«Улететь из России — лучшее решение в моей жизни». Откровения чешской звезды НХЛ
Детство
Когда я рос в Чехословакии, то у нас было только два телевизионных канала. На дворе было начало 80-х, Советский Союз тогда все еще играл большую роль в жизни нашей страны. Так что по телевизору показывали либо мультфильмы либо скучные новости. Телевизор тогда еще был черно-белым, поэтому мультики было не особенно-то и весело смотреть.
Что нам оставалось делать? Идти играть на улицу. Это стало первым шагом на моем пути из родного Тршебича до Нью-Джерси. Именно поэтому я удостоился чести наблюдать за тем, как мой свитер с 26-м номером поднимают под своды домашней арены «Девилз». Так что, спасибо, советское телевидение. Ты заставило меня выйти на улицу.
Зимой мы мастерили «коньки», надевая самые скользкие ботинки, подошвы которых дополнительно смазывали подсолнечным маслом или чем-то похожим. А затем в этой форме мы резвились на обледеневших улицах. Честно говоря, об НХЛ я вообще понятия не имел. Моей целью было попасть в военную команду, которая располагалась за городом. Понимаете, в то время ты был обязан пойти в армию, как только тебе исполнялось 18 лет. Иного выбора не было. Но у одной военной академии рядом с нами был каток и довольно приличная хоккейная команда, так что у меня созрел план. Если мне удастся стать достаточно хорошим хоккеистом, чтобы они обратили на меня внимание, то мне удалось бы избежать призыва в регулярные войска.
Трагедия
Моим героем был мой брат Радек. Он был невероятно крут. Ему все давалось легко. Когда мне было 10 лет, ему было уже 15, и он выступал за одну из лучших команд в стране. Одним вечером мы всей семьей пошли на арену посмотреть на его игру. В этот день погода выдалась ужасной — разразились настоящие вьюга и метель. Я резвился вокруг катка с другими детьми, когда заметил, что все трибуны неожиданно затихли. Казалось, что все замерло, хотя период еще не закончился. Какое-то странное ощущение. А затем я услышал пронзительный крик матери, которая звала на помощь. Врачи выбежали на лед, и я увидел, что рядом с воротами лежит какой-то мальчик и не шевелится.
Это был мой брат.
Его ударили клюшкой, когда он убегал в отрыв. К несчастью, он врезался прямо в штангу. Сейчас для ворот используются магнитные крепления, так что они выскакивают изо льда при любом давлении. Но это были старые, мощные крепления. Они крепко сидели во льду. Он врезался прямо в металлическую стойку и не двигался. Это было ужасно.
Медики положили моего брата на носилки и отнесли в маленький медицинский центр, который находился прямо при арене. Прямо там брату сделали надрез в области почки. Она была раздавлена, и брату требовалась срочная операция в серьезной больнице. Такая находилась в 20 минутах езды от нас в погожую погоду. Но мело так сильно, что скорая добиралась туда долгие три часа. Все это время Радек был с этим надрезом. Я вместе с семьей был рядом с ним. Мы держали его, пытались успокоить. Это была одна из самых тяжелых ночей в моей жизни. Тогда врачи спасли жизнь Радека, но он больше никогда не играл в хоккей.
Переговоры
С этого момента у меня появилась новая цель — стать таким же хорошим игроком, как мой брат и играть для него, за него, для нашей семьи. Речь не шла о попадании в НХЛ или на Олимпиаду. Я никогда и не мечтал, честно, даже и думать о таком не мог... куда приведет меня хоккейная судьба. Когда «Девилз» выбрали меня на драфте, мне было 18 лет, я весил 70 килограмм и почти не говорил по-английски. Помню, что мне пришлось пойти в местный полицейский участок, чтобы уведомить их, что я не смогу отслужить в армии, так как задрафтован клубом НХЛ. Взял с собой контракт в качестве доказательства. Там мне ответили: «Хорошо, свободен на 4 года. Но если через это время ты не будешь играть в Америке, то тебе все-таки придется отслужить».
Также отчетливо помню слова моего чешского тренера перед самым отъездом: «Только посмотри на себя. В тебе 70 кило. Что ты там собираешься делать? Через неделю ты вернешься обратно и снова будешь искать работу».
Я сел в самолет до Нью-Джерси, чтобы доказать ему обратное. Я ничего не знал об американской культуре. Не знал ни одного игрока из команды, не буду врать. Я только знал, что они недавно выиграли Кубок Стэнли, а все игроки в сравнении со мной казались гигантами. Когда я впервые увидел Кена Данейко и Скотта Стивенса в тренировочном лагере, то подумал: «Эти ребята похожи ... на настоящих викингов?» Они были просто огромны. Дано бросался под бросок, летящий в сторону ворот Марти Бродера, и орал свои громогласным викингопободным голосом: «Приииинннниииииииимааааааааааю!»
Я думал: «Да что здесь творится? Куда я попал?»
Я не знал Лу Ламорелло. И это хорошо. Потому что после первого тренинг-кэмпа Лу сказал мне, что мне места в основе не находится и что он хочет, чтобы я первое время поиграл в юниорской лиге. На это я ответил просто: «Нет».
Он спросил: «Что?»
Я не отступал: «Я не хочу этого делать. Лучше буду выступать за фарм».
Мне кажется, что это были первые и последние переговоры, которые кто-нибудь выиграл у Лу. Он отправил меня в «Олбани Ривер Рэтс», и следующие два года я близко знакомился с американской культурой. У меня был партнер по команде, Брайан Хелмер, который однажды предложил мне: «Пэтти, не хочешь сходить со мной на концерт?» — «Концерт? Никогда не бывал на концертах». — «Тогда ты просто обязан сходить. Там будут играть кантри. Тебе понравится» — «А что такое кантри-музыка?»
Представил, что мы пойдем в какой-нибудь бар и там будет сидеть какой-нибудь бородатый старикан с гитарой на коленях. Вместо этого Брайан привел меня на хоккейную арену, что уже показалось мне странным, а потом я оказался в окружении тысяч людей, которые сходили с ума и подпевали каждой песни.
Это был Гарт Брукс. Я не понимал, о чем он говорит, но мне нравилось! Тогда впервые я осознал: «Америка! Теперь я врубаюсь!»
Я все еще был молодым пацаном, мне все казалось новым.
Память
Вспоминаю, когда меня впервые вызвали в основу, мы как раз были на выезде в каком-то захолустье. Меня высадили на какой-то мелком аэродроме, где меня ждал крошечный самолет, который и должен был доставить меня в Нью-Джерси. Я страшился этого перелета. Когда я вышел на взлетную полосу, то, казалось, что там стоит какая-та игрушечная моделька. И тогда я сказал про себя фразу, которую только недавно услышал: «Черт подери!» В тот момент я решил, что-либо я умру, либо сыграю свою первую игру в НХЛ. Так что сел в самолет и на какое-то время просто отключился, потому что я не помню никаких подробностей из той первой игры.
Больше тысячи игр спустя, я — все еще «Дьявол». И теперь мои имя подняли под своды родной арены навсегда. Как я могу объяснить людям, что для меня значит быть частью этой команды? Ну, мы можем поговорить о Кубках Стэнли. Но это всего лишь картинка в моей голове. Это как попросить кого-нибудь рассказать, что он помнит, а он ответит: «Обложку».
Вот еще кое-какие вещи, которые я помню...
Я помню как Кен Данейко, когда его отправляли скамейку штрафников, мог обратиться к судье на полном серьезе: «Реф, за что вы меня удаляете? ЗА ФИЗИЧЕСКУЮ СИЛУ?! Это не преступление, сэр!»
Я помню как Скотт Стивенс, обороняясь против меня и Петра Сикоры на тренировке, относился к этому так, будто он играет в финале Кубка Стэнли против Петера Форсберга. Он был рьяным на тренировке из всех, кого я когда-либо видел в жизни. Мы с Петром сводили его с ума его своими выходами два в одного, короткими передачи, сменами направлений, а он орал на нас: «У вас никогда не будет столько времени в настоящей игре! За все эти ваши европейские штучки вас прибьют! Убьют!»
Я помню, как долгими часами я, Петр и Джейсон Арнотт оставались после тренировок и резвились на льду, катаясь по свободному льду, отдавая друг другу слепые передачи. Все это была направлено на то, чтобы обрести то самое «шестое чувство», научиться понимать, где каждый из нас окажется в тот или иной момент.
Я помню, как во втором овертайме шестой игры финала Кубка Стэнли-2000 я подобрал шайбу в углу площадки и сделал эту самую слепую передачу туда, где по опыту наших многочасовых тренировок шайбу должен был ждать Джейсон Арнотт.
Я помню, как обернулся и увидел, что Арни вскинул руки вверх, и осознал, что мы выиграли Кубок Стэнли.
Я помню то чувство облегчения от того, что, в первую очередь, весь этот изматывающий труд остался позади. И остался не зря.
Я помню, как я, Арни и Бобби Холик после игры поехали навестить в госпиталь Петра Сикору, который оказался там после сильного сотрясения мозга, полученного в первом периоде. Первое, что он сказал, увидев нас в дверях: «Я знаю, я знаю. Я смотрел игру. Мы выиграли Кубок».
Я помню, как привез Кубок Стэнли в родной Тршебич и сфотографировался перед нашим домом. Там, где мы когда-то играли в «хоккей», катаясь в ботинках.
Я помню, что победа в Кубке Стэнли в 2003-м году казалась еще слаще, потому что у нас была уже не такая талантливая команда, но мы нашли свой особый путь.
Болезнь
Большинство людей, глядя на 26-й номер под сводами арены, наверняка вспомнят о двух Кубках Стэнли. Но главный предмет моей гордости — все то, что произошло сразу после этого.
В 2005 году я был очень близок к тому, что моя карьера оборвется, может, речь даже шла о моей жизни. Во время локаута я поехал играть в магнитогорский «Металлург» и однажды ужасно заболел. Подумал, что подхватил простуду, или что-то вроде того. Обратился к врачам, и они тоже пришли к такому же мнению. Он просто отправили меня домой отдыхать. Но мне становилось все хуже и хуже. У меня проявились ужасные головные боли, я просто не мог встать с постели.
Доктора не могли понять, что со мной не так, и тогда я принял решение, которое, возможно, спасло мне жизнь. Я арендовал частный самолет и полетел в Чехию, чтобы выяснить, что же происходит с моим организмом на самом деле.
Через несколько дней врач объявил, что у меня отказывает печень. Я подхватил гепатит А, съев что-то испорченное, пока был в России. Я оказался в настолько плохом состоянии, что печень уже не реагировала на медикаменты. Доктор сказал мне, что последняя надежда — попробовать лечение стероидами. А если и оно не поможет, мне понадобится пересадка печени.
Никогда в жизни я не испытывал такой боли. Голова раскалывалась так сильно, что я не мог ни с кем говорить. Печень распухла так, что мне казалось, что меня тошнит каждую минуту. Моя жена, Петра, которая тогда еще была только моей девушкой, не отходила от меня. Тогда я этого не знал, но врачи уверяли ее, я никогда больше не смогу играть в хоккей, это может быть опасно для моей жизни. Я чувствовал, что моя жизнь уже не находится в моих руках, и это страшное ощущение. Когда-то из-за несчастного случая мой брат потерял очень многое. И теперь нечто похожее происходило со мной. Тогда дело было в его почке, теперь — в моей печени.
Слава богу, лечение дало эффект, и я избежал трансплантации. Но я провел в больнице всего три недели, а когда, наконец, вышел, то не мог даже подняться по ступенькам без посторонней помощи. 10 месяцев ушло на реабилитацию — это было самое трудное время в моей жизни. Первое время после выписки я не мог подняться по лестнице без помощи жены. Сколько раз я думал, что больше никогда не выйду на лед в свитере «Нью-Джерси Девилз».
Даже когда мне разрешили приступить к тренировкам, я должен был быть изолирован в отдельной комнате, потому что мой иммунитет был настолько ослаблен. И эти месяцы восстановления, упорной работы были гораздо труднее, чем победа в Кубке Стэнли. Я был измотан. Казалось, что катаюсь не по льду, а по песку. Но я все же смог вернуться. И ощущение того, что ты снова будешь играть в хоккей, вновь облачишься в игровой свитер... это не передать словами. Будто ты был в шаге от края, но теперь судьба дала тебе второй шанс.
Звонок
А через год я вновь оказался на краю. Мой контракт заканчивался, я был уже почти бывшим «Дьяволом». Лу Ламорелло пригласил меня в свой кабинет: «Слушай, Пэтти, я знаю, много команд готовы предложить тебе большой контракт, но мы себе этого позволить не можем, поэтому спасибо за все и желаю тебе всего наилучшего». Вот практически и все. «Девилз» хотели двигаться дальше. Так что уже готов был подписать контракт с «Рейнджерс» 1 июля, оставалось только поставить подписи. Но, наверное, я вам соврал, что только однажды вел переговоры с Лу. Потому что в тот день я сделал это еще раз.
Я позвонил Лу. Просто позвонил к нему в офис. Даже не знаю, принято ли так делать, но я именно так и поступил. Сказал: «Вы уверены, что мы не сможем ничего придумать? Ведь вместе мы пережили много хороших моментов».
Он сказал пару слов в ответ и повесил трубку. Через 15 минут мне позвонил агент и сообщил, что у нас есть предложение от «Девилз» о семилетнем контракте. Я закончу карьеру в «Нью-Джерси». Все так, как и должно быть. Тот телефонный звонок стал моим вторым лучшим решением в жизни после того, как я улетел тогда из России.
Когда мой свитер будет поднимать под крышу Prudential Center, большинство людей, наверное, подумают о двух Кубках Стэнли и 1025 очках, и это то, что они запомнят о 26-м номере. Но это то же самое, что прочитать книгу, а запомнить только обложку.
Моя история — это история о советском телевидении и скользких улицах. О травме моего брата и той поездке на скорой во время ужасной метели. О переезде в Америку и изучении английского. О Гарте Бруксе и викингах, тренировках с Петром и Арни.
Это история о том, как я почти закончил карьеру и чуть не умер...
О том, как я заново учился ходить по лестнице.
О телефонном звонке Лу.
О том, как я задержался в Нью-Джерси на целых 20 лет и обрел столько теплых воспоминаний. Это история номера 26.
Было приятно быть «Дьяволом» и сводить другие команды с ума на протяжении 20 лет.
Впервые материал был опубликован 3 марта 2018 года
