«Гретцки хотел продлить карьеру на год, чтобы поиграть со мной». Большое интервью Павла Буре
Недавно нашел фотографию, где мне лет 19. Год 92-й, сижу на диване в своей комнате родительской квартиры, вся стена завешана постерами и вымпелами. С учетом моих спартаковских пристрастий, которые и формировали значительную часть контента, один постер поразил. Павел Буре в форме ЦСКА!
К тому времени он только-только переехал за океан и был там очень точно наречен Русской Ракетой, но его ванкуверские снимки по России разлетететься еще не успели. Повесил то, что было. А не повесить было нельзя — такое восхищение вызывала его игра. И ведь это было еще за пару лет до того, как Буре в одиночку дотащил свой «Ванкувер» до седьмого матча финала Кубка Стэнли, забив рекордное по сей день число голов для россиян в плей-офф — 16. И та финальная серия была второй, которую транслировало российское телевидение, но именно она, а не финал 1993 года «Лос-Анджелес» — «Монреаль» разом подсадила на НХЛ миллионы людей.
А в феврале 1998-го вся Россия сойдет с ума от пяти его голов сборной Финляндии в полуфинале Нагано и девяти в целом на олимпийском турнире — первом с участием всех лучших хоккеистов мира. Мне посчастливилось писать об этом матче прямо с арены Big Hat, а «СЭ» через день вышел с одной из лучших «шапок» на первой полосе в истории газеты: «Сколько младенцев в России вчера получили имя Павел!»
А кто-то — уже не младенец, а подросток — в этот момент мотал увиденное на еще не пробивающийся ус. В 2006 году при заезде сборной России в олимпийскую деревню Турина я разговаривал с Александром Овечкиным. Сенсационный новичок «Вашингтона», которому суждено было забить на тех Играх пять шайб, включая победную Канаде в четвертьфинале, рассказал, что в 12 лет он сидел у телевизора, и его страшно вдохновили пять голов Буре в полуфинале Нагано. В тот момент он сказал себе: «Я тоже хочу быть там!»
31 марта Павлу Буре исполняется 50, во что решительно невозможно поверить. Но невозможно было по такому случаю с самым популярным спортсменом России 90-х годов не потолковать за жизнь. Поймать Русскую Ракету ненамного легче, чем на льду, но сделать это все же удалось.
Он пригласил меня в свой, можно сказать, офис, оборудованный возле катка в торговом центре на шоссе Энтузиастов. На стенах в нем — и икона, и подборка фотографий, на одной из которых первый президент России Борис Ельцин как раз после Нагано награждает Буре орденом, под ней — самовар. А сам Павел — в отличной форме, без лишнего веса. И с каким-то внутренним позитивом в каждом слове и рассказе, что всегда радует, когда говоришь с мегазвездой пусть и не столь давнего, но прошлого. Этим самым прошлым он не живет, а наслаждается тем, что в его жизни есть сегодня. В первую очередь — семьей. Жена Алина подарила ему троих детей — сына Пал Палыча, дочерей Палину (именно так: сочетание имен Павел и Алина) и Анастасию.
Лишь на одну тему Буре отказался говорить наотрез. О прервавшихся в конце 90-х и так и не возобновившихся по сей день отношениях с отцом. Это — его полное право.
На память я подарил Павлу «Спорт-Экспресс журнал» за лето 2000 года с обложкой, на которой красовались обнимающиеся на льду братья Буре, и заголовком «Созвездие Буре». Она была посвящена «братскому рекорду» результативности в НХЛ, установленному Павлом и Валерием в сезоне-99/2000. Этот рекорд — 93 шайбы — кстати, держится по сей день. А журналом 21-летней давности мне, кажется, удалось Буре приятно удивить. Он же удивил меня таким рассказом:
— Мы давно дружим с Уэйном Гретцки, и у нас была мечта играть в одной команде НХЛ. При том, что он, 99-й номер, за 20 лет до конца карьеры говорил, что хочет завершить ее в 1999 году, ради этого готов был поменять решение: «Если ты придешь в «Рейнджерс», то я еще год поиграю». Мы делали все возможное, чтобы это получилось. Но, к сожалению, не удалось, и он закончил карьеру. В одном звене нам играть довелось, но только в Матче звезд НХЛ. А сам я до «Рейнджерс» добрался только несколько лет спустя.
— А почему не получилось реализовать эту идею?
— Потому что в сезоне-98/99 руководители двух клубов, от которых все зависело («Флориды», где играл Буре, и «Рейнджерс», в котором выступал Гретцки, — Прим. И.Р.), приняли неправильное решение. Они потом за это поплатились, но нам от этого легче не стало. Однажды Уэйн ко мне подошел и говорит: «Ты мне денег должен!» — «Почему?» — «Если бы ты пришел, я бы отыграл еще год, заработал и с тобой поиграл». — «Ну ты видишь, ребята пошли на принцип».
На какой принцип они пошли — не знаю, я с этими «ребятами» не общался. Но почему-то не захотели, чтобы мы с Уэйном играли в одной команде. Ничего хорошего они лично себе тем самым не сделали.
Когда в 1999-м Гретцки закончил, он пришел на интервью на один из самых крутых телеканалов Америки. Первым делом у него спросили: «Что могло вас оставить в хоккее?» И он прямым текстом озвучил: «Если бы Павел Буре пришел в «Рейнджерс», я бы остался еще на год». То есть это были не закулисные слова, а сказанные на всю Северную Америку. Когда Гретцки, лучший, на мой взгляд, хоккеист всех времен, такое говорит — для меня это самый большой комплимент, который я когда-либо получал от профессионалов.
С 6 лет параллельно занимался плаванием и хоккеем
— Правда ли, что ваш отец Владимир, отдавая вас в шесть лет в хоккейную школу ЦСКА, сказал: «Даю тебе два месяца, чтобы стать лучшим. Если не будешь, мы тебя оттуда заберем»?
— Вроде того. Когда я туда пришел — особо не умел кататься. Естественно, родители должны были ставить цель, чтобы ребенок старался чего-то добиться. Но каких-то драконовских мер со стороны отца не было. К тому же, когда я начинал играть в хоккей, он еще был пловцом. А действующий спортсмен в советские времена, мягко говоря, не всегда находился дома. Это я сейчас сижу дома со своими детьми, они же тогда большей частью на сборах жили.
— Ваш дед Валерий Буре, легендарный вратарь сборной СССР по водному поло, а затем тренер, умер, когда вам было три года. Совсем его не запомнили?
— Слабо его помню, конечно. Но очень им горжусь. Мой дед был заслуженным тренером СССР по плаванию, а также одним из тех, кто создавал в нашей стране синхронное плавание. Просто так раньше такие звания не давали. Он был действительно великим тренером.
— А также — жертвой сталинских репрессий. Вам никогда не доводилось бывать в Норильске, где дед сидел вроде как за политический анекдот и где он потом какое-то время жил?
— Это все было без меня, я родился намного позже. С 1953 года (год смерти Сталина, — Прим. И.Р.) мои предки живут в Москве, и дома у дедушки с бабушкой я был только в столице. А в Норильске бывал много раз, но по совершенно другим делам. Президент «Норникеля» Владимир Потанин сам играет в хоккей и очень много сделал для ФХР, Ночной хоккейной лиги, «Лиги легенд». По его приглашению мы каждый год проводим там благотворительный матч. Только в 2020-м из-за пандемии не получилось.
— Дед — ватерполист и тренер по плаванию, отец — пловец, призер Олимпиад. Казалось, сам Бог велел идти в водные виды спорта, а не кататься по замерзшей воде.
— А я с шести лет как раз и занимался параллельно плаванием и хоккеем. Более того, плаванием — чаще, поскольку хоккеисты в таком возрасте тренировались два-три раза в неделю, тогда как пловцы — каждый день. И на сборы я именно с ними ездил, потому что у пловцов в ЦСКА они начались с 6-7 лет, а у хоккеистов — только с 10. Мой вид спорта считался более «поздним». Даже в общеобразовательную цеэсковскую школу я пошел как пловец, а не как хоккеист. По крайней мере, на первых порах числился там именно так.
Но хоккей мне всегда нравился больше. Пловцом я стать не мечтал, но время им заниматься было, на сборы ездил, много друзей появилось среди пловцов. И вообще, считаю, что плавание — самое полезное, что только может быть.
— Сколько сейчас можете проплыть?
— Думаю, немного, так как плаванием давно не занимаюсь. Километр проплыву точно.
Коллекционирую часы «Павел Буре»
— Как в семье хранится легенда о часовых дел мастере времен царской России Павле Буре?
— Это каким же надо быть уникальным мастером своего дела, что даже через 150 лет все до сих пор знают и ценят то, что ты сделал! Именно в честь того Павла Буре меня и назвали. Когда я рос, у меня не было его часов. В те времена все было не так просто.
Но на сегодняшний день у меня есть настоящие раритетные часы «Павел Буре», я их коллекционирую. И удивляюсь, насколько мой предок и тезка был великим человеком, что его часы до сих пор считаются большим антиквариатом. Есть определенные места, где их можно приобрести, и я их знаю.
— Вам как наследнику, тоже знаменитому, преподносят их в дар?
— Некоторые подарочные есть, но в основном их покупаю. Суммы называть не буду, скажу лишь то, что у меня сейчас их несколько десятков.
— В 90-е годы вы сами выпустили партию уже новых часов «Павел Буре». Только с подарочными целями или как бизнес?
— Это была подарочная партия. Многим известным людям дарил и старинные, и новые часы.
— Помню, что среди этих людей были Виктор Черномырдин и Юрий Лужков. Причем, как вы когда-то рассказывали на Матче звезд НХЛ, с тогдашним российским премьером беседовали около часа.
— Чуть меньше. Виктор Степанович пригласил меня на 10-15 минут, а общались 30-40. Было очень приятно: он — взрослый человек, я — на много лет моложе, и с 25—26-летним парнем премьер-министр твоей страны так долго беседует. Много раз общались и с Борисом Николаевичем (Ельциным, — Прим. И.Р.), но не так подробно.
— Правильно ли понимаю, что ваша родня по маминой линии — из Белоруссии?
— У меня все — из Москвы. Это просто потом дедушка работал главным инженером на разных производствах, и его отправляли в различные города СССР поднимать заводы. Когда он уходил на пенсию — работал в Минске, привык жить там и не захотел возвращаться в Москву. Бабушка в белорусской столице преподавала русский язык.
— Ходила даже легенда,что вы сами родились в Минске — якобы ваша мама поехала туда к бабушке в роддом.
— Могу показать документы: в моем свидетельстве о рождении написано, что я родился в Москве.
— А правда ли, что в 90-е годы Александра Лукашенко каким-то образом занесло к вам домой?
— Правда. Он был с визитом в Москве у Ельцина, а потом заехал ко мне. Дело в том, что до этого я был в Минске, мы там играли в хоккей. Лукашенко выходит на лед еще с 90-х.
Мне повезло, я вырос в ЦСКА
— Ваш отец рассказывал, что по работоспособности в детстве вам не было равных. По его словам, «Павел был первым во всем — и в беге, и в подтягиваниях, и в штанге». Чего вам все это стоило, тем более что отец, по его словам, никогда вас не хвалил, как когда-то и дед его самого?
— Если человек чем-то занимается и хочет добиться результатов, то должен полностью этому отдаваться. Много трудись — а дальше уже все будет зависеть от того, дано ли тебе это. И так во всем, будь ты спортсмен, музыкант, актер или журналист. Мне с детства объяснили, что надо много работать, и дед с отцом пришли к успехам именно так.
У меня были хорошие тренеры, лучшая школа в СССР, самая знаменитая и престижная — ЦСКА. И нам там внушали: если вы хотите быть в ЦСКА, то должны делать больше, чем сверхлюди. Поэтому если тебе сказали сделать десять приседаний — всегда делай одиннадцать, и будешь сильнее. И так во всем.
— Кто был вашим кумиром?
— Одного не было. У нас много уникальных игроков во всех поколениях, и я пытался у них учиться, смотреть и у каждого брать что-то свое — у кого-то бросок, у кого-то катание. Мне повезло, я вырос в ЦСКА, и у меня с детства была возможность смотреть вблизи на наших лучших игроков. Когда в 1977 году пришел в армейскую школу, то в шесть лет только слышал такие имена, как Михайлов, Петров и Харламов. Но вскоре уже мог наблюдать за их игрой с трибуны — мы ходили на матчи. Дальше смотрел уже на следующее поколение, с которым я даже успел поиграть. Мне было у кого учиться.
— Алексей Касатонов рассказывал, что, даже когда вы еще были маленьким, в ЦСКА о вашем таланте уже ходили разговоры, и звезды иногда даже приходили на вас посмотреть. Вы знали об этом? Когда начали осознавать, что многие люди ждут от вас чего-то сверхъестественного?
— Больше сам от себя чего-то ждал. Знаю, что на меня приходил посмотреть Виктор Тихонов, но тогда мне уже было 14-15 лет. А так мы в ЦСКА заочно все друг друга знали. Один каток же! И это нормально — если кто-то неплохо играет, то старшие за ними следят. Ведь кто-то из них заканчивает и становится тренером, знает, что скоро будет с этими ребятами работать. ЦСКА — это была одна большая хоккейная семья.
— Читал интервью Валерия Гущина, где экс-президент ХК ЦСКА рассказывал, что вы уже в первой команде бегали кроссы втайне от Виктора Тихонова. И когда однажды перед матчем с «Динамо» не вышли на разминку, выяснилось: накануне вечером подвернули голеностоп во время бега по лесу.
— Никакой тайны в этом не было. Просто у нас обычно не было тренировок по вечерам за день до матча. А я считал, что если позанимаюсь спортом, то буду чувствовать себя лучше. Делал так всю карьеру, в том числе и в НХЛ, где мог, правда, не побегать, а пойти покрутить велосипед. В тот раз действительно подвернул ногу, она опухла. Но на игру вышел.
— Откуда взялась ваша сумасшедшая стартовая скорость, взрывная сила? Кто ставил вам этот стиль катания и в каком возрасте он у вас проявился?
— Все люди разные, многое зависит от физиологии. Тренировались мы в принципе все одинаково, но летом я работал больше, потому что и с пловцами ездил на сборы. Быстрых ребят у нас было много, да и вообще советский хоккей на тот момент считался примером хорошего катания.
При этом никаких специальных тренеров по катанию, как сейчас, тогда не было. Кто как умел, тот так и катался. Мне за все годы в школе в этом плане очень много подсказывал только один тренер — Александр Бирюков, но с ним я стал работать только лет в 15. Он следил именно за тем, кто как катается.
Когда смотришь летнюю Олимпиаду, то легко обратить внимание, что стайеры все худенькие, бегут далеко и долго, а спринтеры — здоровые и долго бежать не могут. Мы в институте физкультуры изучали, что за это отвечают определенные белые вещества в крови. У меня оказалась физиология спринтера, и это стало видно с детства. Бегал я неплохо, но были и другие ребята с хорошей скоростью. Кто плохо бегал — того в ЦСКА не брали. У нас были тесты на 30-метровке, на 60-метровке, и не могу сказать, что я бегал на голову быстрее всех.
Тихонов первым выдал Буре 10-й номер
— Дебютный гол за первую команду ЦСКА помните?
— Помню, конечно. Ты приходишь в хоккейную школу в шесть лет, а в 11-12 уже соображаешь — попасть в первую команду можешь самое раннее в 16. То есть путь от набора в школу до главной команды — минимум десять лет. И это — самая долгожданная цель. Этап жизни, когда понимаешь, что добился чего-то большого — попал в команду мастеров чемпионата СССР. Причем в лучшую команду.
Мне повезло, что в 16 лет я первый раз дотронулся до шайбы во взрослом матче и сразу забил гол. Это было в игре ЦСКА — «Динамо» (Рига). Миша Васильев, который вышел тогда со мной в четвертой пятерке, по правому краю проехал, всех обыграл и отдал мне на пустые ворота. Он сделал для этого гола все. В первый раз выйти на лед среди профессионалов и сразу забить гол — это был прикольный опыт! Жаль только, тогда не было принято забирать на память шайбу.
— Тихонов хоть похвалил?
— Он больше концентрировался на старших ребятах, потому что они делали игру и результат. Поэтому не помню, чтобы он мне что-то сказал. Для меня Тихонов — самый великий тренер, это мое субъективное мнение. Для других поколений это могли быть Тарасов, Чернышев, но сужу по тому, что видел сам.
Во-первых, Тихонов взял меня в 16 лет в команду мастеров ЦСКА, а потом и в сборную СССР. Мне повезло с ним работать и долго его знать. Он многому меня научил — например, отношению к делу. Он не учил конкретно, как голы забивать, но это и не его задача — Виктор Васильевич брал в команду уже тех, кто это умеет. Но для меня он — самый легендарный тренер и со своим подходом, и с тактикой, и с отношением к игре.
— А еще кто из тренеров на профессиональном уровне на вас сильно повлиял?
— Каждый по-своему. Помню всех тренеров из детства, Тихонова, Пэта Куинна, Майка Кинэна. Успел поработать даже с легендарным Гленом Сэйтером (четырехкратный обладатель Кубка Стэнли во главе «Эдмонтон Ойлерз», — Прим. И.Р.). Я такой человек, что пытался не видеть в них что-то плохое, а хотел брать только хорошее. Каждый из них был в чем-то уникален.
— Кинэна многие считали деспотичным, а вы так хорошо сработались с ним в «Ванкувере», что потом сильно поспособствовали его приходу во «Флориду», и он даже жил у вас дома.
— Майк — профессионал, а я вообще люблю профессионалов. Мне очень не нравятся те, кто много говорит и ничего не делает. А Кинэн всегда знал, чего хочет. Кто не был готов выполнять его требования — должен был уйти, каким бы ни было его имя. Наверное, на таком подходе мы с ним и сошлись. Дома у меня он действительно жил, но это продолжалось неделю. А потом Майк стал главным тренером «Флориды», в которой я тогда играл.
— Сами вы о тренерской карьере никогда не думали?
— Нет, это точно не мое. Всегда знал, что игрок и тренер — две совершенно разные профессии, и успехи в первой вообще не означают, что у тебя что-то получится во второй.
— 10-й номер, выведенный в вашу честь из обращения в «Ванкувере», появился у вас именно при Тихонове?
— Да, Виктор Васильевич выдал мне его в сборной СССР. Тогда номера никто не выбирал, все решал тренер. В детстве у меня был, по-моему, 12-й. А было время — наверное, после гибели Валерия Харламова, — когда у нас в школе лучшему игроку выдавали футболку с 17-м номером. Вообще-то он был «закрыт», но, если хорошо играл, в качестве поощрения мог его получить.
— Кстати, в какой-то момент вы решили в «Ванкувере» поменять 10-й на 96-й. С ним пошли травмы, включая разрыв «крестов», — и на первый матч сезона-97/98 после тренинг-кемпа под 96-м вы снова вышли с 10-м. И сразу — 51 гол за сезон и великолепная Олимпиада в Нагано!
— Просто хотел что-то новое попробовать. А потом понял, что и так все нормально было, от добра добра не ищут, после чего вернул 10-й. В основном, конечно, был под ним. Его и вывели из обращения в «Кэнакс».
— До этого мы еще дойдем. Легендарное тихоновское «Сантьяго» — 12 рывков по 400 метров — вы легко выдерживали?
— Название «Сантьяго» слышу впервые!
— От всей пятерки Ларионова слышал, и не только.
— Да, 12 по 400 — это было самое тяжелое. Почему столько — считалось, что ты за матч должен выйти 12 раз, а 400 метров — самая сложная дистанция в легкой атлетике. Ты должен с первого и до последнего шага бежать в полную силу, а у человека после 30 секунд выделяется молочная кислота. Становится очень больно, но надо терпеть, другого варианта нет.
Наверное, мне было попроще, поскольку в 16 лет, когда я дебютировал в основе, до этого упражнения еще не допускали, а с 17 я, молодой, бегал неплохо. Да, тяжело, но мне эта серьезнейшая нагрузка давалась легче, чем ребятам постарше.
— Двое из этих «ребят», Вячеслав Фетисов и Алексей Касатонов, — ваши близкие друзья, при том что первый из них старше вас на 13 лет, второй — на 12. Вы тесно сошлись уже в НХЛ?
— Мы тесно общались еще в ЦСКА, несмотря на большую разницу в возрасте. В то время жили на сборах по 11 месяцев в году, у нас там весело было. Хочешь не хочешь, а познакомишься поближе. И потом — дружба на всю жизнь.
— Все говорили, что вы были буфером между Фетисовым и Касатоновым после того, как они поссорились в конце 80-х. Когда их «Нью-Джерси» приезжал в Ванкувер, вы всегда приглашали на ужин их обоих. И в итоге ваша миссия завершилась успехом.
— Могу сказать одно: сегодня они очень хорошо общаются. Мне приятно, что такие великие люди и хоккеисты снова дружат.
Могильный — Федоров — Буре
— Есть ли у вас досада, что после ЦСКА и золотого МЧМ-89 в Анкоридже тройка Могильный — Федоров — Буре так никогда и не сыграла вместе на официальных турнирах, не считая поездки по России сборной звезд во время локаута и ветеранских матчей?
— Нет. А почему должна быть досада? Каждый из нас занимался своим делом — и хорошо. Мы до сих пор, естественно, общаемся. Какое-то время в Союзе поиграли вместе, а потом у каждого состоялась своя карьера. Мне посчастливилось играть со многими великими партнерами. С Макаровым, Ларионовым, Крутовым на лед выходил! И в тройке с Гретцки в Матчах звезд. Среди этих людей — и Могильный с Федоровым.
— В юности вы с ними дружили?
— Они чуть раньше пришли в первую команду ЦСКА. Но, естественно, общались близко. Общаемся и сейчас. Вообще, у меня обширный круг друзей. Хоккей — моя любимая работа, но не самое главное в жизни. Главное — семья и друзья. Всегда жил такой жизнью, что у меня было очень много друзей вне хоккея.
Например, мне повезло, что я дружил с таким легендарным человеком, как Иосиф Кобзон. Несмотря на то, что у нас с Иосифом Давыдовичем большая разница в возрасте, это правда была дружба. Он всегда был отзывчивым и старался всем помочь, без разницы кому — артистам, спортсменам, другим людям.
— Вы же и с Мстиславом Ростроповичем в Америке близко общались?
— Общался, как и со многими другими людьми. Но назвать это общение дружбой было бы преувеличением.
— А кого назовете самым лучшим другом?
— Мою семью.
— Федоров потерял все деньги, заработанные в НХЛ, связавшись с аферистами. А к вам пытались прилипнуть люди, которые могли бы «кинуть» вас так же?
— Такие люди пытаются прилипнуть всегда и ко всем, кто чего-то добился и у кого что-то есть. Это часть жизни, но выбор всегда за тобой. Правильные решения, к сожалению, принимаешь не всегда. Кстати, именно такие люди, как Кобзон, давали мне мудрые советы. У меня и в детстве было много друзей, которые намного старше, так же осталось, и когда повзрослел. Это помогало мне принимать правильные решения.
Конечно, очень неприятно и обидно, когда человек тяжелым трудом много лет подряд добивается больших достижений, а потом все теряет из-за аферистов. К сожалению, такое случается чаще, чем хотелось бы.
— Федоров рассказывал, что в свободную минуту может включить хайлайты ваших голов или Могильного, поскольку сейчас, по его мнению, хоккеистов такого уровня нет. Вы тоже так считаете? И также можете поностальгировать, включив старые видео?
— Нет, не смотрю ни Сашу с Сергеем, ни тем более себя. Всегда живу сегодняшним днем. Да, было хорошее время, но у меня нет ностальгии. Увидеть какие-то записи могу только в тех случаях, когда их ставит кто-то из друзей или дети. Я один этого не делаю никогда.
Всему свое время, и в каждом поколении — свои фавориты. Не так давно исполнилось 70 лет отечественному хоккею. И в каждом из этих семи поколений — свои кумиры, и не хочу сравнивать, какие из них лучше и хуже. Уважаю любое. Каждое из них играло по тем правилам, которые тогда были или есть.
— Уже после вас отменили красную линию. Вы примеряли это на себя?
— Объективно, мне без красной линии было бы лучше. По старым правилам мой стиль подразумевал, что я открываюсь под красную, а так бы — под чужую синюю, ближе к чужим воротам. Я играл в те времена, когда счет 0:0 или 1:0 не был чем-то диковинным. Допустим, выигрывал снайперскую гонку с 52 голами, а у ближайшего преследователя было примерно 40. Была ли такая результативность интересна зрителям? Считаю — нет. Это скучно. Тебя «брали на вилы» и так с тобой катились половину площадки, а судьи на это никак не реагировали. Потом руководство НХЛ так играть запретило. Сейчас дотронулся клюшкой, чуть зацепил — две минуты, гол. Вот это интересно!
Когда в России сделали овертайм 4 на 4, со мной очень много советовались, я еще играл в НХЛ. Я был только за. А потом, видите, и за океаном перешли на формат 3 на 3. Для меня хороши все те правила, которые нацелены на то, чтобы забивалось больше голов. Сам всегда играл для болельщиков и считаю, что хоккей существует для них. А в первую очередь зритель получает удовольствие, когда видит голы.
— Кто из нынешних энхаэловцев нравится вам больше всех?
— Во все времена были 10-15 человек примерно одного высочайшего уровня. Кто-то сильнейший в одном сезоне, кто-то в другом. Один лучше забивает, другой — отдает. Но для меня есть только один игрок во все времена, которого ставлю выше всех. Это Гретцки.
