Газета Спорт-Экспресс № 31 (7270) от 13 февраля 2017 года, интернет-версия - Полоса 16, Материал 1

ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ

Сегодня легендарному тренеру по фигурному катанию Татьяне Тарасовой исполняется 70 лет. Накануне юбилея с ней встретился обозреватель “СЭ”.

Татьяна ТАРАСОВА: “ЛИШЬ ПОСЛЕ МОЕЙ ПЯТОЙ ПОБЕДНОЙ ОЛИМПИАДЫ ОТЕЦ СКАЗАЛ: “ЗДРАВСТВУЙ, КОЛЛЕГА”

Игорь РАБИНЕР

Сегодня у этой великой женщины юбилей. На ее даче в деревне Бузаево соберутся десятки умных, гордых и ярких гостей, среди которых не будет ни одного чужого. “Нужных людей не приглашаю, - рубит она со своей фирменной, знакомой всей стране интонацией. - Все - любимые”.

Гостям не будет давать забыть о себе пудель Шура, выдрессированный Татьяной Анатольевной до степени невообразимой. При мне он проскакал на задних лапах в мечте о конфете от хозяйки через всю гостиную, без труда делая обороты в 360 градусов. Если бы пудель ввинтился в воздух и прыгнул тройной тулуп, я бы не удивился. Это же собака Тарасовой.

Еще пять дней назад мы с Татьяной Анатольевной не были знакомы. Более того, мне и в голову не могло прийти, что однажды появится возможность с ней пообщаться. Ведь оба своих интервью о фигурном катании я сделал ровно 20 лет назад. И в чем сразу признался, когда дозвонился ,- что в ее виде спорта ничего не смыслю. Все равно ведь раскусила бы на первой же минуте.

Накануне главный редактор подал идею: мол, вы с Тарасовой родились в один день, сам Бог велел попробовать! В первый момент она, измученная интервью в предъюбилейные дни, энтузиазмом не воспылала. Но когда речь зашла о хоккее и я произнес слово “отец”, согласие вдруг было получено моментально.

И уже на следующий день мы два с лишним часа общались в величественной гостиной в окружении сотен фотографий на стенах, каждая из которых - историческая. Тарасова беспокоилась: “Вам не холодно? Здесь прохладно, как на катке”. Господи, да даже если бы мы разговаривали на открытом катке, я бы на первой минуте перестал температуру замечать.

А потом Татьяна Анатольевна кормила журналиста обедом, параллельно сурово отвечая на звонки с телеканалов с просьбой поговорить о Евгении Медведевой: “Поговорим, но запомните - не “поворота”, а “оборота”!” Мне-то повезло - за два с лишним часа Тарасова на меня ни разу не осерчала. Это уже было достижение.

Самое тонкое и сложное в разговоре с ней - ее паузы. Нет - Паузы. В такие секунды ты понимаешь, что имел в виду Станиславский. Иногда они могли продолжаться полминуты. И ты никогда не знал, конец ли это ответа или, напротив, оборот (не поворот!) мысли перед заходом на что-то еще более важное. И обязан был почувствовать, в какой момент имеешь право открыть рот.

Спустя полтора дня посмотрел о Тарасовой фильм на Первом канале. И понял, о скольком еще не спросил. Впрочем, мне ли жаловаться? Сам факт такого разговора для журналиста - счастье.

ПАПА ПИСАЛ В ГАЗЕТЕ “ПРАВДА”, ЧТО МЕНЯ НАДО УВОЛИТЬ

- Отец когда-нибудь говорил, что гордится вами? - спрашиваю Тарасову.

- Нет. А чем гордиться-то? У нас в семье установка была - каждый делает то, что может. На максимуме. Это просто правильно - так чем гордиться? Только после пятой моей победной Олимпиады он сказал мне: “Здравствуй, коллега”.

И мама не хвалила. У нас это не было принято. Это не значит, что мы с сестрой недолюбленные. Но похвала с маминой стороны была одна. Вот здесь, на даче. Она сидела в тишине и вдруг сказала: “Танечка, какая же ты молодец. Построила своими руками такую дачу, где всем нам хорошо”. Это все еще были живы. И я запомнила.

- Вас же отец на тренерскую стезю и направил? После того, как вы получили травму, несовместимую с дальнейшим катанием.

- Да. Я вся была в печали, из которой папа меня вытряхнул. Хотела танцевать, училась, поступала - и в “Березку”, и в ансамбль Моисеева. Но рука моя была как тряпка. И отец сказал: “Иди на каток, помогай своим друзьям. Тренеров нет ни черта. Бери детей - и, если будешь хорошо работать, будешь счастлива всю жизнь”. Так и оказалось.

Не знаю, как родители отпускали со мной своих детей. Мне было 20 лет, тем же Моисеевой с Миненковым - 12-13. Я была в беленьких носочках, беленьких тапочках “Дружба”, в коротеньком платьице в горошек из ситца. Не знаю, откуда у меня была такая наглость, но уже тогда я была уверена, что они будут чемпионами мира. При том что мы катались только на открытом катке, на закрытые нас еще не пускали.

А главное - у меня было чувство ответственности. Помню сбор под Ростовом-на-Дону. Там было 36 детей, включая Вову Ковалева (будущий двукратный чемпион мира, серебряный призер Олимпиады в Инсбруке. - Прим. И.Р.), за которым по всему лесу надо было мотаться, чтобы он никуда не пропал. Там плохо кормили. И тогда я шла в здание напротив, в горком партии. И по красной дорожке легко бежала через ступеньку в главный кабинет. Мне говорили: “Девочка, ты куда?” - “Туда, куда надо”. И с этого дня кормили хорошо. Дети видят это. Они не могут наплевать на твой фанатизм, заботу о них.

- Вы, кажется, актрисой хотели стать, а отец запретил поступать?

- Не актрисой. Я хотела поступать в ГИТИС на балетмейстерский. Но отец сказал маме: “Артистов у нас, Нина, в доме не было и не будет”. Вопрос был закрыт. В итоге я постигала эту науку по ходу жизни. Мой муж Владимир Крайнев (выдающийся пианист и музыкальный педагог. - Прим. И.Р.) говорил, что я хорошо слышу музыку. Смотрела множество балетных спектаклей, была допущена к Игорю Моисееву на репетиции. На всех ступеньках в Кремлевском Дворце съездов сидела, смотрела все по тысяче раз, как и в Большом. Это было и остается моей страстью. И больше всего скучаю по тому, что не ставлю.

Я видела изнанку папиной славы. Как он работает, как отдается. И как страдает. Поэтому с самого начала понимала, что эта профессия - не сахарная. Но так захватывало! В том же Ростове мы с подругой Ирой Люляковой открывали каток - там не было ни заливщика, ни машины. А было только два шланга. И вот мы с ней чистили, заливали лед, потом на нем катались. И так - четыре раза в день. На одну заливку уходил час. Зато мы знаем, как руки стынут.

Но это все равно была очень счастливая жизнь. И есть. Если бы не болезни и смерти моих близких. Это самый тяжелый момент. Но, наверное, он у всех случается, и его надо как-то пережить. Я пережила. Потому что - жива...

- Неужели, когда вы начинали, все эти классические стереотипы вроде “На детях гениев природа отдыхает”, “Понятно, папа во всем ей помог” не вызывали соблазна выбрать другую профессию?

- А я все это не чувствовала. Просто пошла туда, где с первого дня стала нужна и счастлива. При том что папа писал в газете “Правда”, что федерация фигурного катания, видимо, обалдела, что доверила молодой девчонке работать в сборной СССР. А просто так получилось, что я взяла пару, которая сразу попала в сборную.

- Папа? О вас?

- Да-да. В “Правде”. Что меня надо уволить.

- И вы ему дома ничего на это не сказали?

- А что я могла ему сказать? Это было его мнение! Еще не хватало, чтобы я ему что-то говорила. Он-то лучше знает. И это, наверное, было правильно. Я была 20-летней девочкой, которая в танцах, извините, ни ухом ни рылом.

ЕСЛИ БЫ НЕ ЗНАЛА, ГДЕ МОИ СПОРТСМЕНЫ, ПОКРЫЛАСЬ БЫ КОРОСТОЙ

- Разговаривал с Михаилом Грушевским, и он сравнил сложность вашей карьеры при таком великом отце с Константином Райкиным.

- Я не хотела опозорить отца. Это было как бы неприлично - работать там, где папа. Поэтому я никогда не была в ЦСКА. Когда каталась - в “Динамо”, когда работала - в профсоюзах.

- Меня всегда интересовала тема великой наследственности в спорте. Передается ли на генетическом уровне умение управлять людьми?

- Думаю, что во многом - да. Кровь же не водица. Миша Жванецкий писал своему сыну: “Сынок, имей совесть, а потом делай все, что хочешь”. Потому что совесть не дает делать как попало. И ответственность, которая у меня с юных лет, она от мамы и папы. Мама была не слабее папы. Она вела большую работу с женами хоккеистов, которые ее очень любили. А скольких людей она вылечила от разных кошмарных заболеваний! Не жалела себя. Как и отец, и сестра Галя. У нас вся семья склонна к самопожертвованию.

Это нелегко. Но без этого невозможно. Нельзя ни за что не отвечать. Сейчас даже почти ведущие тренеры могут не знать, где лечатся их спортсмены, где они проводят время. Со мной это было невозможно. Я сошла бы с ума. Хоть они за границей, хоть в лесу - я должна знать, где они и с кем. Не ради интереса, а ради процесса, который у меня в голове. Конечно, им было тяжело. Но они видели, что я схожу с ума, если не знаю. И жалели меня. Жалели, что я вся покроюсь коростой, аллергией. И из-за такого отношения им стыдно работать вполсилы. До сих пор.

- Как-то вы приехали на спектакль с участием Алексея Ягудина, и потом он сказал: “Ради бога, не приезжайте к нам часто. Я не в состоянии каждый раз выкладываться до такой степени, что утром невозможно встать с кровати”. И это - спустя годы после спорта.

- Просто у них есть совесть. И они понимают: я знаю, что такое работать на 120 процентов, а что такое - на 30. Хотя в принципе они работают у Илюши (Авербуха. - Прим. И.Р.) каждый день на сто процентов. Но тогда я приехала, и Леша восемь тройных прыгнул, да и вообще вел свою линию от начала до конца. Я получила удовольствие. И они знают, что если не получу, то скажу им. И им неохота это слушать. Лучше постараться.

- Одна из главных идей фильма “Легенда №17” - человеку всегда кажется, что он может сделать меньше, чем на самом деле.

- Конечно. Та же Наташка Бестемьянова говорила, что абсолютно мне верила, поэтому и побеждала. Главное - верить. И тогда человек сделает больше.

Один раз я привезла мужа из больницы после тяжелой операции. Ему выпилили ребро, и процесс восстановления был мучительным. Он как-то примостился, закрыл глаза - среди подушек на диване в своем кабинете, где стояли два рояля и летала такая энергетика, в которой погибали все цветы. Он, может быть, первый раз со дня операции отключился. Вошла свекровь. Ей было лет 85. И дальше произошло то, что я запомнила на всю жизнь.

Она посмотрела на него и говорит: “Ну что, сынок, ленишься?” Тут уже даже я не выдержала: “Иля Моисеевна, ну вы что? Вы видите, что у него так болит, он весь белый!” “Ты, - говорит, - иди на кухню, котлеты подгорают”. И ему: “Сынок, можешь руку поднять?” - “Нет, не могу”. - “А ты подойди к роялю. И сегодня пять раз до него дотронься. А завтра - десять. А послезавтра - пятнадцать. Так, сынок, за неделю боль у тебя пройдет”. Она была военным хирургом. Прошла всю войну. И они с моим папой обожали друг друга. По-моему, не случайно.

- Правда, что отец каждый день выгонял вас маленькую на зарядку даже в лютый мороз?

- Правда. Папа понимал, что я способная. Видел, как бегаю, прыгаю, какие у меня ноги быстрые, не то что сейчас. Конечно, какой ребенок будет сначала делать это с удовольствием?

- Плакали?

- Нет. У нас не принято было плакать. Даже когда могли лупить - это сейчас нельзя, но ничего страшного, за вранье положено лупить. Нет, не папа. Мама. А с зарядкой - вошло в привычку. Ты бежишь, тебе холодно, а папа смотрит с балкона и говорит: “Надо бежать быстрее, и будет теплее”. Хоть в Новый год, хоть в день рождения. Для меня потом 31 декабря заканчивать тренировку в 22.30 не было никакой проблемой.

ОТЦА ОТЛУЧИЛИ ОТ ПРОФЕССИИ, ПОТОМУ ЧТО ОН НЕ СДАЛ ИГРУ ЧЕХАМ В САППОРО

- Разговаривал как-то со Скотти Боумэном. Он назвал себя учеником Тарасова.

- Да-да. Он даже папины перчатки - точнее, остатки от них - приклеивал к своим рукам, когда выходил на тренировки.

Помню, Галя с отцом ездила в Бостон, я уже работала в Америке. Был сбор профессиональных тренеров, 500-600 человек. И папу туда пригласили. Он очень сильно хромал, ходил с костылем. Но решил, что на сцену выйдет без костыля. Мы очень волновались. Открылась дверь - и он пошел. Как по воздушной подушке. Весь зал встал. И стоял - сорок минут. Мы с Галькой плакали, как никогда в жизни. Папа был в белой безрукавке, чтобы живота не было видно. И вот он стоит - и все эти выдающиеся канадские тренеры ему рукоплещут.

Вот такое там было отношение. А у нас - зависть страшная. Будь они прокляты, эти руководители. За то, что они папу от суперсерии-72 отключили. У меня есть фотографии, где он еще задолго до того договаривается с Хрущевым насчет игр с канадскими профессионалами. Это был смысл его жизни. Брежнев подвел отца к Хрущеву, и папа сказал: “Мы больше не можем только тренироваться. Поверьте, что мы выиграем”.

А потом его в 54 года отстранили от работы. И это был запрет на профессию. Он больше никогда не работал тренером. Это вообще не укладывается в голове. У нас тогда квартира была - как вот эта комната, и мы с мамой и сестрой так его жалели... Твари. Они убивали его.

- Кто именно?

- Руководители партии и правительства. Они уже вмешались в спорт - и гуляли там, рассказывали, кому тренировать и как. Они считали себя звездами на утреннем небе. А года и века не по ним меряются.

- Роковую роль для Тарасова, пусть и не сразу, сыграл тот матч со “Спартаком” в 1969-м, когда он при Брежневе увел ЦСКА со льда?

- Нет. Тогда только заслуженного сняли. Я два раза в жизни видела его слезы. Один раз, когда мы с ним разбились на машине. У меня была черепно-мозговая травма, и с тех пор голова болит. Мне было семь лет. А второй раз - когда с него заслуженного сняли. Он прямо упал на кровать и плакал. Больше - никогда.

- Даже когда его “ушли” после Олимпиады в Саппоро?

- Да. Там все и произошло. Я слышала, что они, руководители эти, просили его сдать чехам последний матч, когда мы за два тура до конца выиграли турнир и нам уже ничего не было нужно. А соратникам по соцлагерю надо было помочь опередить американцев и взять серебро. Они с Чернышевым отказались, команда выиграла, США стали вторыми, Чехословакия - третьей. И дальше была расправа. Я как раз в Саппоро начинала, приехала туда со своей парой. А папа, получилось, там закончил.

- Он показывал, как ему тяжело без работы?

- Мне говорил: “Не оглядывайся, дочка, надо смотреть вперед”. Но мы все же на одной нитке. Так друг друга любили, что невозможно говорить даже. Да, злились иногда на него. Но это нормально. И все понимали, и все чувствовали.

Наша пресса не понимала значения его фигуры. К кому он тепло относился, так это к дяде Боре Федосову, который “Приз “Известий” организовал. Когда мы с папой (а в то время его вообще не показывали по телевизору) входили во Дворец спорта, зал вставал. Болельщики все понимали. А журналисты - нет. Они его все учить хотели.

- О том, как Тарасов ладил с Аркадием Чернышевым, говорят разное. Как было на самом деле?

- Отношения у них с Кадиком - так папа его называл - были очень хорошие. Семьями встречались, выпивали-закусывали. Из рюмочек вино пили. И ко мне Аркадий Иванович как к родной относился. Я же динамовка. У Тарасова и Чернышева и могилы рядом.

Папа бы еще жил и жил, если бы наши врачи ему смертельную инфекцию не внесли. Гнойный сепсис. А у него чемодан был собран, чтобы на чемпионат мира ехать. Они его убили. В 76 лет.

СКАЗАЛА МЕНЬШИКОВУ “СПАСИБО”. ОН ПОНЯЛ, ЧТО ПАПА ЗА ЧЕЛОВЕК

- Один из сценаристов “Легенды №17” Михаил Местецкий рассказывал мне: “Тарасова была на премьере. И сказала режиссеру Николаю Лебедеву: “Вы не обижайтесь, но если мне не понравится, то я встану и уйду прямо посреди показа”.

- Знаете, столько безобразных фильмов сделали об отце... В одном мама пьет не закусывая. Папа все время в качестве какого-то зверя выступает. И я это действительно сказала. В тот день мне позвонила Нина Зархи (кинокритик, завотделом зарубежного кино журнала “Искусство кино”. - Прим. И.Р.), и ей вообще заявила: “Не поеду”. А она ответила: “Моя подруга была утром на журналистском показе. Иди спокойно”.

И Миша Куснирович сказал: “Ни на чем не настаиваю. Только прошу тебя приехать ко мне в ГУМ”. А я его слушаюсь. Потому что он тот человек, общение с которым можно считать за счастье. Кстати, в знак любви к Куснировичу я решила свой день рождения справлять в его олимпийской форме. А то сейчас мы вообще не понимаем, в чьи руки это отдано. Мы все его форму любили, это был наш знак. У нас всегда начинают что-то менять с самого хорошего. Рекомендовала бы им заняться чем-то другим. Как сказал Жванецкий, что-то не так в консерватории.

- В итоге вы все-таки поехали.

- Да. И очень благодарна, что испытала... такое. В конце боялась даже на экран смотреть. Мне казалось, будто папа - здесь. Это и называется великой силой искусства.

Жаль, что они ко мне не обратились. Думаю, что можно было сделать его абсолютно похожим. Ведь у Олега Меньшикова в лице есть то, что было у отца в молодости. Но они позвонили, когда практически все сделали, позвали на съемочную площадку. Спросила: “Зачем? У вас же все сделано. Не пойду”.

Но это не важно. Потому что в итоге я ему (режиссеру Лебедеву. - Прим. И.Р.) позвонила и поблагодарила. И Меньшикову - тоже. Видимо, он просто понял, что папа за человек. А ведь по большому счету никто этим никогда не интересовался. Каждая его клетка была направлена на служение флагу. И для него это - Отечество, и это не было придумано. Так мы жили.

Мы дома ходили на цыпках. Потому что папа занимался государственным делом. Нам говорила об этом мама, хотя сам папа - никогда. Он все время писал, писал, писал. А мы не могли потревожить его тишину.

- При том что, по вашим давним словам, “хоть отец у нас и знаменит своим крутым нравом, мы его не боимся”.

- Так и было. Никакого давления он на нас не оказывал. Только если на дачу приедешь, он сразу лопату в руки: “Копай!” На дни рождения приходил со своими соленьями, вареньями, бужениной. Все его обожали. А он обожал Вову Крайнева, его компанию. Все садились вокруг него - и Вовины друзья, и мои, и спортсмены.

Он ничего для нас не жалел. В магазины, правда, не ходил. Не вполне отчетливо знал, что они есть. Мог купить на одну ногу два сапога. Хоккеистам давал свои суточные, говорил, когда их распускал: “Таньке - красное, Гальке - голубое, Нинке - белое”. Потом привозил, даже не заглядывая: “Вот это вам”.

Я ему все время старалась что-то привезти. Он говорил: “Дочка, ну зачем ты деньги тратишь? Хотя... очень удобные”. У него был пиджак, пальто счастливое - короткое такое. Он его на все матчи надевал, как я - шубу. А обычно-то - в тренировочном. Мы всегда в ЧШ были одеты - чисто шерстяное. Хоть зимой, хоть летом. Жили без излишеств. Но у нас все было.

- А бывало, что чем-нибудь поразил?

- Один раз привез четыре чемодана. Мы с Галей - в отпаде. Думаем, вот сейчас нарядимся с ног до головы! У нас были серьезные планы на выходные. Открываем - а там белые грибы. Набрал в Финляндии. Четыре чемодана. И грибы надо варить. Двое суток, не разгибаясь. Чистили, варили, мариновали, солили, закручивали...

Он неприхотливый был человек. Но, конечно, то, что от работы отлучили... Я вот тоже приехала из Америки, провела там десять лет, подготовила три - наши, заметьте, - золотые олимпийские медали. И мне было 58 лет. Но меня тоже на работу здесь не взяли. Катка не дали, школу не сделали. Нет, я не сравниваю себя с папой. Потому что папа - это целая планета. Но мне кажется, что даже по отношению ко мне это было нерационально.

НАШИ ФУТБОЛИСТЫ НЕ ЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ ТРУД

- С канадцами отец мечтал сразиться. А не размышлял о том, смог ли бы работать там?

- У него даже не было идеи уехать. Правда, он не знал, что ему предлагали “Нью-Йорк Рейнджерс” тренировать. За три миллиона долларов. Но он все равно бы не поехал. Не представлял, как будет секреты Родины выдавать.

Письма из Нью-Йорка поступали, но до него они не доходили. Однажды ему позвонил Арне Стремберг (многолетний главный тренер сборной Швеции. - Прим. И.Р.) и говорит: “Анатолий, во всех газетах написано, что “Рейнджерс” тебе предлагает контракт. Мы все тут в ужасе, что ты не работаешь. Пишут, что ты болен и отказываешься. Чем ты болен, Анатолий?” - “Ничем не болен”. Он был еще молодой человек. Это было через несколько лет после того, как его убрали из ЦСКА и сборной.

Потом папа “Золотую шайбу” придумал, чтобы его не забыли совсем. Мать заливала лед у нас дома на маленькой баскетбольной площадке, которую построили дяде Саше Гомельскому.

Когда началась “Золотая шайба”, я Гальку просила из школы уволиться. Сестра 38 лет учила детей русскому и литературе, обожала свою профессию. Но я умоляла ее: буду работать, а ты езжай с отцом, потому что открытые катки - это воспаление легких. А он мотался везде. И я в этом смысле - в него. Хожу уже плохо, хромаю после операции на позвоночнике, но если уж куда-то еду, то работаю на максимуме.

- Что у них с Виктором Тихоновым не сложилось?

- Папа рекомендовал Тихонова, помню точно. Удельный вес у того был несравним с папиным. Но все равно отец говорил, что он лучше, чем все остальные. Папу сняли, но с ним советовались. Он же опередил время на 50 лет.

Но нет ни улицы папиной, ни школы имени Тарасова. Тот же Озеров жил недалеко от нас, в Загорянке. Они с папой в теннис играли. Улица Озерова там есть, а Тарасова - нет. Но то, что нет школы, расстраивает меня больше.

- Отец советовался с вами, прежде чем принять футбольный ЦСКА?

- Не хватало еще. Кто я такая? Он принимал решения сам. Мама жалела его, говорила: “Толь, у тебя там все получится, но ты с ума сойдешь”. А не получилось, потому что его подвели колени. Тогда не было таких уколов, как сейчас. Он не мог двигаться, а поле-то там больше, видеть на тренировке все надо. Но многие футболисты говорили, что благодаря ему поняли, как надо тренироваться.

- Как относитесь к супергонорарам российских футболистов, которые на международном уровне ничего не выигрывают?

- Вообще не понимаю. Пусть бесплатно играют. А не хотят - пусть идут все к какой-то матери. Что они играют, что не играют... Из-за них я футбол и не смотрю. У нас школы нет. Сейчас спорт ушел далеко вперед, а мы все играем в футболянского.

Один раз летела из Ганновера с каким-то руководителем молодежной сборной России по футболу. Он, наверное, проклял все и хотел выброситься из лайнера. Потому что я стала его спрашивать, сколько они работают. А у них там, говорит, какой-то КЗоТ, и они не могут больше часа-полутора в день работать. Говорю: и вы еще тут летаете бизнес-классом? Вон отсюда!

С чего тогда футболу быть, если молодежная сборная работает час-полтора? У нас девочки работают по семь-восемь часов! У Ирины Винер - по десять! Вы одурели, что ли? Он сначала был красный, потом белый, потом, мне кажется, у него поднялось давление. Он просто перекрестился, когда мы прилетели. Они не работают. Они не знают, что такое труд.

- У Тарасова по объему работы проблем уж точно не было - до сих пор легенды ходят. А успевал отец читать, в театры ходить, на выставки?

- Читать - да. Любимый писатель - Чехов. А в последние годы Галя подкладывала ему разоблачительную литературу про советский период. Он метался, кричал: “Антисоветчица!” Встать не мог, костылем нас ударить. А Галька подкладывала.

- Со временем он взгляды не пересмотрел?

- Не успел, наверное. Он все равно всем был доволен. При том, что они с ним сделали... А еще он хотел купить машину. Мы ему говорим: “Пап, вставай. Иди в сберкассу, забери все деньги. Послезавтра ты на них не сможешь купить даже мопед”. - “Этого не может быть, потому что все мои деньги заработаны на виду у советского народа”. - “Вставай. Или дай расписку. А то еще через два дня ты не сможешь купить даже дверь от машины”. - “Нет, так не могут сделать с людьми”.

В итоге ничего так и не купил. Хотя очень любил “Вольво” и мечтал о ней, хоть подержанной. Ему когда-то хотели подарить за границей, но он не мог взять. Говорил: “Если я у вас возьму и мы, не дай бог, проиграем - скажут, что я игру сдал”.

Когда лет через шесть по наследству можно было получить деньги, которые он откладывал в банке, Галя туда пошла. А папа говорил маме: “Нинка, я всех девок обеспечил. Девки будут безбедно жить. 40 книг написал, никогда эти деньги не трогал. У меня есть 38 тысяч рублей”. А это - три “Волги”. Плюс дача или квартира. Мама ему: “Ты же знаешь, что девочки будут работать. А ты вставай, иди. Это твое, тебе это нужно забрать”. Не пошел.

Так вот, Галя пошла получать спустя годы. Ей дали 890 долларов. Даже тысячи не дали.

ВОДА В ЛИЦО ПЛАТОВУ И ЗАПИСКИ ПОД ДВЕРЬ КУЛИКУ

- Известны истории, когда Тарасов в перерывах пел игрокам “Интернационал”, “Черный ворон”...

- И гимн.

- А дома он любил петь?

- Мы вообще всегда дома в застольях пели. У мамы был хороший голос, и мы с Галькой любили что-нибудь затянуть, и мамины сестры. А папа говорил: “Мне медведь на ухо наступил”. У него слуха не было. Но он же не в Большом театре пел, а в хоккейной раздевалке. Говорят, что, когда нельзя что-то выразить словами, можно станцевать. Он - запевал. Это тоже прием. Неожиданный. Западающий в душу. Такое приходит мгновенно, это невозможно придумать заранее. Это я уже как тренер вам говорю.

- А у вас какие были самые необычные психологические приемы?

- Женя Платов выходит на Олимпийские игры в Нагано. Мы уже на публике, наш выход. А он все время крестится и повторяет: “Я готов, я готов”. А я никогда не видела, будучи с ним долгое время, чтобы он крестился. И я понимаю, что он действительно “готов”. Стою с его бутылкой воды - и вдруг р-раз ему в лицо! И тут же их выход объявляют. А Женя вдруг: “Ой, а я рубашку эту два часа гладил”. И спокойно пошел. Все. Золото.

С Ильей Куликом иногда переписывалась. Под дверь записочку подкладывала. О том, что мучило меня и его, и я считала, что в этот момент нужно. Хотела сказать, но понимала, что слушать меня он не будет. Потому что волнение зашкаливает. А надо как-то достучаться.

- До Ягудина в Солт-Лейк-Сити тоже нужно было достучаться?

- А как же. Плющенко не доставал нас впрямую, когда Леша выиграл короткую программу, а тот упал и был четвертым. Вторым шел Тимоти Гобель. У Леши была самая сложная программа, на максимуме человеческих возможностей. Он выходит на произвольную, остается 17-20 шагов до борта. Вдруг он резко поворачивается ко мне: “Сколько прыгать четверных?”

А я знаю, что планку не понижают. Ты можешь сказать - меньше, но и того не сделать. И я говорю: “Гобель сделал три”. При том что прекрасно понимала: он меня не про Гобеля спрашивает. Ягудин думал, что я не ответила ему на вопрос. А я ответила. Потому что это его разозлило страшно, чего я и добивалась. Мол, я ее об одном спрашиваю, а она мне об этом зас...нце. Вышел и все сделал.

- Вам доводилось работать и с американскими, и с японскими фигуристами. Как нужно меняться самой, чтобы подстроиться под совсем разный менталитет? Или это пусть они подстраиваются под вас, понимая ваш тренерский масштаб?

- Они понимают, к кому обращаются. Именно к тренерскому масштабу. Саша Коэн, Сидзука Аракава, которая стала олимпийской чемпионкой. Она ушла от меня за три месяца до Игр, и я была не против, потому что была уже совершенно измучена работой.

Я ее больше консультировала, чем тренировала. Уходя от меня, она хотела поменять олимпийскую программу на “Кармен”. Я ей сказала: “Из тебя такая же Кармен, как из г...а пуля. Если хочешь выиграть, тебе нужно вернуться к старой музыке”. Она сказала: “Это невозможно”. Но в итоге вернулась к старой музыке и выиграла Олимпийские игры. А потом японцы благодарность все равно принесли на блюдечке с голубой каемочкой, причем заставили это сделать ее саму. При том что никаких контрактов я отродясь не подписывала. Дело не в деньгах, а в том, что они могли этого не делать.

Японцы - уникальный народ. Трудолюбие, граничащее с сумасшествием. Но оттого, что они делают абсолютно все, что ты хочешь, на тебе такая ответственность и такое давление! Как и с Лешей Ягудиным, который когда-то мне сказал: “Делайте со мной что хотите. Я - ваш”. И японцы - тоже мои.

С американцами по-другому. Они тоже очень много работают. Я работала с Сашей Коэн - совершенно выдающейся девочкой. Мне очень жаль, что по здоровью я уже не могла работать и уехала из Америки. У меня первый раз в жизни сильно поднялся сахар - так нервничала. А почему? Тоже из-за того, что она не послушалась.

Саша заболела. И я сказала ей и ее маме, что, если мы сейчас не пропустим соревнования и не заложим время на восстановление, проиграем весь сезон. Она была готова фантастически, делала такие прокаты, что сама плакала от восторга. Говорила, что никогда так не каталась. Но они сказали, что не могут пропустить это соревнование, потому что на него подписан контракт.

Но у меня-то не подписан. Я никогда не заключала контрактов, потому что всегда хотела быть свободной. Повторила: “Надо сняться”. Но Сашина мама Галя сказала: “Нужно делать так, как прописано”. Тогда я сказала, что уезжаю. И уехала. Я не боялась их потерять.

- А кого-нибудь когда-то боялись?

- Только близких. Которых я потеряла. А спортсменов - не боялась. Меня Бог миловал, от меня никто не уходил. Из своих.

НЕ ВЕРИЛА И НЕ ВЕРЮ, ЧТО ПЛЮЩЕНКО ВЫСТУПИТ В ПХЕНЧХАНЕ

- “Ледниковый период” дал вам что-то как личности?

- А как же! Очень благодарна Первому каналу за то, что они меня выбрали, и я им подошла. Эти десять лет могла бы тренировать. Но была с ними, и это прекрасная работа. В трудное время меня это поддерживало. Я чувствовала, что у меня есть занятие, и мне нужно быть в порядке. Всех, кто там работает, очень люблю.

Как-то спросила Эрнста: “Константин Львович, скажите мне, пожалуйста, мою задачу”. Они же пригласили не для того, чтобы я лук чистила. Он ответил очень понятно: “Через твою любовь и твои оценки фигуристов должна полюбить вся страна”. Мне кажется, что нам это удалось.

- То есть нынешний бум женского одиночного катания - от “Ледниковых периодов”?

- Безусловно. Тысячи людей взяли своих детей и привели в фигурное катание.

- Вам не страшно за Евгению Медведеву? А то ведь разные доводится читать пророчества.

- За талантливых людей всегда страшно. Потому что на них, талантливых, держится абсолютно все. Не только в нашем деле, а в любом. Поэтому дай ей Бог здоровья. Она выполняет нечеловеческие нагрузки.

- Почему у Юлии Липницкой, которая в Сочи стала народной любимицей, после Олимпиады ничего не получается?

- Она стала народной любимицей, потому что, маленькая, все смогла сделать. А потом у нее началось нормальное оформление фигуры. Всем девочкам это обходится очень тяжело. Она поправилась. И потеряла год, потому что после Сочи все немного расслабились.

Чтобы она не пропала, к ней нужно было приставить хотя бы одного тренера, который проводил бы с ней 24 часа в сутки. Который ее бы качал, развивал, растягивал, заставлял. Тренера-няню, который формировал бы ее сознание, направлял в работе. А у Этери (Тутберидзе. - Прим. И.Р.) к тому времени уже появилась Медведева. И она перевела глаза - так же, как я когда-то с Моисеевой и Миненкова на Бестемьянову и Букина.

Юля - человек очень способный, но то, что она показала, был максимум ее мастерства, к тому же очень хорошо оформленного в программу Илюшей Авербухом. Не было настоящей фундаментальной базы, которая бы ее дальше держала.

Она то поправилась, то похудела, причем до нездоровой степени. А я очень хочу, чтобы она была здоровой. Тогда и вернется и будет делать то, что ей нравится. Она хороший, успешный ребенок, но после Олимпийских игр оказалась немного брошенкой.

- Евгений Плющенко официально не закончил карьеру, но после Сочи не выступал ни разу. Вы верите, что он может выступить в Пхенчхане?

- Не верю. И никогда не верила. Потому что он нездоров. Если у него была операция на позвоночнике - после таких операций в спорт высших достижений не возвращаются. А другой для него не подходит, потому что он тоже гений своего времени.

МЕЧТАЮ УВИДЕТЬ, КАК ВНУЧАТЫЙ ПЛЕМЯННИК ИГРАЕТ ЗА ЦСКА

- У вас нет страха, что всю российскую команду лишат поездки в Корею?

- Есть. Помните землетрясение в Спитаке? Там земля открылась, и туда упали тысячи жизней. И так может получиться с нашим спортом. Я не хотела бы это пережить. Это будет несправедливо. По отношению к тем, кто любит, двигает, работает.

- Кто виноват во всем этом?

- Ну что-то же сделали не так. И сняли того, кого вообще не должны были трогать, - Юрия Нагорных. Единственного, к кому можно было обращаться по любому вопросу, и он знал каждого. Как можно было обращаться к Мутко?

- Как вы относитесь к ситуации, когда министра спорта после недопуска легкоатлетов и паралимпийцев до Рио-2016 повысили до статуса вице-премьера?

- Совсем этого не понимаю. Думаю, это сделано только потому, что он много знает про футбол, а мы ждем ЧМ-2018. Потому что, когда человек занимает такой высокий пост, как министр спорта, он должен нести ответственность за свою территорию. Когда тренер проигрывает - он отвечает, его увольняют.

- Есть ли у вас какие-то несбывшиеся мечты, невыполненные цели?

- Хорошо знать английский язык. Я его не знаю так, как положено интеллигентному человеку. На уровне тренерского дела - да, а вообще - нет. Хотя, конечно, не потеряюсь.

- Что пожелаете себе на юбилей?

- Здоровья. Хорошие, верные друзья у меня есть. А еще у меня есть два внучатых племянника в хоккее. Вот смотрите на фото: Федя, в школе ЦСКА занимается, с утра до ночи там пашет. В шесть утра начинает. Тренируется с трех лет, а сейчас ему девять. Охота посмотреть, как еще один Тарасов за ЦСКА сыграет. Очень хочется.

Игорь РАБИНЕР