все, что нужно. Но готов повторить.
Тем более, на стадионе СКА натыкаюсь вдруг на буквы в человеческий рост – "ТУАЛЕТ". Чуть в сугроб не сел от былинного размаха. С самолета видно, должно быть. Если не с орбитальной станции. Видимо, ситуация со слепцами в городе на-пряженная. Надеюсь, с рогоносцами проще.
Неподалеку зябнет клубный автобус футбольного СКА. Дожидается своих с турец-ких берегов.
– Ну и санузел у вас, – бросаю какому-то физкультурнику.
– Это да! – розовеет тот. – Санузел у нас значительный. Прежде-то вообще никакого не было, все с пригорка вниз оправлялись. Если по маленькому. Потом СКА в пре-мьер-лигу вышел, приехала комиссия из Москвы. Эту картину увидела, пристыдила – сделайте, говорят, человеческий туалет. Вот наши и сделали – за 47 миллионов! Двухэтажный! Не смех ли?
– Что ж. Размах.
– Я там не был. Может, там унитазы золотые.
Муравьев-Амурский
Набережная и стадион СКА – это чудо. Знал Могильный, куда меня отправить. Даже трансформаторная будка здесь не упущена художником – вьется поручение пестрой лентой: "Добьемся новых спортивных успехов!"
Успехи футбольного СКА выходом в премьер-лигу и строительством санузла огра-ничились. Но все еще придет. А посмотреть есть на что – одни только памятники размягчают московскую душу. Вот рядом с красноармейцем лукавый Владимир Иль-ич в картузе. Похож на свидетеля Иеговы, такие наверняка ломились в ваш подъезд с кипой листовок. Я им не доверяю.
Неподалеку приветом из 50-х скульптуры – у футболиста на майке облупившаяся звездочка. Проглядываются буквы даже не СКА – еще ОДО! Вы не знаете, что это? А мне когда-то разжевывал великий Юрий Нырков – "Областной дом офицеров". В каждом серьезном городе при доме офицеров была футбольная команда. Если совру – Аксель Вартанян перекусит мне сонную артерию.
Вот памятник кому-то величавому, подбоченившемуся. Смотрит через реченьку вдаль. Читаю – "Муравьев-Амурский"… Где ж я его видел, этого Амурского?
Скользнул в растерянности взглядом по земле, по талым сугробам – вот она, под-сказка! Конечно же! Весь Хабаровск усыпан декоративными пятитысячными. Будто из хлопушки кто-то ухнул на весь город. Достаньте, посмотрите – на ней, краснень-кой, как раз Муравьев-Амурский.
Пытаюсь забраться на вышку неподалеку, чтоб взглянуть в глаза этому парню. Увы, маяк задраен изнутри.
Зато где-то вдалеке остров Большой Уссурийский. Напополам поделенный нами и Китаем. Все как положено – пограничники, колючая проволока. Только с китайской стороны чуть ли не метро прорыли, с нашей же – покосившиеся избы.
– Стоит съездить? – интересуюсь.
– Ничего интересного, – сухо отвечают мне.
Калинин
Вот гипсовые школьницы – а из-за спин заглядывает в их тетрадки дедушка Кали-нин. Тянется к юным. Как и при жизни.
К старику Калинину в городе необъяснимое почтение. На самом красивом доме этого города табличка. Вчитываюсь – о ком речь? Ага, 8 августа 1923 года выступал в нем Калинин.
Впрочем, что досок, что гипса в полный рост Михал Иваныч заслуживает – в 1923-м наверняка добирался до Хабаровска не 7 часов, как я. Несколько дольше. Не подвиг, но что-то героическое в этом есть.
Хабаровск умеет поощрить хорошего человека – что ни дом, то с памятной таблич-кой. Жил, проезжал, бил ли чечетку на здешнем паркете четыре часа. Неважно! Воз-можно, уеду, и на моем отеле что-то привинтят. Не возражаю.
Тоннель
Машина от "Амура" возит меня по городу, показывая диковины. Вот памятник Еро-фею Хабарову. Вот вокзал. А вот длиннющий мост через Амур – а где-то в стороне оставлен на память кусочек старого моста. Тот открывал еще царь-батюшка.
– Прежде каждая клепка стоила рубль. Мастеру разрешалось в день ставить только три. Чтоб не халтурил, – рассказывают. – Единственная дорога через Амур. Самая длинная река России, начинается где-то в Забайкалье…
Узнаю мимоходом про два тоннеля под рекой. В моей голове это не укладывается – потому что с одного амурского берега другой не разглядеть. А тут вдруг тоннель! Господи. Что творится-то.
– Тоннель, тоннель, – подтверждают мне. – Причем, один – секретный. Но все о нем знают.
– Что ж в этих тоннелях?
– А грузовые поезда ходят. Прежде и пассажирские там пускали. Между прочим, прораб застрелился, когда тоннель строили. Не сошлись два конца! Ошибка в расче-тах!
– Может, тогда и имело смысл.
– Так он застрелился, уж остыл – а назавтра все сошлось…
Это будет для меня хорошим уроком.
Израиль
Мимо летят праворульные автомобили. На пятьдесят бывалых "японок" одна наша. Либо УАЗ, либо дряхлая "Волга" с таким же старцем за рулем.
Первый день я поражался, потом привык. Не улицы, а выставка чудо-техники. Всем известный "Кашкай" здесь превращается в "Dualis", "Град Витара" с правым рулем и вовсе "Escudo", а подпирают со всех сторон неведомые мне "Bongo", "Allion", "Ipsum"… А автобусы, какие здесь автобусы – времен Цусимы! Двери расползаются, словно в метро!
С правым рулем все – кто-то пытается и полосу для движения освоить на японский манер. Сталкиваются самым восхитительным, комичным образом. Возвращаюсь той же дорогой три часа спустя – положение прежнее, только стекла покрылись инеем. ГИБДД еще не приезжала. А куда спешить?
Внезапно въезжаем в еврейскую автономную область. Я перестал удивляться. Хотя это, конечно, чудо. Указатель не врет – до Биробиджана 169 километров.
– По нашим расстояниям 200 километров – это вообще ничего… – замечает водитель.
Мне рассказывают, какие дивные там кафе. Какая кухня. Хотя евреев не так, чтобы очень.
– Что им сидеть в здешних холодах – если есть Израиль?
Бенди
Проезжаем дряхлый стадиончик.
– "Нефтяник", наша легенда! – указывают мне. – А вон такой же легендарный зеле-ный гараж рядом. Там человек картошку хранил, а на этот гараж гадили всем горо-дом после хоккея…
– Здесь в хоккей играли?
– Хоккей с мячом. Самых богатых бизнесменов привозили сюда на джипах – те пере-одевались в тулупы с высоким воротником, напяливали валенки и доставали фляжку. А все заканчивалось, как обычно, у зеленого гаража.
Хоккей канадский с хоккеем русским в Хабаровске ладят. Даже сыграли матч в "Платинуме" – все три периода по разным правилам. "Амур" против "СКА-Нефтяника", самого богатого клуба в России. По своему виду.
Выиграл "Амур" 6:4, но не это главное. Народу пришло под завязку – на потешный-то матч! А на официальные в хоккее с мячом ходит три тысячи. Интриги ноль. Един-ственный вопрос – забьет "СКА-Нефтяник" десять очередным гостям, или нет?
Да и играют давно не возле зеленого гаража. Построили роскошную арену "Ерофей". Там-то проплешины на трибунах особенно видны.
Бораки
Над набережной нависает запах то ли угля, то ли дровяного отопления. Полчаса морщишься, потом привыкаешь. Так даже уютнее, умиротворяет. Как у бабушки в деревне.
Пожарные руками оттаскивают припаркованную прямо у выезда "японку" – а через дорогу бежит хозяйка. Размахивает руками, посылает истошные голосовые сигналы. Как в скверном анекдоте – блондинка. А ведь где-то уже полыхает!
Город на холмах, месть пожарных может быть страшна. Машинку только поставь правильным углом, подтолкни под горку – остановится уже на амурской льдине.
С непонятливыми в этом городе разговор короткий. Вот табличка на ограде какого-то водоема: "Не купаться! 380 вольт". Кто не понял, тот поймет – рядом мумифици-рованная голубиная тушка.
С того момента я внимателен к наказам. Принимаю сразу и всей душой. Вот этот, например, на главной площади: "Сильные профсоюзы – справедливое общество". Развожу руками: профсоюзы всему голова.
Современное соседствует со странным. Подпирает "Платинум-арену" внезапная цер-ковь баптистов. С вывеской – "Дом молитвы". Как в соседней еврейской автономии почти не осталось евреев, так и в Хабаровске негусто с баптистами. Но церковь – вот, пожалуйста. Редкие баптисты, высунувшись на улицу, стреляют сигареты…
А перейдешь дорогу от арены – и вот уже деревянные домишки. Бараки, что уж там. А чтоб никто не обознался, краской на заборе, аршинными буквами – "БОРАКИ". Через "о". Еще и цветочек сбоку пририсован.
Поезд
– Зря вы завтра уезжаете, – говорят мне. – У "Амура" последний матч во Владивосто-ке. Отправили бы вас туда автобусом с фанатами. Можно было бы и с командой, но с фанатами-то интереснее. 10 часов езды…
Я задохнулся от восторга и разочарования одновременно. Эх, пропустил такое при-ключение. А в Комсомольск сгонять – разве плохо? Или на тюремный турнир?
В этих краях свое представление о расстояниях. Кто-то с утра не знает, что вечером отправится во Владивосток. За тысячу километров мотаются, словно на дачу. Если в Хабаровске к ночи все питейные заведения задраены, будто Алексей Панин гастро-лирует, то во Владике все только расцветает.
Едет через Хабаровск поезд №1, всем известная "Россия". Лично я с этим поездом пересекся где-то в Омске. Чумазый – но прекрасный.
– В 21-00 уселся, утром там. Да еще в центре города, а от аэропорта пилить и пилить. Но вы прямо в Москве садитесь – СВ до Владивостока стоит 55 тысяч. Всю страну увидите.
– Однако! – крякнул я.
Но есть альтернатива.
– Поезд "Океан", – отчего-то шепотом информируют меня. – Идеально для путешест-вия с дамой. Там берешь "люкс"…
– Так-так? – заинтересовался я.
– Это купе больше, чем СВ. С душем и санузлом. Платишь 11 тысяч – и сам решаешь, с кем-то едешь или один. Нижняя полка в полтора раза шире той, что в СВ.
Ну куда, куда я уезжаю? Вот и городская филармония зазывает на "Цыганское танго". Эх, был бы у меня в этом городе четвертый день. Я б здесь разошелся.
Нет бы утешить, приободрить, – а меня еще и добивают:
– Вот бы вас свозить в Сикачи-Алян! Как раз с вашим фотоаппаратом туда и надо!
Кажется, я утратил способность цепенеть – но все равно цепенею.
– Настоящее нанайское село. Там петроглифы на базальтовых валунах отыскали. Жи-вопись до рождества Христова.
Стон рвется из души.
Диджей
Больная тема для Хабаровска – возможное исключение из лиги. Никто не верит, что такое возможно. Но все же, все же…
– Вот "Кузню" растащили – потом выгнали! Разве справедливо? Верните нам Зуба, Плотникова, Григоренко – мы будем в плей-офф! Ли как у нас играл! Вот приезжает к нам ЦСКА, так у них запасные стоят до закругления у бортов. Каждый из этих за-пасных у нас играл бы в первой пятерке.
…На игре с "Барысом" посадят меня как друга Дальнего Востока в самую модную из VIP-лож. Посоветовав присмотреться к девчушкам в боди. Которые появятся вот-вот.
Впрочем, я присмотрелся бы и без рекомендаций. Боже, как обтягивающе, как сладко все это смотрится сверху.
Да и скамейка штрафников прямо подо мной. Можно вступить в дискуссию с уда-ленным. В этом городе так душевно, что я понимаю хоккейных ветеранов, которые оживают в "Амуре". Один выскочил на моих глазах из штрафного бокса и помчал к вражеским воротам столь проворно, что потянуло паленым. В его годы я бы так не ускорялся даже за троллейбусом.
Диджей из Южной Кореи, специально выписанный под хоккей, исполняет "Кукуш-ку" Цоя. С трудом выговаривая слова – но оттого еще трогательнее. Этот ди-джей оказывается лидером самой известной корейской хард-группы. "Кукушка" плав-но перетекает в гимн Казахстана, под который Андрей Назаров когда-то шевелил губами.
Следом гимн наш. С последним аккордом кто-то сверху склоняется над моим ухом и голосит истошно: "Славься, "Амур"!" От такого у меня чуть мембрана из головы не выскочила. Рубец теперь как перепонке как у дяди Мити.
Подозреваю, что голосит человек в меховой кепке. Такие здесь в чести.
Подозрения оправдываются.
Юнармия
Хоккей отшумел. На следующий день из дверей "Платинум-арены" вываливаются толпы детворы.
– Это что? Елочка? – хватаю за рукав одного.
– В Юнармию принимают. Эх, дядя!
