«В детстве кумиром был Рахунек. Когда он погиб, играл его клюшкой». Любушкин — о карьере, НХЛ и «Локомотиве»
Несколько лет назад, по ходу первого сезона Любушкина в НХЛ, мы записывали с защитником тогда еще «Аризоны» интервью для русскоязычной версии официального сайта лиги — и на протяжении всего разговора он просто сиял, взахлеб рассказывая о новых впечатлениях. Такого счастья от самого факта игры в НХЛ я давно ни у кого не видел, и оно запомнилось мне навсегда. Тот материал назывался — «Аризонское солнце Ильи Любушкина».
Тогда у новичка «Койотов» был однолетний двусторонний контракт, и никаких гарантий, что он задержится в лиге больше чем на сезон, не было. Скептики сулили Илье судьбу его партнеров по молодежке на МЧМ-2014 Никиты Трямкина, Андрея Миронова и Алексея Береглазова, которые мелькнули в НХЛ и быстро вернулись домой.
А Любушкин играет там до сих пор, только укрепляя свои позиции. Да, «Анахайм» — уже четвертая его команда, но почти трехмиллионный односторонний контракт, который истекает этим летом, — свидетельство того, что качество игры защитника-«домоседа» генеральных менеджеров и главных тренеров вполне устраивает. Пока долгосрочных контрактов в его карьере не было, но летом 2024-го Любушкин нацелен именно на такой.
Пока же он, как я узнаю, перед началом нашей беседы возвращается из... русского храма Матроны Московской, находящегося в окрестностях Майами. На следующий день — игра с «Флоридой», а в этих краях он провел прошлое лето и знает, где там что находится — вплоть до православной церкви.
— Летом, когда мы из-за документов не поехали домой и остались в Майами, мы ходили в этот храм с женой и водили туда детей, — объясняет Илья. — А сегодня ездил туда помолиться, свечки поставить. До того пару раз были в Храме Матроны в Москве, на Таганке. Чтобы попасть туда в церковные праздники, надо большую очередь отстоять.
А тут работает одна женщина, у которой дочь хоккеем занимается, и она, сфотографировавшись со мной, привела батюшку. Тот, правда, оказался больше футбольным болельщиком, но тепло со мной пообщался, а под конец разговора подарил просвирку (богослужебный литургический хлеб. - Прим. И.Р.), сказав съесть ее завтра.
Рассказываю Любушкину историю, услышанную днями ранее от его друга еще по ярославскому «Локомотиву» Владислава Гаврикова, — как бывший форвард «Флориды» Фрэнк Ватрано отдал Сергею Бобровскому 72-й номер, а взамен получил три пакета еды из «Макдоналдса» и... часы «Ролекс». Илья впечатлен, но тут же реагирует:
— А я бы свой 46-й ни Бобровскому, ни кому-либо другому даже за «Ролекс» не отдал! Он для меня очень важен.
— Почему?
— В детстве, когда только пришел в хоккей, мне дали шестой номер. Играл под ним немного, а потом, когда спросили, какой хочу, сказал: «Четвертый». Под ним и играл. Когда меня в 2011 году взяли в Ярославль, после трагедии никто номера не выбирал. Какой давали — такой и брали. Мне дали 46-й, и это была словно судьба: 6-й, под которым начинал, и 4-й, под которым дальше всегда играл. Ко всему прочему, у меня еще и день рождения — 6 апреля: шестое число четвертого месяца.
— Так под 46-м всегда и играли?
— В «Аризоне» пришлось немного побороться в первый сезон, но под тем номером (уже не помню каким), который мне сначала дали, я не сыграл ни одного матча. И в итоге играл под 46-м. Когда обменяли оттуда в «Торонто», на первую игру дали другой номер — вроде 26-й. 46-й был условно занят — под ним играл парень, находившийся в тот момент в АХЛ.
Я спросил у сервисмена, можно ли взять 46-й, он ответил, что будет тяжело, так как генеральный менеджер не любит смену номеров по ходу сезона. Но проходит десять минут, и он радостный прибегает: «Разрешили!» А мне уже выдали все вещи с другим номером. Но дальше происходит то, что меня совершенно потрясло. Прошло минут пять после разговора с менеджером по экипировке, я возвращаюсь в раздевалку. И вижу, что на всей моей форме уже 46-й номер! Когда они могли успеть?! Но успели. Штрих, который говорит о том, насколько это профессиональная организация.
То, что я — часть НХЛ, почувствовал после обмена из «Аризоны» в «Торонто»
— Когда мы общались во время первого вашего сезона в НХЛ, вы выглядели совершенно счастливым. Прошло пять лет, вы сыграли больше трехсот матчей в лиге. Ощущение счастья сохранилось?
— Конечно, я здесь уже освоился, но от игры все равно получаю огромные эмоции. Ты играешь с лучшими против лучших, об этом нельзя забывать, это тебя мотивирует. В первый год ты просто не можешь поверить в то, что это случилось. Сейчас эмоции есть, но они другие.
— В какой момент окончательно поняли, что вы — часть этой лиги и вас тут признали за своего?
— Наверное, в тот момент, когда меня обменяли из «Аризоны» в «Торонто». Клуб с такой историей доверился мне и выпустил в плей-офф. Когда был в «Аризоне», уверенность уже появилась, остепенился — но все равно хотелось большего, другой роли. Жаль, что те семь матчей в первом раунде против «Тампы» — пока единственный для меня плей-офф, зато есть к чему стремиться.
— А в какой момент карьеры осознали, что ваша цель — НХЛ и только НХЛ?
— После четырех сезонов в «Локомотиве» уже начал разговаривать с агентом, попросил искать варианты. У меня оставался один год контракта, и мы заранее предупредили клуб, что продлевать его не будем. Мне тогда показалось, что я немного остановился в развитии. Не было какого-то конкретного момента — просто появилось и окрепло такое внутреннее ощущение.
У меня было все хорошо — я играл в любимой команде, набирал очки, получал хорошие деньги. Но стал замечать, что уровень — нет... не начал падать, но замер. Я хотел новых эмоций, хотел попробовать то, о чем мечтал. Не знал, получится ли. Но был уверен, что хочу попробовать. Было три-четыре варианта, из которых выбрал «Аризону».
Минтюков и самый русский Новый год
— Глядя на вашу игру в паре с одним из самых ярких новичков сезона Павлом Минтюковым, многие решили, что вас и брали в «Дакс» на роль его дядьки-наставника. Вам об этом говорили?
— Никаких конкретных задач на этот счет не было, и на предсезонке мы с Пашей не наигрывались в одной паре. Буквально перед самым сезоном нас поставили вместе, мы сыграли максимум один выставочный матч. И с тех пор — не разлучали!
— Что скажете о его характере и перспективах? Что позволило ему сразу заиграть в НХЛ?
— Паша уже был адаптирован к североамериканскому хоккею, поскольку выступал тут на юниорском уровне. Разница между юниорским хоккеем и НХЛ очень велика, но ему не нужно было привыкать к площадкам, к языку. Он и в Москве учился в частной школе и английский знает лучше меня. Ни разу не было ощущения, что он выступает здесь только первый сезон. Паша и в жизни очень рассудительный и умный человек. Некоторые ребята в таком возрасте приходят в команду — и по ним видно, что они еще совсем молодые. Не в плане игры, а по общению. О нем такого не скажешь.
— 3 января вы подрались с игроком «Торонто» Макманном, когда тот грубо сыграл против Минтюкова. Драки вам не особо свойственны, но тут выступили в роли полицейского.
— Взяли свое эмоции, потому что грязно сыграли против партнера по команде. Но потом мы поговорили с Пашей об этом. Я сказал: «Если ты хочешь долго играть в этой лиге, то нельзя так подставляться и открываться. Это такая лига, что в ней будут бить. Со временем будут знать, чего от тебя ждать, начнут подстраиваться под твою игру. С каждым сезоном будет сложнее, поэтому нельзя расслабляться».
— Кажется, я догадываюсь, почему за полсезона у вас уже больше штрафных минут, чем за весь прошлый, да и вообще за любой сезон в карьере.
— Нет, просто за ту драку мне дали 2+5+10. Отними от моего штрафного времени эти 17 минут — и будут обычные цифры. Так что никаких особых обязанностей у меня по сравнению с предыдущими сезонами нет. Думаю, от меня в принципе странно требовать что-то другое, поскольку клубы знают мои сильные стороны и то, чем я могу помочь команде.
— На льду вы с Минтюковым по-русски общаетесь?
— Когда как. Потому что я довольно много времени провел в командах, где не было российских игроков, и говорить по-английски в любой игровой ситуации я привык. Как и Минтюков. К тому же какие-то простые вещи лучше говорить на английском, чтобы слышал не только Паша, но и другие наши партнеры. Но в определенных ситуациях перехожу на русский.
— Много приходится ему подсказывать, учитывая, что он новичок лиги?
— Да он не особо меня слушает, ха-ха! Шучу, конечно. Паша очень толковый парень, по которому и не скажешь, что он в НХЛ играет первый год. Мы и в жизни постоянно общаемся. Очень много времени проводим вместе на выездах, гуляем, ходим на ужины. Новый год сейчас вместе встречали — его родители прилетели, замечательные люди, и мы позвали их к себе. Еще и наши близкие друзья из Ярославля приехали.
Тем более что и график способствовал. 31-го у нас была ранняя игра, мы приехали домой и начали праздновать. А на следующий день у нас был выходной. Отлично отметили! За все время в Америке у меня вышел самый русский Новый год. Был еще один, когда в Аризоне Дима Яшкин играл, он тоже приезжал с родителями.
— Русские блюда готовили?
— А как же! Селедка под шубой, оливье — все как полагается. Я сам утку запекал на гриле три часа, всем очень понравилось.
— Шампанского себе позволили?
— Немного позволили. Домашняя атмосфера, расслабляться тоже иногда надо.
Василевский сказал: «От тебя я такого точно не ожидал!»
— Ожидали обмена из «Баффало» в «Анахайм», случившегося прошлым летом?
— Да. Разговаривал с тренерским штабом, с агентом — и мы понимали, что обмен произойдет. В целом меня все устраивало, но некоторыми моментами я был не очень доволен. Сказал агенту то, что думаю по этому поводу, и он согласился.
— То есть, по сути, вы сами попросили обмен?
— Можно и так сказать. А можно — что мы с клубом пришли к нему с двух сторон.
— Что именно вас не устраивало?
— Большое количество матчей (хотя тренер сказал, что оно небольшое), где мое игровое время было гораздо ниже, чем я готов играть, — в них мне давали по 11-12 минут. Никогда не просил завышенного времени, честно рассуждал и понимал, что не смогу играть на своем уровне 25 минут каждую игру. Но 17-18 минут считаю для себя оптимальными.
— Говорили об этом главному тренеру «Баффало»?
— Да, сам шел и обсуждал это. Происходящее меня серьезно злило, и я говорил с главным тренером. Но особо это ни на что не повлияло.
— Кто самый открытый тренер в НХЛ, с которым вы сталкивались?
— Как раз Гранато из «Баффало». Очень открытый и абсолютно адекватный человек. На мое отношение к нему та ситуация не влияет никак.
— А в «Анахайме» игровым временем довольны?
— Определенно доволен. Хотя бывают случаи, когда получаю минут 13. Но они редки.
— Редки и ваши результативные действия в «Дакс». В «Баффало» за прошлый сезон у вас было 2+12, самый результативный сезон в карьере, а сейчас — лишь 0+4.
— Не самый. В сезоне перед этим тоже было два гола, но на очко больше — просто в двух клубах, «Аризоне» и «Торонто». Здесь пока с голами не получается, работаем над этим. Но никаких других функций по сравнению с теми клубами у меня в «Анахайме» нет. В штангу попадал, в перекладину тоже. Просто пока не заходит. Через это надо проходить.
При подписании новых контрактов клубам часто бывает все равно, сколько хитов ты сделал, сколько шайб заблокировал. Голы и очки в итоге оказываются важнее. Иногда не понимаю лигу в этом. Нас очень много таких ребят, рабочих, для которых огромная разница — получать миллион или два. А система, по которой оценивают игрока, который делает черновую работу и априори не может набирать много очков, непонятна.
— Вас напрягало, когда вы за два первых сезона в НХЛ не забили ни одного гола?
— В определенной степени напрягало. Очень хотелось забить. Мне надо было остаться в этой лиге и доказывать, что я могу здесь играть. В том числе и с помощью голов.
— Зато в «Баффало» вы своим голом при счете 5:5 в овертайме матча с «Тампой» вошли в историю. Никто еще в истории «Клинков» в регулярных чемпионатах не забивал в дополнительное время в меньшинстве!
— Да, там сказали, что такого еще не видели.
— Я посмотрел запись этого гола. Не было опасений, что после контакта вашей клюшки со Стэмкосом судьи могут свистнуть?
— Были. Но они не свистнули. Там не было зацепа, скорее я не так удачно клюшку засунул, а хорошие игроки пользуются этим. Может, судьи так это и трактовали, потому и промолчали. Когда покатился один к воротам — ни о чем не думал. Просто бежал.
— И пробили Андрея Василевского, вашего партнера по МЧМ-2014. Успели обменяться словами?
— Успели после игры. Он был очень недоволен, ха-ха! Дословно не помню, но прозвучала фраза вроде: «От тебя я такого точно не ожидал!»
— Кстати, в юные годы ожидали, что Василевский выйдет на такой уровень — двукратный обладатель Кубка Стэнли, «Конн Смайт», «Везина»?
— Если от кого-то и можно было этого ожидать, то именно от него. Андрей со школы котировался как самый сильный вратарь, а на протяжении всей карьеры становится еще сильнее. Потому что там не только талант, габариты, техника, но и очень-очень большая работа.
— Плюс наследственность — ведь его отец тоже был вратарем?
— Наверняка значительную часть детства он тренировался с отцом, который на своем опыте знал, что надо и чего не надо делать. Ясно, что тот внес лепту в его развитие.
— А у вас семья — не хоккейная?
— Никакого отношения к спорту родители не имеют. История моего прихода в хоккей такая. Мне исполнилось пять лет, и в это время у нас рядом открылась хоккейная школа «Созвездие». Родители спросили, куда я больше хочу — в большой теннис или в хоккей. Я ответил, что в хоккей, хотя даже не знал, что это такое.
Сначала мне понравилось, а потом желание пропало, когда что-то перестало получаться — обычная для ребенка ситуация. И тут мама сказала: «Мы купили дорогую форму. Вот когда она станет тебе мала — тогда и бросай. А пока впору — иди и тренируйся». В итоге, когда та форма стала мне мала, мне снова захотелось играть. И больше уже ни разу не расхотелось.
— Кто были ваши главные кумиры?
— Илья Ковальчук, который стоял на «обоях» у меня в телефоне. Мы с ним познакомились в сборной на Кубке Первого канала (в декабре 2017 года. - Прим. И.Р.). И когда он в НХЛ вернулся — общались после игр. Очень хороший человек!
И защитник Карел Рахунек, который потом погиб с ярославским «Локомотивом». В подростковом возрасте я часто ходил на «Динамо», и он там играл под «моим» 4-м номером. И мне очень нравилось, как он отдается игре.
А потом, через три месяца после гибели ребят, я оказался в команде. Мне было 17 лет. Эмоции тяжелые, трудно было входить на арену, в раздевалку — и осознавать, что эти парни здесь еще недавно сидели. Ты вроде не знал их лично, но эта аура все равно чувствовалась. Город продолжал быть в трауре.
— С родителями погибших довелось общаться?
— Да. Мы и сейчас очень хорошо общаемся с дядей Герой Галимовым. Не представляю, через что прошли все родственники, все семьи. Это ужас. Когда мы приехали в Ярославль, нам выдали клюшки погибших ребят. И я долго играл клюшкой Карела Рахунека. Своего недавнего кумира. В клубе с них стирали имена, но я знал, чья она.
— И каково это — играть клюшкой погибшего кумира?
— Когда выходишь на лед — забываешь обо всем, кроме игры, отключаешься от мира. Если не концентрироваться на каждом игровом моменте — ничего не получится. Подумаешь о чем-то другом даже на секунду — пропустишь момент, из-под тебя забьют. Быть сфокусированным — важнейшая вещь в нашем деле.
Передал привет Токкету через Михеева
— В 2018-м вы обиднейшим образом проехали из-за травмы мимо золотой Олимпиады в Пхенчхане. Учитывая, что играли на Кубке Первого канала менее чем двумя месяцами ранее — шанс туда попасть был велик.
— Травмы было даже две. Сначала в декабре мне сломали челюсть. Только восстановился, играл в маске, только снял ее, как в январе мне разорвали колено. Все оказалось не так печально — съездил в Германию, там сказали, что операция не нужна, и за время олимпийской паузы восстановился. Надрыв связки был, но он оказался не таким серьезным, каким мог быть.
— С какими эмоциями смотрели ту Олимпиаду? Думали о том, что сами могли там играть?
— Старался не акцентировать на этом внимание. Просто болел за парней и был очень рад их золоту. У каждого — свой путь. Значит, мой проходил мимо той Олимпиады.
— Вашим первым тренером в «Аризоне» был Рик Токкет, который сейчас успешно работает в «Ванкувере».
— Да, он в меня поверил, не стал отправлять в АХЛ, хотя у меня был двусторонний контракт. Я остался в команде, и хотя у нас были с ним разные ситуации, я провел 41 игру в том сезоне. А разные они были потому, что игроку всегда хочется большего. Я хотел больше играть и чувствовал, что могу. Хотел выходить в меньшинстве — но мне не давали. Я просил его, но проблески были единичными.
— Илья Михеев и Андрей Кузьменко, когда Токкет пришел к ним, не спрашивали вашего совета, как с ним лучше всего общаться? Тем более что с Михеевым вы близко дружите.
— И я даже через Илью передал Токкету привет. В шутку, конечно. Не знаю уж, был ли он доставлен, ха-ха! А насчет тренера они особо не спрашивали, просто интересовались, какой он человек.
— И какой же?
— У него есть своя позиция. Нравится она кому-то или нет.
— С учетом вашего знания Токкета, проблемы у Кузьменко во втором сезоне при нем для вас — неожиданность?
— Это лига неожиданностей. Тут все может быть. Думаю, Андрей — уже взрослый мальчик и сам знает, что ему нужно делать. В такой ситуации какой-то совет давать нельзя. Надо просто продолжать работать.
— Вы это и делаете. При этом у вас еще не было ни одного длительного контракта.
— Да, четыре годовых и один двухлетний. Хочу, чтобы следующий был длиннее.
— В прошлый раз, когда вы подписывали с «Баффало», это было невозможно?
— Думаю, можно было прибавить год. Но в тот момент я подумал, что лучше подписать на два. Из-за того, что могу стремиться к большему.
— То есть вы чувствовали, что прибавляете и через два года будете стоить других денег?
— Да.
— Выменяв вас, генеральный менеджер «Дакс» Пэт Вербик отметил, что команде нужен был праворукий защитник. Этот фактор часто играл роль в вашей карьере?
— В НХЛ привыкли, что праворукий защитник, которых по статистике меньше, чем леворуких, должен играть на правом борту — есть здесь акцент на этот момент. В КХЛ этому особого внимания не уделяли. Но действительно в каких-то игровых ситуациях, если я — праворукий и стою на правом борту, мне легче совершать какие-то действия, чем если бы я стоял слева.
— Много лет в «Анахайме» россиян не было и, более того, их не драфтовали. Но в последние пару лет ситуация изменилась. Что произошло?
— Насколько знаю, до этого тут был генеральный менеджер, который не хотел русских игроков (Боб Мюррей управлял «Дакс» с 2008-го по ноябрь 2021 года. - Прим. И.Р.). С чем это связано — не знаю.
— «Анахайм» довольно прилично начал сезон, но потом резко сдулся и теперь идет на третьем с конца месте в конференции над совсем уж слабыми «Чикаго» и «Сан-Хосе». Почему так все вышло?
— Когда у команды новый тренер — это всегда стресс. Привыкание к любой системе требует времени. В начале сезона у нас пошло, но потом мы проиграли много матчей с разрывом в одну шайбу. Вот тут сложно сказать — почему. Потому что хоккей — такая игра, часто непредсказуемая и необъяснимая.
— Много недовольства в этом сезоне слышится по поводу игры талантливейшего Зеграса, отличившегося только лакросс-голом. Как вы, кстати, относитесь к таким шайбам?
— Я-то нормально, а вот наш тренер не очень.
— Но Зеграс же гол забил!
— Да, он забил, и его не критиковали. А вот когда другой наш игрок попытался сделать лакросс и у него не получилось, тренер сказал, что пижонство никак не позволит нам выиграть.
А к не лучшим отрезкам у того или иного игрока надо спокойнее относиться. Пример — Валера Ничушкин, о котором говорили, что он уже не может играть в этой лиге. А что в этом сезоне? И в том, когда «Колорадо» взял Кубок Стэнли? Я рад, что у него все складывается (наш разговор с Любушкиным проходил до новости о помещении Ничушкина в программу НХЛ по реабилитации. - Прим. И.Р.). А когда-то, может, он прочитал очередную статью про себя, что у него ничего не получается, и зациклился на этом. Но Валера очень много работал и работает, несмотря на все трудности. Знаю, как он относится к своему делу, он настоящий профессионал. И настолько закален всеми жизненными ситуациями! Не думаю, что какая-либо может отразиться на его игре.
Когда я играл в «Торонто», то знал, что, если там читать прессу, можно сойти с ума. Сыграл десять матчей хорошо — тебя все любят, одну плохо — тебя будут ненавидеть, независимо от того, какой ты игрок. И на кого-то такие вещи воздействуют. Что-то такое, возможно, произошло и с Зеграсом.
— А вы в Торонто читали прессу?
— Все равно где-то что-то выскакивало. Смотришь в соцсети пресс-конференцию — и видишь, как журналист категорично спрашивает: «Как можно ставить на игру худшего защитника, который есть в команде?» Тренер удивляется: «А кого вы считаете таким защитником?» — «Джастина Холла». Не знаю, как можно говорить такие вещи — ничего не объясняя, ничем не мотивируя. Просто худший, потому что он так решил. Холлу, с которым у нас в «Мэйпл Лифс» сложились очень хорошие отношения, тогда пришлось выдержать очень многое, и я его стойкости просто поражаюсь. Он сейчас играет в «Детройте», и мы недавно с удовольствием пообщались.
— На вас такое давление, как на Холла, когда-нибудь было?
— Я могу справиться с психологическим давлением — по крайней мере, так мне кажется сейчас. Помню, как в первый год в МХЛ у меня были свои проблемы, но я их преодолел. Работал с очень непростым в этом смысле тренером Петром Ильичом Воробьевым. Но он дал мне очень многое — без него, может, и не дошел бы даже до КХЛ, не говоря об НХЛ. Поэтому психологически устойчив к любой критике. Скорее могу расслабиться, если меня будут хвалить. А критику направлю на улучшение своей игры.
В Торонто журналисты теоретически могут обменять игрока
— Требуют ли от вас в «Анахайме» постоянных силовых приемов?
— У нас такая система, что главный тренер требует от всей команды жесткой игры.
— А Рик Токкет в «Аризоне» требовал сверхжесткой, учитывая, что у вас на определенном этапе было по четыре хита за игру?
— Ко мне никто не подходил и не говорил, что я должен делать что-то одно. Наоборот, когда я пришел в лигу, то старался бить и бить. Но тренер говорил мне — посмотри, ты вроде довел силовой до конца, а шайба-то осталась у соперника, и возник голевой момент. И я понимал, что в определенных ситуациях надо действовать по-другому.
С другой стороны, игра в тело нужна, потому что это отбирает силы у соперника. Помню, как тяжело было играть в плей-офф с «Тампой», потому что в каждой смене в тебя кто-то врезался. И ты, соответственно, делал то же самое. На льду были постоянные стычки. Мы в первом матче выиграли 5:0, но я настолько устал, что не знал, как выходить на следующую игру.
— Что чувствовали, когда проиграли серию «Молнии» в семи матчах?
— Опустошение и разочарование, потому что тогда у нас была очень хорошая команда, и мы должны были пройти этот раунд. Причем имели все шансы закончить серию в шестом матче. Мы приехали в Тампу и вели в третьем периоде, но пропустили в меньшинстве, а потом проиграли в овертайме. А в седьмой игре, у нас дома, Василевский встал стеной, что с ним случалось неоднократно. И «Тампа» выиграла — 1:2. Он сказал потом, что в шестой игре мы могли взять серию, а в седьмой — уже нет.
— Существует стереотип, что лидеры «Торонто», дико талантливые, — мягкие игрушки в плане характера. А какие Мэттьюс, Марнер, Нюландер, Таварес на самом деле?
— Каждый хоккеист старается играть на своих сильных качествах, и все они это делают. Но взять того же Марнера — он в некоторых матчах делал по 5-6 хитов, и для меня это было большим удивлением. Мэттьюс физически очень сильный и старается этим компонентом тоже принести пользу команде.
А почему все никак не получается в плей-офф... Команда, как я уже говорил, испытывает колоссальный прессинг. Думаю, это влияет очень сильно. Очень. И там не только пресса, но и болельщики. Чисто теоретически журналисты там могут обменять игрока. Их давление может заставить руководство это сделать.
— При вас такое происходило?
— При мне — нет, потому что в том сезоне ожидания прессы от команды были очень большими, и она верила, что мы можем достичь самых больших результатов. Вот и не давили, за исключением случая с Джастином Холлом, о котором я рассказал.
— К вам, насколько помню, отношение там было хорошим.
— Абсолютно.
— Вам жаль было из «Торонто» уходить, не подписав новый контракт?
— Не то чтобы жаль, просто мы с клубом не нашли общего знаменателя между тем, чего я хочу и чего он хочет.
— Понятно, что при таких контрактах звезд у клуба просто не хватает денег под потолком зарплат на нормальные соглашения менее статусных хоккеистов.
— Да. Может, они не считали, что я должен получать такие деньги. В общем, просто не было возможности там остаться. «Мэйпл Лифс» после сезона выходили на связь, но по первому же разговору стало понятно, что там без шансов. Хотя если бы это был не контрактный год, а оставался еще один — возможно, его провел бы в «Торонто» с удовольствием.
— В «Баффало» вы играли с первым номером драфта Расмусом Далином, сидели с ним рядом в раздевалке и учили друг друга русскому и шведскому языкам. Из него может получиться гениальный защитник — калибра Кейла Макара или Куинна Хьюза?
— А он уже гениальный! По крайней мере, состоявшийся игрок. Того калибра, как вы и сказали.
— Кто из хоккеистов, с которыми вы играли, — номер один?
— Остон Мэттьюс. В чем? Забивает, блин! Забивает отовсюду, из разных позиций. Катание, голова, игровое мышление. Тебе как игроку очень полезно против него на тренировках выходить. Как раз после плей-офф за «Торонто» я прилетел в Аризону и пересекся с ним, сходили пообедали. Абсолютно открытый парень, с доброй душой. Только самые положительные эмоции вызывает. Вообще никакого звездняка! Если взять всю группу суперзвезд «Торонто», для меня было большое откровение, насколько они реально хорошие и открытые ребята.
— Когда вы еще играли в «Аризоне», то рассказывали мне, что с радостью видитесь там с Дэйвом Кингом, который там живет. Продолжаете общение после отъезда в другие края?
— Давно уже не общались на самом деле. Надо позвонить, спросить, как дела. Замечательный человек, тренер, психолог. Очень счастлив, что была возможность, пусть и не такая долгая, поработать с ним. Уверен, он мне многое дал, в том числе и для игры в НХЛ.
— А как насчет Петра Воробьева, к которому вы попали в Ярославле? Помню, вы рассказывали, что он работал с вами над силовыми приемами.
— Не то чтобы именно над хитами — просто все тренировки были построены так, что на каждой было очень много единоборств. На первые пять минут выходили, нам шайбу в угол бросали, и мы два на два без ворот должны были ее удерживать. Ребята реально бились, потому что Петр Ильич заставлял. Бывало, что разбивали друг другу лица. Не то что дрались, а просто работали в максимально силовой манере. За счет этого такое и нарабатывалось.
— В девяностые годы у него была репутация сверхжесткого тренера. К стыку нулевых и десятых он остался таким же?
— С девяностыми сравнивать не могу, но ко мне он был очень требовательным. Не орал, но мог, не повышая голоса, сказать так, что становилось страшно. Понимал, что присядешь — и никто не знает, когда выйдешь на лед вновь. Бывали случаи, когда люди пропускали по 10-15 игр. Но ты начинал понимать цену ошибке и ответственно относиться к каждому своему действию.
В Калифорнии дети скучают по Баффало
— Во время игры в «Баффало» вы радовались тому, что там есть снег. Сейчас, в Анахайме, его снова нет, как в Аризоне. Как вообще вам в Калифорнии живется?
— Хорошо. Только дети скучают по Баффало. Очень скучают. Мы там снимали хороший дом, большой участок, по которому мы катались на квадроцикле. Сосед специально прорубил дорожку, чтобы я проезжал через лес и попадал на его огромную лесную территорию, где можно было подъехать к пруду и половить рыбу.
Я как с ним познакомился? Посмотрел на карте, что там есть какой-то пруд. Приехал внаглую на их территорию — смотрю, на участке кто-то гуляет. Спрашиваю: «Можно здесь рыбачить?» — «Сейчас, мы должны у самого главного спросить». А там четыре дома, разбросанных по всей территории, — и большая семья живет. Нашли главу семьи, Гордона, он спросил: «Ты сосед?» — «Да, у меня двое детей, и они очень любят рыбалку». — «Ну приезжай!»
Потом очень сдружились с его племянником примерно моего возраста, 26 лет. Очень приятные воспоминания! Он в этом сезоне и в Калифорнию к нам приезжал, дети с моими сдружились. Однажды он с еще одним родственником починили нам электричество, когда шторм начался и свет вырубился.
— Как вы выразились в разговоре с Алексеем Шевченко, Баффало называют городом добрых соседей.
— Так и есть. К тому же мы жили не в самом Баффало, а в маленьком городке Ист Аврора, пять тысяч населения. Одна улица, рестораны, бары, очень вкусная еда. По городу идешь — почти все люди друг друга знают. «Здорово, Джон, как дела?» — и пошел дальше. В магазин заходишь — там твоя соседка на кассе работает.
Был такой интересный момент. Однажды случился колоссальный снегопад для Баффало — говорят, первый раз за 80 лет выпало столько снега. Полтора метра за сутки. Сам Баффало откапывали трое-четверо суток, и в это время ничего не работало. А у нас в Ист Авроре в коммунальных службах, полиции, муниципалитете имеют право работать только те, кто там живет. На следующий день весь город был вычищен, дороги — идеальные, все работало, а люди — ходили и наслаждались. Приезжаешь в Баффало — там коллапс. Машины на дороге брошенные, сугробы вокруг них, еле объезжаешь их — просто ужас.
— Как вы эту Восточную Аврору нашли?
— Просто искали, чтобы дом хороший был. Нам предложили два варианта — либо Клэранс, где все ребята в основном живут, либо Ист Аврору. Но в первом мы не могли найти ничего приличного и решили поехать во второй. 18 минут до тренировочной арены, прямая трасса без пробок.
— А то, что о самом Баффало говорят как о депрессивном городе, — правда?
— Депрессивный, да. Людей на улице редко встретишь. Но я и приезжал туда редко — только на арену, на командные мероприятия.
— На Ниагарский водопад наверняка ездили?
— У нас был смешной семейный случай. Я играл в «Торонто» и обещал жене отвезти ее на Ниагару. Так получилось, что по времени не успевали, и говорю: «Извини, не получилось». Супруга: «Ты обещал, но не свозил меня в такое место!» — «Ладно, может, еще съездим». И летом подписываю контракт с «Баффало», с американской стороны от водопада! И говорю жене: «Диана, я подписал с «Баффало», только чтобы тебя на Ниагару свозить!»
— Свозили?
— Конечно. Она раз пять туда ездила точно! Приезжали друзья, детей возила...
— С какой стороны все-таки красивее?
— Не знаю! У канадцев и американцев этот спор — вечный. Я был с обеих — везде красиво! Но сказать, что с какой-то мне понравилось больше и я увидел что-то резко отличающееся от другой, не могу.
— Если расставлять четыре места в Северной Америке, где вы играли, по местам с точки зрения комфорта лично для вас, что получится?
— На четвертом — Торонто.
— Вот как?!
— Очень хороший красивый город, замечательные люди. Но как-то не прониклись я и моя семья канадской системой. Много сложностей. Там же медицина государственная. Дети заболели, записаться к врачу — два месяца ждать. Сопли у ребенка: «Два месяца ждите». Говорю: «Зачем мне через два месяца вести его на осмотр к лору? Либо гайморит уже начнется, либо все само пройдет». Какие-то такие бытовые мелочи портили впечатление от отличного места.
— И налоги большие.
— В Калифорнии тоже. И очень дорогая жизнь для людей. Хотя все очень красиво — но необоснованно дорого. Аризона или Калифорния? Наверное, Аризону на третье место поставлю, Калифорнию — на второе. Аризонский климат нам не очень подходил. Очень жарко и сухо. У меня никогда аллергии не было, а там вдруг началась. Хотя в Скоттсдэйле, где мы жили, все тоже красиво и чистенько. А на первом месте для меня — Баффало. У меня было такое впечатление, что живу где-то в глубинке России в лесу. Я там уединился с природой, у меня был какой-то самый большой душевный покой.
— Вы дом в итоге где-то в Северной Америке купили?
— Нет, снимаю. Да, в том же Баффало мне было хорошо, но я думал — зачем мне там дом? В Калифорнии, может, и хотел бы купить, но непонятно, что дальше с карьерой. Контракт заканчивается, могу оказаться в совершенно другом месте. Опять же — какой смысл? Думали насчет Майами. Возможно, и хочется здесь что-то купить.
Американский священник сказал, что в вопросе с радужной майкой моя позиция — правильная
— Вы рассказывали, что ваши жена и дети ходят на все домашние матчи, и поэтому даже после серьезных травм вы никогда не остаетесь лежать на льду, а встаете и катитесь на скамейку.
— Стараюсь. Считаю, если ты можешь встать и доехать до скамейки — это и на команде может отразиться. Ребята ведь тоже переживают. Но дети, семья — основная причина.
— Вы же как-то три недели играли со сломанной ногой. Что это было?
— Мне сделали рентген сразу во время игры. В меня попала шайба во втором периоде игры в Эдмонтоне, я ушел в раздевалку и не доиграл матч. На рентгене перелом сначала не был виден. Боль была — но такая, которую могу терпеть и играть, поэтому на следующую игру вышел. Так и выходил на лед три или четыре матча до того момента, когда почувствовал: все, больше не могу кататься. Выхожу на раскатку — и не могу. Каждое движение отдается такой болью, которую терпеть, толкаться ногой невозможно. Если бы мог — продолжал бы.
Подъехал к тренеру, объясняю ситуацию. Он: «Конечно, иди к докторам». Они отправили меня на повторное обследование, которое показало, что нога сломана. Бывает такое. Сначала я был удивлен, что перелом не обнаружили на первом рентгене, но потом поговорил с моим близким другом, хорошим доктором. Он рассказал, что реально бывают случаи, когда в момент травмы на рентгене ничего не видно. То ли отек такой, то ли еще что-то. А вот через три-четыре дня все очевидно, и таких случаев много.
— Как и Иван Проворов, вы отказались выходить на раскатку перед одной из игр «Баффало» в радужном свитере — просто ваш случай имел меньше резонанса, поскольку защитник «Филадельфии» был первым. Правду ли писали в американских СМИ, что вы объяснили свой поступок введенным в России законом о запрете пропаганды ЛГБТ* (экстремистская организация, запрещенная в РФ)?
— Я ни на что не ссылался, журналисты это сами написали. В клубе постарались отгородить меня от лишних вопросов на эту тему, и я ни с одним репортером об этом не разговаривал. В команде меня спросили: «Как тебе лучше?» — «Мне лучше, чтобы меня никто не трогал».
А объяснялось мое решение только внутренним убеждением, что этого делать не хочу. В частности, потому, что у меня маленькие дети, и я хочу воспитать их так же, как мои родители воспитывали меня. Не могу и не хочу объяснять своим детям, почему я надел эту радужную майку. Поэтому и не сделал этого, и считаю такой шаг правильным. Таковы мои убеждения. Я, взрослый человек, могу разобраться в своей голове, что правильно, а что — нет. Маленькие дети — нет. Для них норма — то, что они видят. Для меня — нет.
— На детей эта история как-то срикошетила? Кто-то им об этом говорил, они задавали какие-то вопросы?
— Никак. Все это их обошло стороной. Они воспитываются в хороших семейных традициях и знают, что хорошо, а что плохо.
— В прессе, внутри клуба никто на вас за это не накатывал?
— Вообще никто. К тому же у меня есть свои религиозные убеждения, я достаточно верующий человек. У нас в «Баффало» при команде был американский священник — не православный, конечно, но в любом случае христианский. Приходил к нам — и общался с теми, кто этого хотел. Очень хороший человек. Мой английский не позволял глубоко разговаривать с ним по каким-то вопросам, связанным с верой, точно доносить ему свои мысли. Но мы затрагивали эту тему радужных маек, и он сказал, что у меня правильная позиция.
— А этот священник, что, прямо в клубе работает?
— Нет, зарплату в «Сэйбрз» он точно не получал. Но у многих команд НХЛ есть свои священники. Ты пишешь ему: «Давай встретимся, поговорим». Или кофе попьем, мне надо что-то обсудить. И он приезжает. Клуб нашел человека, который становится для желающих игроков духовным наставником. Естественно, это не обязательно, а общаются с ним только те, кому это нужно.
— Капитан «Баффало» Кайл Окпосо после той истории сказал: «Поддержали Буша в раздевалке» (Буш — прозвище Любушкина в НХЛ. - Прим. И.Р.). Вы чувствовали эту поддержку?
— Абсолютно верно. Причем большинство ребят были согласны с моим мнением, которое я до них донес. Но в связи с тем, что они воспитаны здесь, родились и живут в этой стране, если бы они поступили так же, как я, — общественная реакция могла бы быть гораздо более негативной. Их можно понять, а в моем случае отношение к этому оказалось проще.
— Бушем, кстати, вас только в «Баффало» называли?
— Где как. Но в основном — Буш. Это еще из «Аризоны» пошло, а кто именно придумал — не помню.
— Как относитесь?
— Привык.
— Чувствуете себя президентом США?
— Не хотелось бы, ха-ха!
— Руководство за отказ от радужного свитера тоже не укоряло?
— Вообще нет. Наоборот, подошли и сказали: «Если ты не хочешь это делать — то и не должен. Просто не выходи на раскатку, и все». Размялся на велосипеде и пошел играть. Хотя было чуть-чуть тяжеловато.
— В итоге в июне Гэри Бэттмен сообщил о запрете надевать радужные джерси. То есть, можно сказать, ваша взяла.
— Не только на такие — сейчас никакие джерси надевать нельзя. Наверное, чтобы огородить тех, кто в каких-то ситуациях испытывает дискомфорт. НХЛ — это же бизнес, и нас, наемных работников, он как руководитель старается избавить от лишней нервотрепки.
— Так же, как после 24 февраля 2022 года всех российских хоккеистов отгородили от обсуждения этой темы?
— Есть не то чтобы прямой запрет, но негласное правило не спрашивать по этой теме. Ну а что нас спрашивать? Мы — люди, которые занимаются своим делом, играют в хоккей. А про эту ситуацию должны рассказывать другие люди.
— Но есть исключение — ваш бывший партнер по МЧМ Никита Задоров, давший дерзкое интервью. Как вы к этому относитесь?
— У человека есть своя голова, своя позиция, и он вправе ее высказывать. Нельзя кого-то заставлять что-то делать или не делать. Он захотел — и он так сделал. Ни осудить его, ни поддержать я не имею права. Это не касается меня. Я могу отвечать за себя и свои слова. Отношения у нас с Никитой нормальные, прошлым летом в Майами общались.
Однажды был близок к решению уехать, но тут мне сильно помог президент «Локомотива» Яковлев
— Пять лет назад Задоров сказал мне фразу: «Многие сытые русские едут из НХЛ домой при первых сложностях». Что позволило вам не стать таким?
— Сытым?
— Да.
— Может быть, недокормили меня где-то, ха-ха! На самом деле у всех разные характеры. Не люблю жаловаться, но у меня в карьере были сложные ситуации. Может, когда-то я и думал, что надо вернуться. И родители говорили: «Ну что ты там себе голову ломаешь? У тебя все хорошо в Ярославле было».
Но я такой человек, что даже если родные люди мне что-то советуют — родители, сестра, брат, бабушки, жена — я всех выслушаю, но решение приму сам. Такое, какое считаю нужным. Если окажусь не прав — значит, это я буду не прав. И наоборот — правота тоже будет моей. Если я чего-то не хочу делать, ни один человек в этой жизни не сможет меня переубедить. Потому что за мою жизнь и мои поступки отвечает не этот человек, а только я.
— А какая ситуация была самой сложной в карьере?
— Например, в первом сезоне 41 игру смотрел из ложи прессы. Думаете, это легко? Нет. Психологически тяжело, когда ты понимаешь, что можешь играть, но не дают. Какие-то разногласия с тренером... В какой-то момент, уже в одном из последующих сезонов, был близок к решению уехать, но тут мне очень сильно помог президент «Локомотива» Юрий Яковлев.
— Каким образом?
— «Аризона» предлагала мне новый контракт, с которым я не был согласен. И поговорил с Юрием Николаевичем, сказал ему: «Думаю, возвращаться или нет». Он ответил: «Илья, мы к тебе хорошо относимся и всегда ждем. Можем дать такие-то финансовые условия. Но решение — за тобой. Думай, разбирайся в своей голове. Но я знаю, что ты сам должен подумать, где тебе будет лучше, и все решить».
После этого я подумал и решил подписать контракт с «Аризоной». Они чуть-чуть улучшили условия, но незначительно. И тогда я позвонил Яковлеву сообщить о своем решении и просто сказать спасибо за поддержку и правильные слова. За то, что меня всегда ждут, но отдали решение мне на откуп. Его реакция: «Ты молодец, хороший человек, и у тебя должно все получиться».
— «Локомотив» был готов дать больше денег, чем «Аризона»?
— Это не имело никакого значения. Другой президент клуба мог надавить — мол, давай, приезжай, зачем тебе эта НХЛ? Он так не сказал. Он сказал: «Пойми для себя, чего ты хочешь». Это было именно то, что мне надо. Я даже воспрянул духом, услышав их.
— О чем-то в карьере вообще жалеете?
— Ни о чем. В принципе ни о чем не люблю жалеть. Где-то ты принимаешь правильные решения, где-то — нет. Никто не знает, что бы произошло, если бы ты поступил иначе. Поэтому смотришь только на то, доволен ли тем, что у тебя есть сейчас. Я — доволен.
Допускаю, что могут обменять до дедлайна. Но стараюсь об этом не думать
— Я посмотрел состав вашей молодежки 2014 года на МЧМ, и только шесть человек сейчас играют в НХЛ — Василевский, Барбашев, Бучневич, Задоров, Барабанов и вы. У кого из тех, с кем это не произошло, вы видели стопроцентный потенциал, чтобы играть в этой лиге?
— Хороший вопрос... У Жафярчика (Дамира Жафярова. - Прим. И.Р.). У Богдана Якимова — очень хорошего габаритного форварда. У Никиты Трямкина и Андрюхи Миронова. Они могли стопроцентно, да и пытались — Никите и контракт, насколько знаю, нормальный предлагали, не знаю, почему он не остался.
— Что сделало Барбашева двукратным обладателем Кубка Стэнли, а Бучневича — не супер-, но все-таки звездой лиги?
— Они сами себя такими сделали!
— Вы рассказывали, насколько популярен Кирилл Капризов, который сел к вам в машину, и болельщики начали чуть ли не на лобовое стекло бросаться.
— Было такое. Потом мы поехали в недалеко расположенный от отеля ресторан поужинать. Минутах в 10-15 ходьбы. И за нами всю дорогу бежал болельщик, ждал нас на улице у ресторана. И, когда мы оттуда вышли, он подошел, чтобы Кирилл расписался! Больше ничего подобного пока не видел.
— Недавно разговаривал с Ильей Михеевым, игравшим с вами полсезона в «Торонто», и он рассказал о вашей дружбе — вы и летом общаетесь, и семьями дружите. Что общего нашли?
— Мы с ним на одной волне. Очень хороший парень, и я тоже абсолютно точно могу назвать его близким другом. Открытый, добрый человек, который всегда готов прийти на помощь — и такие семейные ситуации были. С ним и его женой Кристиной реально хочется общаться. С Владом Гавриковым мы близкие друзья, были партнерами в «Локомотиве». С Илюхой Самсоновым прекрасные отношения...
— Гавриков на днях рассказывал мне драматические перипетии своего обмена из «Коламбуса» в «Лос-Анджелес». А вам какой из трех переездов дался сложнее других?
— Для меня любая смена коллектива сложна, в любом возрасте. Очень привыкаю к ребятам. А сложнее всего был первый обмен — из «Аризоны» в «Торонто». Знал, что, скорее всего, смены клуба не миновать, но когда ты проводишь три с половиной года в одном клубе, и он у тебя — первый в НХЛ...
— Куда вас тогда обменяют — предполагали?
— Нет. Были разговоры и слухи, а конкретики — нет.
— Вы успели поиграть в студенческом дворце на пять тысяч зрителей, куда переехала «Аризона» на время строительства новой арены?
— Нет. Приезжал туда только в гости — как игрок других команд. Каково там играть? Мы как наемные рабочие — где нам говорят, там и должны играть. Абсолютно нормально, лед хороший, неплохая раздевалка.
— А где вам больше и меньше всего нравится играть в НХЛ?
— В Вегасе нравится атмосфера, сумасшедшие фанаты и шоу. В Детройте очень хороший лед. А вот в Нэшвилле лед постоянно тяжелый — и команда тоже. Сложно там играть.
— «Анахайм» сейчас внизу, у вас заканчивается контракт. Допускаете, что вас сейчас опять могут обменять до дедлайна?
— Да.
— Думаете даже, что так, скорее всего, и произойдет?
— Стараюсь об этом не думать. Зачем лишней информацией голову забивать? Надо играть и концентрироваться на том, что здесь и сейчас. Но готов к любому повороту событий.
— 14 декабря в обзоре мой коллега Алексей Шевченко говорил, что вы можете вернуться в «Торонто». За этой новостью что-то реальное стояло, учитывая, что вы с Шевой общаетесь?
— Нет. Какие-то слухи. Здесь об этом точно так же могут писать.
— В апреле вам исполняется 30 лет. Довольны ли тем, чего добились в хоккее и в жизни к этому моменту?
— Абсолютно точно доволен. Тем, например, что сейчас могу разговаривать с вами о своей карьере в лучшей лиге мира. Это результат не просто большой, а колоссальной работы.
— Какие дальнейшие цели?
— Хочется выиграть. Все турниры, в которых буду играть. Сколько хочу тут играть? Загадывать можно одно, а выйдет совсем другое. Буду стараться как можно дольше держаться на этом уровне и даже улучшать его. Но все зависит не только от желания, которое у тебя может быть, а тело, допустим, уже не позволяет. У каждого игрока это индивидуально. Можешь работать очень много, а потом щелчок — и уже чувствуешь, что не успеваешь. Поэтому дай Бог, чтобы здоровье было, а там будем держаться, сколько сможем! Нас не потопишь!
