Увольнение Черри — лицемерие. Рабинер — о безумии современного общества
Слушайте, Дон Черри за свою карьеру наговорил много, очень много трэша. Посмотрите фрагменты его давних выпусков Hockey Night in Canada в фильме «Русская пятерка» — там 20 лет назад уже был вагон и маленькая тележка ксенофобии. Он всегда терпеть не мог российских хоккеистов, Россию, нестандартные способы празднования голов — хотя сам был образцом этой самой нестандартности.
Но тогда все было нормально, и еще миллион раз, когда он лепил горбатого о ком-то еще, — тоже. Казалось, ему можно все, и те, кто воспринимал его именно так, не обижались, а только ухмылялись: пусть несет свою мегаолдскульную околесицу.
Черри был национальным шутом Канады, мнение которого, по-моему, вообще никто не воспринимал на сто процентов всерьез, но все продолжали смотреть, потому что это стало неотъемлемой традицией страны — и его клоунские костюмы, и его фрик-суждения.
И уж не за нарушение принципов политкорректности было его увольнять. Ведь он вытирал о них ноги всегда. Популярность его программ строилась на этом нарушении. Люди смеялись: «Видел, чего этот сумасшедший старик сегодня отчебучил?» То, что он сказал про иммигрантов и День ветеранов, по сравнению со многим им произнесенным было, как выразился бы Остап Бендер, «невинной детской игрой в крысу».
Но безумное современное общество, не замечавшее куда более провокационной клоунады Черри десятилетиями, вдруг на него окрысилось, когда он вышел за рамки хоккея и задел не русских, чешских, шведских, американских хоккеистов, а вслух разделил свою страну на местных и приезжих. Свобода слова на этом по отношению к Черри сразу закончилась.
Признаюсь, что Черри никогда не вызывал у меня ни малейших симпатий, он был для меня канадским телевизионным Жириновским. Но обстоятельства его увольнения вызывают тоску и недоумение. Потому что они насквозь лицемерны.
Пообщавшись как-то с Филом Эспозито, уверен, что он сейчас, реагируя на увольнение Черри, в самых последних матерных выражениях отзывается о нравах современного мира. И он прав, потому что очень скоро нигде нельзя будет говорить вообще ничего. Правда, в каждой стране — по разным причинам и о разных вещах.
