Как упускают героев. Памяти Армена Джигарханяна, одного из последних народных артистов СССР
Вот в такие-то моменты и не прощаешь себя самого — не доехал. Не поговорил. Как рассказывал недавно в «Разговоре по пятницам» легендарный фотограф Сергей Киврин: «В жизни себе не прощу — упустил Высоцкого, Окуджаву, Рихтера. Хотя мог. Был рядом».
Вот и я — «был рядом». С кем-то успел поговорить, сделать интервью, как с Владимиром Зельдиным или Львом Дуровым например. Или Игорем Квашой. Каждое сегодня вспоминаю. Что-то домысливаю. Придумываю детальки.
Кто-то относится еще трепетнее: коллега Кружков так и не продает автомобиль, на котором возил от дома до Театра армии Зельдина. Тот, помню, усаживался довольно бойко для своих ста с лишним лет. А вот вылезал еле-еле, руками помогая согнуться коленям. Приговаривал: «Старец выходит». А улица замирала, глядя на того старца.
Кружковский автомобиль весь в дырах и ржавчине. Пороги столь ветхие, что водитель вполне может остаться на проезжей части прямо во время движения. Но если уж мемориальная машина, то мемориальная. Продаже не подлежит.
**
К кому-то успели, но это не утешение, нет! От этого только тяжелее...
Успел к ним — значит, и с Джигарханяном, обожавшим футбол, мог. Но вот упустил. А они уходят, последние народные артисты СССР. Получившие своего «народного» не за выслугу лет. Сколько ходил и ездил мимо его театра, где Армен Борисович еще выходил изредка на сцену. Сколько раз мог набрать армянским его друзьям, опекавшим и отбивавшим его от житейских конфузов в последние годы. Вот, все телефоны со мной — неужели не помогли бы, не организовали встречу? Да не смешите. Настоящий армянин поможет всегда — ты только попроси.
В памяти — роли. Укоризненно выплывают откуда-то издалека блеклые фотоснимки с растрепавшимися краями. Вот Джигарханян с Дасаевым. Вот с Виктором Тихоновым. С Никитой Симоняном. А вот руководит сборной артистов в игре с кем-то. Неважно с кем.
**
Ереванские друзья окружали его в Москве, поддерживали как могли. Сам Армен Борисович в Ереван не частил, сказав однажды: «Для меня мука — ездить в этот город. Человек ко мне с объятиями, а я мало кого узнаю».
В памяти череда интервью, в которых Джигарханян столь глубок, что это и отпугивало. Перед кем-то Армен Борисович доставал из портмоне фотографию кота, да и сам смотрел с наслаждением:
«Знали бы вы, как многому я у него научился».
Соответствовать такому человеку, таким мозгам — это надо дождаться особого настроения. Вот и «дождался»...
Пять лет назад Джигарханян рассказывал кому-то: «Репетируя новую роль, даже сейчас волнуюсь — а вдруг не получится?»
Вот и я волновался: вдруг не получится? вдруг не вытяну? Нет! Схожу, но потом. Когда чуть подрасту, поумнею.
Он мог сказать про Доронину, с которой выходил на сцену вместе: «Она сложный человек. Не спешу с ней сыграть на ты».
Такое надо понять. Джигарханян, великий старик, сразу бы раскусил, понял ты или нет.
Да, я боялся! Переломи тот страх, наверняка поделился бы переживаниями и с героем, а Армен Борисович наверняка улыбнулся бы. Даже знаю, что сказал бы. Вспомнил бы, как первый раз приехал в Москву и зашел с таким же страхом в метро. Ему было за 80, но помнит этот страх до сих пор.
А может, вспомнил бы что-то другое. Этот человек, как никто, умел подметить яркое в жизни, отыскать интересное. Сюжет в любой мелочи!
**
Все мы живем ради эмоций. Зарабатываем, бьемся, куда-то ездим — все ради них. Вот этот факт Джигарханян понимал прекрасно.
Может, потому и не смотрел никогда фильмы, в которых снимался сам. Ну какие там эмоции? Ради чего? Все отдано! Да и верил себе самому: «В каком душевном состоянии делаешь фильм, в таком он и уходит к зрителю». А душевное состояние у тонкого человека не всегда «то». Так к чему разочаровываться? Пусть пересматривают другие!
К таким моментам народный артист был чуток, как и Муслим Магомаев например. Никто бы в зале не понял, что великолепный Муслим чуть-чуть недотягивает до себя самого. Понял только он. Сразу ушел со сцены.
Точно так же и Джигарханян бросил играть в 68, сказав: «В самых тяжелых спектаклях энергетики не хватает, начинаю давать брак».
После вернулся, но выходил, кажется, только в одном спектакле собственного театра. На который энергетики хватало. Где играл Сократа, но при этом себя самого...
Его интервью помнятся годы спустя целыми отрывками. Кто-то все-таки к нему успел, собрался. Эти интервью сами походили на спектакли. Он говорит, а ты сиди и думай.
Этот очередной кто-то просил Джигарханяна определить себя, и тот говорил тихо: «Я клоун».
**
Я бы расспросил о многом. Обо всем-всем-всем.
Припомнил бы, как рассказывал мне Зельдин: «Вот вы на косяк облокотились? Точно так же к нему все время прислонялась Анна Ахматова. Приходила ко мне в гримерку».
Я отстранялся и смотрел на тот косяк расширившимися глазами. Хотел погладить, но стеснялся.
Я бы и Джигарханяна спросил: кто приходил за кулисы? А он рассказал бы, как однажды после спектакля «Разгром» явился к нему в гримерку Николае Чаушеску, положил руку на плечо: «Да, тяжело нам, командирам». Через полгода его расстреляли. История же!
Это он говорил: «Я всегда чувствовал опасность оказаться в доме ветеранов сцены». Эта участь прошла стороной. Умер в окружении любящих. Быть может, счастливым человеком.
А что же останется людям? Что?
«По-моему, ничего», — ответил однажды на этот вопрос Джигарханян.
А я не верю.
