Газета Спорт-Экспресс № 130 (7074) от 17 июня 2016 года, интернет-версия - Полоса 16, Материал 1

ХРОНИКА

МОЙ “СЭ”

Предложение редакции принять участие в рубрике по случаю 25-летия “Спорт-Экспресса” совпало с собственным желанием рассказать о союзе со ставшей родной газетой, продолжающемся без малого два десятка лет. Путькней, сложный, длинный, начался задолго до рождения “СЭ”. Контурно его обозначу.

СПАСИБО ТЕБЕ, “СЭ”!

Аксель ВАРТАНЯН

ПРОЛОГ

Острое, неодолимое желание стать спортивным журналистом возникло еще в школьные годы. Осуществлялось частично, не в полном объеме. В начале 60-х отослал в журнал “Спортивные игры” статистическую заметку. Завотделом футбола Юрий Лукашин без промедления опубликовал опус незнакомого провинциального студента. На предложение: “Пишите еще”, - откликнулся сразу. Через несколько лет Лукашина сменил другой завотделом. Ничего не изменилось, сотрудничество продолжалось. Но после неблаговидного поступка товарища (не буду называть его фамилию) я в одностороннем порядке прекратил связь с журналом.

Переживал сильно, на несколько лет забросил статистику. Вернул меня к жизни главный статистик страны Константин Есенин. Мы были знакомы, переписывались, он гостил у меня в Тбилиси, я навещал его в Салтыковке, на даче родителя - поэта Сергея Есенина. Мое исчезновение с “радаров” не осталось незамеченным. В первом после долгой паузы письме он попытался (видимо, знал о причине разрыва с “СИ”) вернуть меня в волшебный мир цифр. Небольшие отрывки из ставшего для меня целительным письма процитирую:

“Вот взять вдруг и написать… А почему бы и нет. Тому, оставшемуся в 64-65 годах стройному и болезненно-самолюбивому… Захотелось вернуться ну хотя бы лет на пять назад. В Тбилиси, к Акселю Татевосовичу, который ушел от того 65-го куда-то в сторону, своей дорожкой…

Почему-то бросил этот целительный бальзам - футбольную статистику… Канул… Ау, Аксель Татевосович! Вы живы?! А если живы - встряхнитесь, дайте знать о себе пока еще неистребимому К.С.Есенину”.

Встряхнул меня Константин Сергеевич, вернул к жизни, и я вновь жадно прильнул к “целительному бальзаму”. Уже надолго, навсегда. На восстановление образовавшихся за годы простоя пробелов потребовалось из-за большой занятости в школе несколько отпусков, благо, для учителей широкоформатных, двухмесячных.

Решил никогда больше не писать, проводил досуг с волшебными цифрами в свое удовольствие. Не выдержал и на просьбу редактора грузинской спортивной газеты “Лело” Арчила Гогелия (узнавшего каким-то образом о содержимом моих закромов) откликнулся. А тут и весточка от вернувшегося в “Спортигры” Лукашина поступила. И пошло-поехало.

Когда вернулись с женой на постоянное место жительства в Москву, Юрий Савельевич привлек меня к работе над календарями-справочниками, трудоустроил. Недолго поработал в ежемесячном журнале “Вратарь”. Параллельно предлагал статистические заметки в “Футбол”, которые, к удивлению, ни разу не были отвергнуты. Более того, получил от редактора, Олега Сергеевича Кучеренко, предложение, от которого не мог отказаться. Так осуществилась главная мечта жизни: я вступил в законный брак с популярным, неповторимым в то время спортивным изданием.

ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА

По прошествии нескольких дней слышу в трубке взволнованный голос маститого журналиста, колючего, задиристого, бескомпромиссного полемиста Аркадия Романовича Галинского: “Аксель, случилась сенсация! Вы представить себе не можете - группа журналистов откололась от “Советского спорта” и скоро организует свою газету, какой в СССР еще не было!” Заинтригованный, с нетерпением ждал рождения “младенца”, сыгравшего, как оказалось, огромную роль в моей жизни. Знакомство с “СЭ” состоялось 14 августа 1991 года.

Галинский оказался прав. Газета поразила, ошеломила - внешним видом и содержанием. Оперативность, подача материалов, раскрепощенный язык, стиль, независимые, оригинальные, самостоятельные суждения… Это была бомба! При всех неизбежных издержках роста - непривычный для страны советской налет сенсационности, броские для привлечения к себе внимания заголовки, совершенные в спешке ляпы, фактические ошибки - газета, не предпринимая, казалось, видимых усилий, влюбляла в себя с первого взгляда.

И меня, уже “окольцованного”, со страшной, неконтролируемой силой потянуло “налево”. По натуре я однолюб, но ничего с собой поделать не мог. Был близок к нарушению одной из главных христовых заповедей. Удерживало от рокового шага данное Олегу Сергеевичу слово. Увидев в “СЭ” серьезного конкурента, Кучеренко вызвал меня в кабинет и в присутствии Галинского сказал: “Вы можете публиковаться в любых изданиях, но только не в “Спорт-Экспрессе”. Обещаете?” Скрепя сердцем, пообещал.

Прошло недели две. Галинский, взяв на себя роль посредника, сделал мне от имени руководства “СЭ” официальное предложение: “Соглашайтесь, не прогадаете”. Сердце вырывалось из груди, в висках стучало… Собрав остатки воли в кулак, едва вымолвил: “Рад бы, Аркадий Романович, но я ведь слово дал. В вашем присутствии”. Разговор прервался. Семь лет держался. Не скажу, что сохранял верность, измена совершается и в мыслях.

Освободил меня от оков грянувший в 98-м дефолт. Цены раза в четыре взметнулись вверх, зарплата, соответственно, вниз. Прожить на нее, имея на иждивении двух еще не работающих дочерей, жену-домохозяйку, тещу и необыкновенной красоты черного кота, было невозможно. Кучеренко с пониманием отнесся к создавшейся ситуации. Он никого не удерживал.

Лежу в отключке. Извиняюсь перед женой: только что отверг соблазнительное предложение нового владельца “Советского спорта” - была на то причина. И тут звонок, спасительный, вернувший к жизни. Из “СЭ”, от Константина Клещева. Пригласил в планируемый с нового года еженедельник - “Спорт-Экспресс Футбол”. Истерзанное, еще предынфарктное сердце не подвело, справилось.

СВЕРШИЛОСЬ!

Наутро, в назначенный час, я на улице Красина. Знакомлюсь с Константином Петровичем и вместе с ним следую в кабинет главного. Навстречу улыбающийся, с протянутыми руками, импозантный, величественный Владимир Михайлович Кучмий. Здесь же два заместителя - Владимир Титоренко и Владимир Гескин. Вижу их впервые, а впечатление такое, словно после продолжительного отсутствия вернулся в родную семью. Обстановка непринужденная, беседа свободная, между разговором как-то незаметно условия обсудили. Без проблем. Главное - не писать на стороне - принял безоговорочно.

- Первый номер журнала выйдет в конце марта, - говорит Кучмий, - но трудовую книжку можете принести хоть сейчас, оформим на работу сегодняшним числом.

На дворе - декабрь 1998 года. Не чувствуя ног, лечу в “Футбол”. Захожу к Кучеренко с заявлением об уходе. Подписывает. “Мне жаль расставаться, но я вас понимаю и не осуждаю”. Прощаясь с Олегом Сергеевичем, едва сдерживаю слезы. Прекрасный специалист, знал футбол от и до, человек мягкий, демократичный. Да и с ребятами ладил. С “сокамерником” (помещались в одной комнате), совестливым, порядочным, эрудированным Иваном Тимошкиным. С яркими, тогда еще молодыми журналистами - Олегом Винокуровым, Александром Шмурновым, Михаилом Мельниковым. Двое последних сегодня популярные, широко известные футбольные комментаторы. И, конечно же, с Михаилом Гершковичм. С этим уникальным футболистом и прекрасным человеком посчастливилось поработать несколько лет. Связи не прерываем, перезваниваемся.

Расстались мы с Кучеренко цивилизованно, без взаимных претензий.

Мигом вернулся обратно, и с 14 декабря 1998 года стал сотрудником самого читаемого в стране спортивного издания. Гораздого на поступки неординарные. В августе 91-го ГКЧП, захвативший на несколько дней власть в стране, особым распоряжением приостановил выход печатных изданий. “СЭ”, рискуя, не думая о последствиях, не подчинился, и очередной номер свежепахнущей газеты ранним утром лежал в киосках. Через семь лет новое потрясение - дефолт. В стране паника, массовое обнищание (кое-кто на этом нажился), а “Спорт-Экспресс” плодится и размножается: разродился двумя еженедельниками и прекрасно иллюстрированным ежемесячным журналом.

“Аксель, ДЕРЖИТЕ СЕБЯ В РУКАХ”

“СЭФ” разместился в просторном помещении второго этажа. Сложился крепкий, дружный коллектив единомышленников, энтузиастов. Мне дали карт-бланш: пиши, сколько сможешь. В “Футболе” (без упреков) я находился на легкой, “лечебной” диете. Выполнял по заведенному там порядку разные функции, напрямую не связанные с основной. А тут зеленый свет дали. Включил максимальные скорости, открыл шлюзы, зафонтанировал. Клещев перед планеркой спрашивал: “Сколько вам нужно полос?” Услышав ответ, пытался урезонить: “Аксель, держите себя в руках”.

Не внял, не рассчитал сил, надорвался - инфаркт. Боли в грудине и под лопаткой чувствовал давно, значения не придавал - пройдут. Добило интервью с арбитром Андреем Бутенко, приятным в общении, ценящим юмор человеком. Сам напросился. Два жарких августовских дня, превозмогая боль, ходил к нему на работу и по три-четыре часа допрашивал с пристрастием. Дома полученные “показания” печатал на пишущей машинке. Каждый удар по клавишам вызывал боль. Работу сдать успел.

Лежу в палате, по требованию врачей неподвижный. Через жену (работала у меня по совместительству курьером) прошу прислать сверстанную полосу. Кто-то из коллег (посещали меня ежедневно) просьбу исполнил. Углубленный в работу (сосед по палате помог чуть приподняться), не замечаю делегацию в белых халатах, совершающую обязательный утренний обход. Отвлек меня от работы голос главврача:

- А это кто такой?

- Больной, - докладывают, - инфарктный.

- Когда поступил?

- Позавчера.

Устроив подчиненным разнос, дал дельный совет: “Ему не сердце - голову лечить надо”. Больше он в палату не входил.

Оклемался я, выкарабкался. Журнал тем временем полюбился, набирал обороты, тираж рос и года за полтора взлетел со стартовых 18 тысяч до 70! Сразили его в высоком свободном полете.

Готовлю очередной материал. Голос жены: “Тебя к телефону”. В трубке прерывающийся от волнения голос стенографистки Лены: “Аксель, ваша статья не пойдет… Журнал закрыли”. Небо опустилось на землю, стало темно. Привел меня в чувство ангел-хранитель, Кучмий. Позвонил через четверть часа, успокоил:

- Вы в порядке? Не волнуйтесь, продолжите работу в газете.

ПЕРВЫЙ БЛИН - КОМОМ

Предлагаю рубрику - “Как начинался советский футбол”. Первый блин комом вышел. В дебютной главе допускаю чудовищную ошибку: председателя СНК Вячеслава Михайловича Молотова, подписавшего постановление о назначении Ивана Харченко главой Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта, назвал Вячеславом Ивановичем. Перед версткой материал читали редактор отдела футбола, главный редактор, в бюро проверки… Никто, включая автора статьи и этих строк (всегда, уже в полосе, устраиваю контрольную читку), на очевидный ляп внимания не обратил.

Ранним утром следующего дня позвонил журналист, часто обращавшийся ко мне с разными просьбами, и с едва сдерживаемой радостью сообщил пренеприятнейшую новость: “Отчество Молотова не Иванович, а Михайлович”. Меня как обухом по голове. Как я мог? За четверть века работы в школе (преподавал русский язык, литературу, историю и обществоведение в старших классах) ежегодно и не раз называл товарища Скрябина (настоящая фамилия Молотова) по имени и отчеству, много чего о нем ребятам рассказывал. А тут такое. Стыд, позор, как людям, радушно меня принявшим, в глаза посмотрю?

Еду в редакцию с твердым намерением чистосердечно признать вину и позволить покаяться перед читателями. Никто ничего не понял - ошибка осталась незамеченной. Поняв, просили сохранять спокойствие, мол, дело житейское, все ошибаются. А просьбу опубликовать извинения в газете решительно отвергли - у нас не принято. Я настоял и через несколько дней исповедовался, снял с души тяжелый груз. С вашего позволения передам содержание исповеди:

“ПРОШУ НЕ ВИНИТЬ Вячеслава КОЛОСКОВА

Не так давно главный редактор “СЭ” Владимир Михайлович Кучмий просил меня время от времени напрямую обращаться к читателям. Я обещал - при удобном случае. Случай настал, только удобства при этом не испытываю.

В прошлый понедельник ваш покорный слуга, как бы поделикатнее выразиться, опростоволосился, назвав известного политического деятеля Вячеслава Михайловича Молотова Вячеславом Ивановичем.

Как такое могло случиться? Ответ дали коллеги из различных изданий, поспешивших выразить искренние соболезнования по случаю постигшей меня катастрофы. Помимо моральной, была оказана помощь и осязаемая - целебные успокоительные препараты психологического воздействия с преобладанием: “не ошибается тот, кто ничего не делает”. Сеансы психотерапии умножили коллекцию журналистских ляпов (один образованнейший мой приятель рассказал, что назвал космонавта Юрия Алексеевича Гагарина Юрием Петровичем по ассоциации с известным режиссером Любимовым). И, наконец, был назван истинный виновник случившегося… президент РФС: мол, любой, хоть чуточку интересующийся футболом, разбуди его среди ночи, услышав Вячеслав, автоматом выдаст - Иванович.

Бывало, критиковал немножечко первое лицо российского футбола, как мне казалось, по делу. Возможно, ошибался. Суть не в том. Сегодня категорически заявляю: мнение собратьев по перу не разделяю, претензий к Вячеславу Ивановичу (после пережитых потрясений чуть было не назвал его Вячеславом Михайловичем) не имею. За все в ответе только я один. Подвел себя и команду “СЭ”, за которую сейчас играю. За гол, забитый в свои ворота, приношу извинения коллегам и вам, уважаемые читатели.

Искренне уважающий вас старый грешник Аксель ВАРТАНЯН”

Наутро получаю звонок от главного: “Отлично. Ваше покаяние понравилось мне даже больше, чем статья”. Проявил такт Владимир Михайлович, поддержал, успокоил. Вопрос был снят. Зная, как болезненно воспринимаю свои промахи, позволил публично извиняться уже без разрешения редколлегии.

Приостановил рубрику волевым усилием - неожиданно появилась возможность поработать в наглухо закрытых партархивах, напичканных документами с грифом “Совершенно секретно”. Чуть приоткрыли их распоряжением первого российского президента Бориса Ельцина. Один, РГАСПИ (томились там в застенках документы до 1953 года включительно), находится на Большой Дмитровке в доме 15, другой (РГАНИ) - на Старой площади: улица Ильинка, дом 12.

В АРХИВНЫХ НЕДРАХ

Немедля беру отпуск и погружаюсь в тщательно охраняемый от собственных граждан таинственный мир. С трепетом необычайным перелистываю выгоревшие, пожухлые листочки, сохранившие величие, обаяние и огромную притягательную силу. Прикосновение к ветхим страничкам волнительно: в них пульсирует ВРЕМЯ. Вернулся на десятилетия назад, погрузился в иной мир, читал документы, подписанные Сталиным, Молотовым, Маленковым, Берия, Сусловым… Независимо от отношения к этим людям (а как должен относиться к ним нормальный, вменяемый человек) прикоснулся к нашей истории - неоднозначной, героической, сложной, местами трагичной. Вожди ставили автографы разноцветными карандашами, и только Лаврентий Павлович - американской паркеровской авторучкой, начиненной красными, цвета крови, чернилами, что весьма символично.

Ходил я в архивы, как на работу, трудился от звонка до звонка, но времени не хватило. Результаты “археологических раскопок” впечатлили редактора. Загорелся, предложил открыть новую рубрику.

- Придется повременить, - робко промолвил я. - Не все успел изучить. Мне бы продлить отпуск хотя бы на месяц - без содержания, без оплаты.

- Да хоть на два. Продолжайте работу, а насчет оплаты не заикайтесь даже - труд должен вознаграждаться.

Вернулся из отпуска обогащенный, но чувство неудовлетворенности осталось. В толстенных папках (делах) под общим названием “Отдел пропаганды и агитации” - россыпь документов: литература, искусство, спорт… В поисках интересующих меня (и редакцию) тем пролистывал, истекая слюной, еще не опубликованные в то время материалы об Ахматовой, Зощенко, Пастернаке, писателях и поэтах, в основном доносы и компроматы, подписанные их коллегами по цеху, включая высоких чиновников из руководства Союза писателей. Находясь в жесточайшем цейтноте, не смог хотя бы бегло их просмотреть.

Добытые из архивных недр сокровища (помимо футбола - хоккей, шахматы, бокс и т.д.) публиковались в “СЭ” года полтора. Порох в пороховницах оставался, футбольные дела придерживал для нового проекта. Долго носил его в себе. Как-то не выдержал, открылся Юрию Голышаку, спросил, стоит ли ввязываться в громоздкую долгоиграющую затею. “Стоит, - ответил. - Идите к Кучмию, благословит”. Совету внял, пошел, благословение получил. Не сразу. Сомнения редактора одолевали: “Вы уверены, что “Летопись” вызовет интерес?”

Я никогда и ни в чем не бываю уверенным, особенно когда дело касается собственных творений. Честно в этом признался. Заметив мою растерянность, предложил: “Давайте попробуем”. Попробовали. По прошествии месяца Кучмий подошел ко мне, приобнял: “Нормально, продолжайте”. Все еще продолжаю, как видите.

Внезапная смерть основоположника “СЭ” потрясла. В 1980-м я лишился отца. В то время был уже самодостаточным, материально независимым, но когда его не стало, почувствовал себя беззащитным, опоры лишился. Похожие чувства испытал и со смертью Кучмия. Огромная благодарность и низкий Вам поклон, Владимир Михайлович. За поддержку и понимание, за все, что Вы для меня сделали.

Эти слова обращаю и к преемникам Кучмия. Спасибо за доверие и лояльность, за то, что не ограничиваете в выборе тем и все еще терпите “Летопись”, выделяете под каждую главу целую полосу, что для спортивной газеты, насыщенной множеством текущих (и не только) событий, роскошь непозволительная. За доброжелательную атмосферу, в которой чувствуешь себя счастливым человеком, забываешь о возрасте и многочисленных болячках.

Благодарю вас (всех, с кем довелось сотрудничать в “СЭ” в течение 18 лет), дорогие мальчики и девочки. Вы продлеваете мне жизнь, поддерживаете к ней интерес.

Спасибо тебе, “Спорт-Экспресс”, живи долго и счастливо.

Р.S. Длинный перечень фамилий, чтобы ненароком никого не пропустить и не обидеть, не зачитал, но двум женщинам (считаю их соавторами) с вашего позволения несколько строк посвящу.

Ольга Егоренкова. Возглавляет группу корректоров, опытных, знающих дело, профессионалов высокого полета. С дистанции прожитых лет обращаюсь к ним: “Девушки”. Смущаются, но не возражают. Думаю, не только из уважения к моим сединам.

Ольге не повезло: приходится читать громоздкие главы “Летописи”, изложенные мелким шрифтом на объемной полосе - эдакие “кирпичи”. Она мужественно несет тяжелый груз на нежных, хрупких женских плечах. Разобрав глыбу на составные части, под микроскопом исследует каждый кирпичик. Качественную продукцию ОТК пропускает, а ту, что с изъяном, даже незначительным, предъявляет производителю. Мне, то есть. Подхожу к “лобному месту” со своей полосой, диктую замеченные ляпы, описки, ошибки и с трепетом, с похолодевшими конечностями, словно школьник перед экзаменационной комиссией, ожидаю вердикт. Услышав: “Сегодня к вам вопросов нет”, - пулей выбегаю на волю, едва сдерживая радостный вопль: “Сдал!”

Так бывает не всегда. Вопросы возникают, иной раз застают врасплох: нелепо фразу составил, обнаружился раздрай в падежах, глагольных категориях… Природа ошибок мне известна: неоднократно в процессе работы корректируя собственный текст, одно слово изменил, другое, от него зависимое, в спешке или по рассеянности не потревожил. Стыдно. Чему детей в школе учил, подумают. Может, и не подумают, но все равно неловко. Облагороженный Ольгой вариант и выходит на поверхность. К вам, уважаемые читатели.

Другой персонаж - Ирина Сазонова. Единоутробная супруга. В июле 50-летие знакомства отметим, а года через полтора, если Господь не станет возражать, и золотую свадьбу. Ирина - из категории самоотверженных русских женщин, кто без колебаний в избу горящую… Продолжение вы знаете. Последовательница жен-декабристов. После сочетания браком бросила, будучи студенткой второго курса, Институт связи, Москву, маму, бабушку, младшего брата и последовала за мужем в неведомые края.

Сыграла в моей профессиональной деятельности роль ведущую. Тайную мою мечту, казавшуюся тогда несбыточной (я о работе в “Советском спорте” и “Футболе”), поддерживала неизменно. Помню, в середине 70-х шли мы по улице Архипова, где редакция “Советского спорта” помещалась. Заметив мое состояние, предрекла: “Ты будешь здесь работать”. А ведь сбылось.

Попав в “СЭ”, безразмерный мой рабочий день перешел разумные пределы. Во время недельных “запоев” (так называю пребывание с раннего утра и до позднего вечера в архивах и библиотеках, где перелопачиваю по 60-70 годовых комплектов газет) практически не оставалось времени для общения. Добыв ценный материал, классифицирую его, составляю планы каждой главы и пишу. Тяжело, мучительно, черкая и перечеркивая. От домашних забот освобожден. Впрочем, что это такое, не знаю, даже гвоздь вбить не умею. Робкие просьбы пойти в театр, в гости к родственникам и знакомым, да просто в парке погулять отвергаю категорично. Ни слова упрека. Тружусь в условиях комфортных, стерильных, в полной тишине.

В творческом процессе, когда обращаюсь к ней за советом, участвует охотно. Оберегает (и предостерегает) от резких, с перехлестом, суждений или неосторожных, непопулярных, не поощряемых ныне фраз, неудачных, с претензией на остроумие, оборотов речи… С чем-то не соглашаюсь, к чему-то прислушиваюсь. Чаще оказываюсь не прав. Приоткрыл завесу жизни личной (что для меня нехарактерно) для того только, чтобы показать: без поддержки Ирины, ее такта, терпения, внимания многолетний мой союз со “Спорт-Экспрессом” стал бы невозможен. За что ей искренне признателен.