Газета Спорт-Экспресс № 277 (2770) от 1 декабря 2001 года, интернет-версия - Полоса 8, Материал 1

Толковый словарь иноязычных слов дает слову "феномен" три определения: 1. Явление, в котором обнаруживается сущность чего-нибудь. 2. Редкое, необычное явление. 3. Выдающийся, исключительный в каком-нибудь отношении человек. Вот об этом и будет размышлять в нашей новой рубрике Александр Нилин. О сущности явлений, о редком, необычном, выдающемся, исключительном. О людях и командах, событиях и судьбах - таких, к которым применимо слово "феномен" в любом из своих значений.

"СПАРТАК"

Когда-то давно, услышав в Софии местный футбольный лозунг "Само Левски!" - "Только Левски!", я подумал: как ни хороша страна Болгария, но повезло нам и в футболе с пространством - 1/6 суши, занимаемой нашей родиной. У нас смешно, казалось мне тогда, декларировать предпочтение одной команде перед двумя или тремя другими, по классу ей равными. Так неужели нынешний культ "Спартака" объясним лишь сужением имперской территории?

Мне всегда казалось, что суть "Спартака" именно в его вечной антикультовости.

2 мая 1948 года на перенаселенном в честь открытия сезона динамовском стадионе я болел за ЦДКА, два раза подряд бравший первенство. Счет и в этом матче был в армейскую пользу. Но когда "Спартак" отквитал один из двух пропущенных мячей, на трибунах произошло что-то подобное горному обвалу. И я ребенком ощутил еще недоступную моему пониманию сторону футбола: любить, оказывается, можно и тех, кто проигрывает.

Прошли годы и годы после детства. Не принявший в душе официоза нашей жизни, я тем не менее упрямо дистанцировался от "Спартака", с тревогой сознавая, что намного лучше бы разобрался в характере соотечественников, соединись с ними в их главном футбольном пристрастии. Острее всего почувствовал это, когда на два сезона, работая над книгой о Бескове, невольно превратился в болельщика его команды. Никогда за долгую предшествующую жизнь не чувствовал себя до такой степени не одиноким, как в летнюю пору конца 80-х, когда наезжал в Тарасовку и регулярно ходил на спартаковские матчи.

Настоящих болельщиков "Спартака" из прежних времен отличали не агрессивность и не категоричность, ставшие теперь вроде пароля, а некое свечение, излучение скорее тайного, чем явного превосходства над теми, кто не видит в футболе того, что видят они. Спартаковские болельщики не осуждали всех прочих - они их жалели, как жалеют, скажем, меломаны тех, кому медведь на ухо наступил.

Вслух принято было говорить о духе - особом, спартаковском духе, но уверен, что подразумевался стиль. Стиль, выражающий тонкую избранность и ни при какой погоде не подвластный так называемому большому, помпезному стилю, торжествовавшему, например, в архитектуре или кинематографе. Дух реальнее выковывался в клубах, называемых Николаем Старостиным военными, чуждых нравами принятой в "Спартаке" демократии. В стиле, противоречащем в тоталитарном государстве помпезно-казарменному, для человека, чувствующего на своей шкуре время, в которое загнан, и таился намек на невозможный, а оттого-то и всегда привлекательный для личностей и масс бунт рабов. Между прочим, к имени "Спартак" сначала примеривался клуб армии, но на отождествление с гладиаторами политкомиссары не согласились. Неразделенное в генетических потемках имя, возможно, и сводит фанов в жестокости сегодняшних драк.

Хорошо помню, что осиротевший после ареста братьев Старостиных (внутрифутбольные вожди-авторитеты, невозможные в прочих клубах, превратились в тщательно замазанные чернилами строчки в старых справочниках), "Спартак", суеверно не расставшийся вовремя с ветеранами и оттертый на обочину совершившим победное турне по Великобритании "Динамо" и заматеревшим в чемпионстве ЦДКА, все равно с прежней щедростью был взыскан болельщицким вниманием. "Спартак" и с кажущейся обочины делал сильные ходы - трижды за пять лет выигрывал Кубок. Но в стойкости спартаковского болельщика я склонен видеть не столько благодарность за эти победы, сколько вызывающую милость к павшим, категорически исключаемую советским режимом.

Да, знаменитые братья сами интегрировали "Спартак" в государственную политику. Но они же и подарили своим сторонникам иллюзию футбольной независимости - пусть она и выражалась всего-навсего в особой манере игры. Не так уж мало, если вдуматься.

В самом начале 60-х "Спартак" едва не уступил на ближайшие годы эстетическое лидерство "Торпедо", но выручила глубина корней. А уж в 70 - 80-е "Спартак" и с провалами (хотя всех успешнее противостоял он киевской машине Лобановского) оставался "Спартаком", будоражившим общественное сознание, заставлявшим поверить в миф о народной команде. "Спартак" принадлежал тогда не толпе, не массе и даже не публике, но, как некий самочинный символ, тем, кто надеялся остаться просто народом, а не новой исторической общностью, требуемой властью.

При развале империи "Спартак" вдруг остался едва ли не единственным институтом воздействия на общество, не потерявшим былого значения. Вокруг превратившегося в метафору новой России старого "Спартака" терпели бедствие "Титаники" с "Варягами". Где, недоумевают все вокруг, Большой театр? Где кино в его прежнем значении? Где ажиотаж вокруг хоккея и фигурного катания (при том, что фигуристы и фигуристки по-прежнему в чемпионах)? Где "Современник", где Таганка, где Евтушенко и Вознесенский с аншлагами в Политехническом, где не заимствованные за границей телепрограммы? Один "Спартак". На всех.

Александр НИЛИН