«Это московский корреспондент. У него хороший фотоаппарат...» Как я гостил у папы Хабиба
Который день я вглядываюсь в это сообщение, отправленное отцу Хабиба — прочитано, нет? Появились ли две синие галочки?
За последние недели это превратилось в ритуал — пальцы сами отматывают ленту вниз. Может, все-таки?..
Пусть не прочитает, равнодушно скользнув взглядом. Пусть не ответит. Не удивлюсь, если где-то в облаке скопились и ждут, когда включится этот телефон, миллионы сообщений. Точно так же проверяют, доставлены ли их ободряющие слова, Дана Уайт и Конор Макгрегор. Что уж я.
Номер этот знает вся Махачкала. А где Махачкала — там и весь мир.
Пусть не читает! Главное, чтоб мелькнул в сети. Очнулся.
А уж когда очнется — телефон включит немедленно. За неделю рядом я Абдулманапа изучил. С его милыми слабостями. Кажется, никто и никогда не пожимал мою руку так крепко. С легким спецэффектом — в виде похрустывающих пальцев.
**
Нет. Пока нет. Мои пять строчек отправлены в никуда. Но я прокручиваю снова и снова сообщения вниз, отыскиваю его номер. В этих цифрах, кстати, ноль пафоса. Ничего повторяющегося. Хотя у людей, катающихся на белых Land Cruiser, обычно и телефоны соответствующие.
Пожелания здоровья, отправленные отцу, не читает даже Хабиб. Наверняка рассудив — вот очнется Абдулманап, сам и ознакомится.
Наверняка так и будет. Среди Нурмагомедовых хлипких нет. Папа Хабиба выкарабкается. Я-то знаю.
Не пойму другое — раз уж все испытания посылаются нам для чего-то... Для чего вот такое? Чем заслужил беду со здоровьем Абдулманап, добрейший из людей?
**
Вспоминаю, как подружились с ним то ли год, то ли два назад. Когда Хабиб придушил Макгрегора? В 2018-м? Значит, тогда.
Картинка сменяет картинку. Улыбаюсь каждой — разве ж забудешь, как вез меня по Махачкале дед-кумык. Желтые усы с размахом, два зуба. Я еще подумал — двух вполне достаточно. К чему гусарство?
Я пытался пристегнуться — и обнаруживал, что ремень-то есть, а пряжка отсутствует. Чуть побледнев, придерживал ремень так. Но недолго.
— Зачем привязываешься? — разгневался вдруг старик. — Ты что, собака?
Папа Хабиба, о котором я столько слышал, высовывался из окна второго этажа. Располагая одним только видом, весьма добродушным. А уж когда рукой помахал — так вообще.
В этой самой комнатушке я и прожил несколько дней. Сам точно так же научился высовываться в окошко, разглядывая мир. Вдыхая море, которое вот, за поворотом.
Только рукой махать в этом городе было мне некому.
**
Мы ездили по аулам, заглядывая к друзьям и знакомым Абдулманапа.
— Вот, — представлял меня. — Московский корреспондент. У него хороший фотоаппарат.
Корреспондентов здесь видели — но люди с хорошими фотоаппаратами у Дагестана в большой цене. Кто ж не любит фотографироваться? Какой колорит, какие красавцы — я не шучу!
Старики в папахах раздвигались, освобождая место для корреспондента. Допускаю, что некоторые из них были года на три старше меня. Протягивали лучок с помидоркой.
Впрочем, кому-то оказывалось за девяносто. Этот человек точно не казался самым старым в селе.
Между делом я обнаруживал, что Land Cruiser Абдулманапа чудо как хорошо смотрелся на фоне мечети, чумазых коров и желтого-желтого заката.
Старики подтягивались и подтягивались — я так и не понял, ежевечерний ли это народный сход к лавочке или по случаю приезда дорогого гостя.
А нынче слушаю слова Хабиба для кого-то из не верящих в эпидемию — «только в моем селе 11 человек от этого умерли».
Не сразу понимаю — а поняв, вздрагиваю...
**
Мы карабкались вдвоем на какие-то горы — я замирал, стоя на краю обрыва: ну и пейзаж! Откуда столько холмов? Что за утес тает в тумане, бледнеет вместе с горизонтом, в нем же и расплывается? «Гляжу в озера синие» — сказал бы про это поэт-песенник Шаферан.
— А вон еще участок Хабиба, — прервал вязь моих размышлений Абдулманап, указывая в сторону огородов. — Подарили после Барбозы. Перед тем боем я особенно волновался.
У папы Хабиба жизнь была поделена четкими линиями — это было «после Барбозы», это — «после Тибау».
Я представил Хабиба копающимся в огороде — и мне стало смешно. Но ненадолго. Буквально на секунду.
Потому что Абдулманап, крупный мужчина, оказался проворным как медведь. Подскочив, резко отдернул меня от края холма. Чуть плечо не вырвал.
Что такое?!
А он, не произнося лишних слов, указал на трещину, змеей ползущую под самой ногой...
**
Как была в махачкалинской округе всякая трасса дорогой смерти — так и осталась. Судя по количеству посмертных столбиков.
Среди указателей цепляюсь взглядом за необычный — «музей Вишневского»...
— Да-да, — замечает Абдулманап. — Тот самый хирург. Изобретатель мази от ран. Родился в этом ауле.
Я смотрю на собственную руку, спасенную когда-то той мазью — и еще раз мысленно благодарю старика Вишневского. Благодарю этот аул. Жаль, не заехали.
— Где же ваш музей? Где пояса? — восклицал я.
Абдулманап обрадовался:
— Мысль есть — устроить здесь гостиницу-музей. Номеров на шесть. Если все это в моем кабинете вешать — стена рухнет! Я 27 чемпионов мира воспитал! Что, и эти награды расставить? Пояса и кубки Хабиба дома лежат. Сейчас дочка Хабиба ими играет.
— Сын не дорос?
— Маленький еще. Кубки ломать племянники помогают. Дом полон детей: у Магомеда трое, у Хабиба двое, у дочери трое... Когда внуки собираются — вокруг меня человек восемь! Только успеваешь выхватывать из рук: «Это не трожь».
— Самый красивый приз Хабиба?
— Самый дорогой подарок — в 2014-м его признали лучшим новичком UFC. Еще лучшим спортсменом России. А самая красивая награда — «золотой мангуст» и «лучшему из лучших». Хабиб только переходил во взрослый спорт, выиграл восьмерку. Вот эти призы держим от детей особенно далеко...
**
Мы возвращались ночной дорогой — и я ужасался, заметив, в который раз Абдулманап тянется за капотеном. Давление шалит.
— Голова болит? — спросил я, знакомый с симптомами.
— Очень, — вымученно кивнул он. — Сядешь за руль?
Пока я мысленно приспосабливался к громадью автомобиля, Абдулманап вырулил к чайной на обочине.
— Лимон при давлении тоже помогает...
Я снова и снова оценивал популярность Хабиба в Дагестане — когда даже его отца узнают в любом кафе. Накидываются с расспросами. А тот оживает, рассказывает — пока я посмеиваюсь над объявлением у стойки «В долг чая не просить»...
А лимон и впрямь помог.
**
До сих пор где-то у меня валяется борцовская резина — это папа Хабиба растолковал: нет штуки полезнее. Лучший в мире тренажер.
— Я тебе сейчас покажу...
Помню, я сжался. Подумал — пришел час испытаний. Произнести как наш фоторедактор «да ну на» что-то не позволило. Скорее всего — страх за мою никчемную жизнь.
Час испытаний ждал наутро. Не совсем «сейчас».
— Во сколько завтра побудка? В 6?
Господи Иисусе. В 6 у меня чаще отбой, чем подъем.
— Ладно, в 7, — сжалился Абдулманап. — Помни — я воспитал 27 чемпионов мира...
«Кажется, буду 19-м» — мысленно договорил я.
Ушел Абдулманап, не прощаясь. Только дверь хлопнула.
Мне показалось, это пограничная ситуация. В которой необходимо лечь спать.
Что я и сделал.
**
Появился Абдулманап в 10 утра, пощадил. Но только в этом — во всем прочем пощады не было. За серьезность намерений говорила та самая резина в руках, лучшей которой тренажера нет.
Мы шли на пляж. А уж там вокруг Нурмагомедова немедленно образовалась толпа. Кто-то играл в волейбол — прекращали!
— Это московский корреспондент, — заводил Абдулманап.
Я расправлял плечи, словно забыв, какое продолжение обычно следует.
— У него хороший фотоаппарат...
Это звучало словно команда — вокруг Нурмагомедова-старшего ту же секунду образовывался полукруг. Выстраивались строго по росту, без ссор и лишних слов. Будто репетировали эту сцену накануне. С одной стороны — человек с веслом, с другой — гражданин с копьем. Все четко.
Я послушно щелкал и щелкал. Теперь у меня терабайты этих снимков.
Снова и снова мы заходили в какие-то каморки, пили чай из обжигающих пальцы стеклянных посудин. Отказаться нельзя.
В историях Абдулманап не повторился, для каждого была своя. А я только успевал наматывать на подкорковое — для будущего репортажа.
— Мы некоторых бойцов выводим, накачиваем, уговариваем... А Хабиба надо успокоить! Есть у него золотое правило — когда в клетку заходит, ни с кем не обнимается. Раз он вышел уничтожать соперника, и соперник — его, нельзя ни на что отвлекаться. Будь серьезным до конца боя.
— Вообще к Хабибу нельзя прикасаться? — почтительно вопрошал какой-то старец. Отложив копье, с которым поучаствовал в групповом портрете.
— Вообще! Даже здороваться с ним не надо!
Повисла тяжелая, восторженная пауза.
— После поздороваешься, — примирительно добавил Нурмагомедов. Все выдохнули с облегчением. Отхлебнули из блюдечек.
— Владислав Третьяк тут рассказывал — возил с собой всюду пластмассового Чебурашку, — внезапно решил обозначиться в разговоре и я. Не довольствуясь ролью человека при хорошем фотоаппарате. — У Хабиба талисманов нет?
— Нет у нас талисманов! — колко взглянул Абдулманап. — Не верим в эти вещи. Мы только к Всевышнему обращаемся.
**
Мы выходили из очередной пляжной коморки. Я выискивал глазами санузел после двадцатой чашки чая. Утирал рукавом варенье вокруг рта.
Абдулманап блаженно поглаживал себя по животу.
Взгляд его вдруг падал на человека с точно такой же резиной в руках, как и у нас. Вернее, у меня. Я в этот день был оруженосец, маленький отважный Голышак.
В глазах Абдулманапа сверкнул не самый добрый огонек.
— Не так! — воскликнул он. — Не так делаешь!
Человек, обмотавший резину вокруг какой-то изгороди, обернулся надменно — это кто здесь с советами? Тотчас улыбка его сделалась почтительной. Почти заискивающей.
Нурмагомедов, отогнав гражданина физкультурника небрежным движением, ухватил резину за края. Уложил вдвое:
— Вот как надо! Вот!
Большой разницы с предыдущим исполнителем я не усмотрел. Но я ведь пока и не чемпион мира.
— Сфотографируй меня, — прервал размышления Нурмагомедов.
Щелк, щелк, щелк.
А мой новый наставник уж выхватывал у кого-то гантели, вытесанные из кирпичей. Я глазам не поверил, подошел ближе — точно, кирпичи! Всё вокруг цветастое и самодеятельное, как итальянское телевидение. Хватило бы места в фотоаппарате.
Щелк, щелк, щелк.
**
В этот день я узнаю, как правильно тянуть эту самую резину — и даже получу ее в подарок. С надеждой на будущие рекорды, как говорится.
Теперь, покрякивая, растягиваю ее в собственном дворе.
Узнал я тогда, как метать копье. Как бежать в гору, не слишком сбиваясь в дыхании. Еще много лишнего для московской жизни.
Подумаю: месяц рядом с этим человеком приравняется к спортивному разряду. «Взрослому», как выражались когда-то. Через полгодика вернусь в Москву мастером спорта.
Быть может, даже вошел бы в восьмерку UFC, вытеснив поблекшего Конора. Хотя — вряд ли. Для этого надо быть умным и смелым. Все эти качества мне не присущи.
Зато я набирался духа и уточнял:
— В каком-то фильме Хабиб произнес: «Однажды я проиграю». Для него это станет трагедией?
— Это будет очень неприятно.
— Он к этому готов?
— Мне один журналист говорит: «Давайте поразмыслим о проигрыше Хабиба». Отвечаю: «Никогда этого делать не буду. Но если случится — приму спокойно, как подобает мужчине...» Ключи от рая — терпение!
Идем молча минуту, другую. Думаю о своем — вот взялся бы я за ум прежде, сегодня бы был мускулистым и почитаемым. Как Нурмагомедов.
— Какие ошибки в жизни особенно хотелось бы исправить? — произношу.
— Я 8 лет назад заставлял своих учеников заниматься английским языком. А надо было начинать 25 лет назад. Как только распался СССР, нам надо было больше общаться с миром.
**
Завтракать водил меня Абдулманап в кафе за угол.
Говорили и там о Макгрегоре. Мне ирландец казался соперником лютым. Как минимум — с шансами.
Абдулманап посмеивался. Говорил, что Макгрегор в восьмерку сильнейших, может, и входит. Но куда ему до Хабиба?
Даже уточнял:
— Восьмой-девятый номер. Думаю, не выше. В первой шестерке его точно нет. Все три моих бойца его уложат! Что Ислам Махачев, что Рустам Хабилов, что Хабиб Нурмагомедов. Никто не встанет против Макгрегора в левую стойку, чтоб биться одной рукой. Где ухватят — там же задушат и поломают. Никаких проблем. Кто с ним будет играть в маятник, вперед-назад?
— Никто не будет?
— Никто! Сначала обмен ударами ногами, бросили, воткнули его вниз головой — и там работаем. Вы хоть в одном бою видели, чтоб мы все время отступали?
Через несколько месяцев — вот так, точно так все и случится.
Но тогда я слушал, поддакивал — но не верил. Абдулманап, по счастью, не замечал:
— Мне по-настоящему тревожно было перед Джонсоном и Барбозой. Но перед Барбозой сильнее.
— Он крутой?
— Очень! Ногами — опасный! Сильнейший в дивизионе.
— Самый страшный удар, который Хабиб пропустил?
— Два. Разворот ногой от Барбозы и боковой удар от Джонсона.
— Хоть раз вам доверительно сказал после: «Я поплыл»?
— Говорил иначе — «Искры полетели. Но не потерялся». Это после удара Джонсона. Тот ударом остановил движение. Но защита была. Не «плыл» Хабиб ни разу. Никогда! Ни падал, не плыл.
— Самый жуткий синяк на его теле?
— Настоящих синяков тоже не было. Как и сечек. Пару раз появлялась синяя точка.
**
Сколько раз заглядывали в это кафе — достать кошелек Абдулманап не позволил ни разу. Даже под это подведя бесспорность теории. Внезапно перейдя на «вы» — учитывая важность сказанного:
— Куда бы мы ни приехали — везде у дагестанца есть кунак!
Даже пристукнул стаканом с компотом по столу. Молчаливые женщины за прилавком вздрогнули и переглянулись.
— Я не знаю — вы окажетесь моим кунаком?
У меня самого чуть компот носом не пошел. Прямо с изюминками со дна стакана. Кто ж откажется?!
— Меня это не страшит, — выдавил я с достоинством. — Просто очертите круг обязанностей.
— Доверенный человек, которого вы заселяете, предлагаете дружбу. Остаетесь верным другом. Вы приезжаете в Махачкалу — я как ваш кунак селю у себя. Вы приезжаете как к себе домой, потом идете по делам. Это принято!
— Согласен быть кунаком! — всплеснул руками я.
Но ждало продолжение.
— А в Москве вы не должны отворачиваться, когда меня видите, — посмотрел прямо в глаза Абдулманап.
— Уж не отвернусь.
— Это уже посмотрим — будете отворачиваться или нет...
В Москве мы так и не повидались. Но еще увидимся. Я-то не отвернусь!
**
А тогда... О, что было тогда!
Идем как обычно на завтрак. Заворачиваем за угол нашего — слышите, «нашего»? Я же кунак! — особняка на улице Гамзата-Цадаса. Натыкаюсь глазами на... Язык не поворачивается сказать, на что. Сегодня это смешно. Тогда — себе не поверил. Возможно ли такое?!
Во всю стену — плакат с насупившимся Коннором Макгрегором! Это в городе, увешанном изображениями Хабиба, кто-то осмелился выставить такое — да почти под его же окнами? Надо быть отчаянной головушкой.
Я останавливаю Абдулманапа. Указываю через дорогу:
— Видели?
Тот не верит глазам, достает очки. Снимает, протирает и снова надевает. Переспрашивает меня изменившимся голосом:
— Это что?
— Это Макгрегор.
— Они что, хотят...
С секунду не договаривает, что именно «они» хотят. У меня роятся в голове версии. Все — кровавые.
Абдулманап же останавливается на гуманной:
— Они хотят, чтоб мои ребята это увидели — разобрали их? — прерывает мои размышления.
Я вспоминаю про 27 чемпионов мира. Которые могут явиться одновременно. Вот будет картина. Тут и я пискну как Д'Артаньян:
— Вас не 28 — вас 19! — и выпячу грудь. После четырех-то дней зарядки и ранних подъемов.
...на завтраке Абдулманап кушает кашу безо всякого удовольствия. На обратном пути подойдет поближе, всмотрится в плакат, покачает головой.
К вечеру оторопь пройдет. Нурмагомедов заговорит сам безо всякой злости:
— Я думаю, Хабиб должен это увидеть. Если пояс возьмет, молодые ребята этого Коннора по кусочкам разрежут. На сувениры.
На том и сойдемся. «Это отрадно» — как заключили бы корреспонденты старой школы.
**
К четвертому дню в том доме я освоился.
Вытирал пыль с огромного бронзового орла. Вставал без спроса на промышленные весы — на таких колхозные рынки взвешивают мешки с картошкой. Удовлетворенно подмечал: трех дней работы с резиной и прогулок по пляжу хватило — минус три кг! В день по одному!
— А Хабиб сегодня вышел на цифру меньше 80 килограмм, — покосился на меня Абдулманап. Достал телефон. — Вот, уже написал мне — утром 79,500...
— Самый большой вес, который он сбрасывал?
— 18 килограмм. Надо было скинуть за 2 месяца и 6 дней. Удалось! После операции приехал, встал на весы — 91! Но это быстро превратилось в 86. Стоило начать тренировки.
— Склонен к полноте?
— Это у нас наследственное. Держимся до 33 лет, потом пошло-поехало. Я когда боролся — весил 71. Знаете, сколько сейчас? Вот сейчас встану на весы... Вот — 111! Ха-ха!
В этом городе, где целомудрие и чувственность не вступают в противоречие, легко дышится.
Я выходил прогуляться вдоль моря до «Приморской», с которой столько связано. Здесь квартировал «Анжи» до Керимова и Это'О. С моего балкона видна была полузатонувшая ржавая баржа в камышах. А на соседнем сидел живой орел, косился недобро. Подарили птицу старики из высокогорного аула футболисту Гудкову. За какой-то выдающийся гол.
Совместной жизни у них не вышло — орла сбросили с балкона, приревновав, махачкалинские вороны. Болтался тот вниз головой, привязанный за ногу. Словно повешенный итальянскими партизанами Муссолини.
А Гудков лишний раз старался в собственном номере не мелькать. Не раздражать злую птицу. Достаточно того, что едва не заклевал его орел прямо на поле — через секунду после торжественного вручения. Приотворял дверь, заглядывал — и снова уходил. Радуя одноклубников сложными синтаксическими конструкциями.
Это Гудков еще легко отделался. Игравшего за «Памир» худенького футболиста Агашкова орел чуть не унес в гнездо. Птенцам на радость.
**
Абдулманап в добром расположении духа — и я подыгрываю как могу. Я и в самом деле им восхищен. Даже полюбил Нурмагомедова-старшего, что уж говорить.
Нырял в интернет папа Хабиба с величайшим наслаждением всякий вечер. Да и днем тоже. Моментально прикидывал, на сколько тысяч выросло число подписчиков у него самого, на сколько у Хабиба. Чем радуют.
— Это наши хейтеры, — нахмурился, разглядев какое-то сообщение.
— А что такое «хейтеры»? — сыграл дремучего я. Используя широкий актерский диапазон.
— Хейтер? — чуть смутился Абдулманап. — Недруг наш. Вот, читай, что пишет.
Кто-то сомневался в дарованиях Хабиба, желая победы его сопернику (тогда еще Фергюсону). Абдулманап ждал немедленной реакции — и моя не подвела:
— Ох, шайтан...
Проговорив слово «шайтан» еще пару раз, я от греха сменил тему:
— В любой команде есть человек — генератор идей. Это вы?
Я знаю, какой будет ответ — и он оказывается точно таким.
— Это я, — легко соглашается Абдулманап. — В этом вопросе я шахматист. Идеи и комбинации должны исходить от меня. Завершает — Хабиб.
— На ком отрабатывали?
— Вот готовились к Фергюсону — в его роли был Сайгид Изагахмаев. Стилем похож на нашего соперника. Длинные руки, хороший грэпплинг в партере. У Хабиба в арсенале три вида борьбы — самбо, дзюдо и вольная. А самое главное во всем этом — боевое самбо. Тот вид, который конкурирует с джиу-джитсу во всем.
**
В отсутствии под рукой Хабиба Абдулманап взялся воспитывать меня. К счастью, не считая безнадежным. Эти лекции были восхитительны.
Возил в какой-то колледж, где учился Хабиб. Важно, что всякий здесь помнит великого чемпиона. Никто Хабибу диплом на жостовском подносе не вынес.
Заезжали в зал, где умывались собственным потом самые заслуженные борцы республики. В лицо-то не узнаю, не такой я специалист. Но назвали бы фамилии — на каждого второго мог бы указать, как Бурлакова Фрося на Немировича-Данченко: «Вот про вас я чой-то слышала...»
Возил к богатым людям этого города — где каждый дом как у эмира бухарского. Заслоняет небеса. В городе-то Абдулманапу проще, а вот в ауле останавливать приходится свой огромный автомобиль почти перед всяким. Желая рукопожатием ответить на поклон.
Вот улыбается застенчиво парнишка с бородой. Довольно хрупкий с виду. Измазанные краской треники, пузырятся на коленях.
— А он ведь Хабиба побеждал... — слышу вдруг.
Если б это сказал не Абдулманап — клянусь, не поверил бы.
— Потом взял автомат, ушел в горы лет на пять. Когда одумался, вернулся — поезд ушел. Какой уже спорт? Все потерял!
Рассказывает, не отвлекаясь от руля, как палили в здешних местах из пушки, славя Хабиба. Ну и Абдулманапа.
— Это когда же? — обрадовался я.
— У нас традиция была — когда рождался сын, стреляли из пушки. Когда у Хабиба родился сын и в тот же день он выиграл, в селе Хунзах сделали два залпа.
— Из пушки?
— Да, древней. Еще царской. Это сейчас райцентр, а когда-то была столица Аварского ханства. Есть у нас старый этнограф Алибек. Вот он и стрелял. У него не только древняя пушка есть. Кнут, седла времен имама Шамиля...
Заглянули и в мечеть. Что в отношении меня — признак особого доверия. Чужого сюда не приведут.
Вскоре, правда, выпроводили. Дожидался на улице конца службы — или как она называется?
**
А сейчас я снова достаю телефон. Смотрю — не доставлено ли сообщение на тот самый номер?
Нет, не прочитано. Не доставлено. Абонент в сети не мелькнул.
Точно так же ждут, когда отзовется мой добрый друг Абдулманап, его дети, внуки, ученики. Вся Махачкала. Да что там Махачкала... Все бойцы мира. Которые не просто уважают этого человека. Любят!
Редакция «Спорт-Экспресс» присоединяется к Юрию Голышаку и желает Абдулманапу Магомедовичу скорейшего выздоровления!
