Время других людей. Советские борцы на фронтах Великой Отечественной
В 30-е, 40-е, 50-е годы, возможно, не было у нас людей популярнее, чем спортсмены. Но многие из тех, чьи рекорды и победы приводили в восторг всю страну, свою главную победу одержали не на стадионах.
Каждый год 9 мая в Московской федерации греко-римской борьбы собираются седые люди с орденами на пиджаках. Посидят, поговорят, выпьют по чарке, кому здоровье позволяет, помянут тех, кого уже нет в их компании, поблагодарят федерацию за подарки к празднику и разъедутся по домам. Следующая встреча борцов-ветеранов — через год, и за столом, увы, опять станет чуть просторнее. Так же, как в московском Парке культуры, у Мамаева кургана в Волгограде, на Пискаревском кладбище в Питере — везде, где в этот день встречаются ветераны. Поколение победителей уходит, но их еще сотни тысяч по всей стране, и они еще многое могут рассказать о себе и своем времени. А о тех, кто уже не может, говорят дети, документы, старые снимки.
Матч в Колонном зале
1955 год, Карлсруэ, Западная Германия. Последний день чемпионата мира по классической борьбе. Последний поединок за титул в тяжелом весе: Антонссон (Швеция) — Мазур (СССР). Последний шанс стать лучшим в мире для 42-летнего Александра Мазура. 15 минут — и зеленая вспышка на световом табло, означающая, что шансом он воспользовался. Теперь можно было уходить с ковра, на котором Мазур провел 21 год. За исключением полутора, отнятых войной.
О войне Мазур услышал 22 июня, возвращаясь с утреннего кросса в Калинине, где готовился к чемпионату Союза 1941 года — всего лишь второму в жизни, хотя было ему почти 28 и на ковре он гремел уже семь лет. Но гремел-то в цирке, а цирковых борцов до 1939-го к любительским турнирам не допускали. В 1939-м, когда решили проводить абсолютные первенства с участием профессионалов, дебютировать Мазуру помешал нелепый случай: за четыре часа до начала соревнований изрезался стеклом от взорвавшейся в руках бутылки «Боржоми». Год спустя в чемпионате СССР он наконец выступил и был пятым, а перед абсолютным первенством опять не повезло — свалил жестокий грипп. Чемпионат СССР-1941 успели провести во всех категориях, кроме тяжелой: здесь турнир был назначен на 5-7 июля.
На фронт Мазур отправился 15 июля, отказавшись от брони, имевшейся на него в Госцирке. В колонне, выступившей из Калинина, выделялись два странного вида бойца: оба огромные, оба в штатском, за исключением пилоток. Ни обуви, ни обмундирования подходящего размера на калининских складах для борцов Александра Мазура и Федора Кожемяки не нашлось.
805-й отдельный саперный батальон рыл окопы, строил укрепления, ставил и снимал мины под Можайском и Звенигородом, на одном из главных направлений наступления гитлеровских войск на Москву. Мазуру повезло: с фронта он вернулся без единой царапины. Его друг и соперник по ковру Федор Кожемяка умер от ран в госпитале.
«Я вот что тебе скажу: у каждого человека есть судьба — если на роду не написано, ничего с тобой не случится, — рассуждает Мазур. — Вот под Звенигородом выбили немцев из одной деревни. Захожу в избу, а там наш начальник боепитания капитан Осипов и с ним еще один пытаются с немецкого снаряда головку скрутить. Хотим, объясняют, состав пороха выяснить. Нам дальше идти надо было, я их торопить стал, а они мне: ладно, иди, а мы догоним. Не успел отойти — позади взрыв. На куски разнесло и дом, и их обоих. Или вот под Можайском ездовой наш вез куда-то стог сена. И меня подвез. Холодно было, я и слез с саней, пошел пешком. А лошади метров через пятьсот на противотанковую мину напоролись. Прихожу в расположение, мне комбат говорит: ну ты, Мазур, в рубашке родился. Да и вообще, если бы меня в декабре 42-го с фронта не отозвали, наверняка погиб бы. После победы из всего батальона разыскал лишь двенадцать человек — остальные не вернулись».
А отозвали старшину Мазура по распоряжению члена Военного совета Западного фронта Булганина. Приказали явиться к коменданту Москвы генералу Синилову. Перед комендантом Мазур предстал в сшитой на заказ форме почему-то синего цвета, в дивных желтых сапогах, сделанных фронтовыми умельцами из трофейного немецкого седла. Подивился Синилов — как это его патрули не забрали на московских улицах подозрительного здоровяка, а потом объяснил, для чего потребовался командованию старшина. Оказывается, в Москве — и не где-нибудь, а прямо на сцене Колонного зала Дома Союзов — было решено провести матч по борьбе. Чтобы показать народу: самое тяжелое позади, пора налаживать нормальную жизнь.
Схватку в набитом до отказа Колонном зале забывший борцовские навыки, похудевший Мазур проиграл прославленному эстонцу Иоганнесу Коткасу. Но на фронт его больше не вернули: к тому времени по частям действующей армии уже начали собирать и возвращать в тыл спортсменов.
Мазура направили в инфизкульт, на военный факультет специалистов по физподготовке для армии. А в 1944-м он наконец выиграл первое из своих четырех званий чемпиона Союза. На стадионе «Динамо», в присутствии десятков тысяч зрителей. Ковер был разложен перед правительственной трибуной, а на трибуне сидел Лаврентий Берия, большой поклонник борьбы, болевший за своего земляка, абсолютного чемпиона страны 1940 года Константина Коберидзе.
Слово «сенсация» тогда в ходу еще не было, но иначе то, что произошло, не назовешь: грузина Мазур положил чисто, меньше чем за две минуты. «Много позже — не было в живых уже ни Сталина, ни Берии — встречаю старого знакомого, знаменитого пловца Семена Бойченко, — вспоминает Александр Григорьевич. — «Саша, — говорит, — а я-то думал, тебя давно нет! Тебя же должны были посадить тогда, когда ты Коберидзе положил. Своими ушами слышал!» Сам-то Семен восемь лет отсидел как английский шпион. Говорили, из-за одной дамы: она приглянулась Берии, а Бойченко мешал. Ну а со мной, видно, что-то там не сложилось. Опять-таки — судьба...»
Белые лебеди
В своей квартире на Садово-Сухаревской, 8, что рядом с ныне заброшенным, а некогда очень популярным кинотеатром «Форум», Григорий Пыльнов в последний раз побывал в канун 1942 года. Квартира была пуста — жена с детьми уехали в эвакуацию. Да и сам Пыльнов, ненадолго вернувшийся в Москву, остановился не дома: его подразделение, входившее в состав ОМСБОН — Отдельной мотострелковой бригады специального назначения, было расквартировано в Доме Союзов. Зимой 41-го никому и в голову не могло прийти, что год спустя здесь будут выступать борцы: месяц назад немцы находились в шаге от Москвы.
Последними людьми из прежней, довоенной жизни, видевшими Пыльнова, были соседи — семья его наставника и кумира юности знаменитого борца Клементия Буля. Последним подарком, который он им сделал, стала елка, чудом где-то раздобытая в еще не отошедшей от осады, затемненной Москве.
А в прежней, довоенной жизни у Григория Пыльнова было многое. Семь выигранных подряд чемпионатов Союза по борьбе. Он не знал конкурентов с 1935-го по 1941-й. Штанга, легкая атлетика, бокс, регби, футбол (он неплохо стоял в воротах, и его охотно брали в команду даже динамовские мастера). Любимый мотоцикл. Любимое занятие — охота (сын, известный фехтовальный тренер Игорь Пыльнов, сохранил детское воспоминание: открывается дверь, и отец вываливает прямо на ковер груду дичи). Любимая женщина — красавица грузинка с редким именем Леонила, родившая ему троих детей. Та самая квартира на Сухаревке, ради которой он согласился из профсоюзной команды перейти в динамовскую: ютиться впятером в комнатенке при инфизкульте на улице Казакова стало невозможно, а за «Динамо» стояло всесильное ведомство Лаврентия Берии, и с жильем там проблем не было.
11 января 1942 года отряд капитана Васина, в составе которого был и младший лейтенант Пыльнов, на пяти грузовиках выехал из Москвы. В районе Сухиничей омсбоновцы должны были перейти линию фронта — чтобы действовать в тылу противника. Последнее письмо родным в эвакуацию Пыльнов написал 18 января. А 23-го погиб у деревни Попково, где вопреки первоначальному заданию отряду пришлось вступить в бой: пытаясь пробиться к своему гарнизону, окруженному в Сухиничах, в контрнаступление перешла 18-я танковая дивизия вермахта.
На пути немецких танков оказались только омсбоновцы и отряд московских лыжников. Два отделения под командованием Пыльнова, выставленные в боевое охранение, попали под удар первыми. В живых не осталось почти никого, но дело было сделано: продвижение немцев затормозилось на сутки, и этого хватило, чтобы подтянуть резервы и сорвать контрнаступление.
В 60-е годы братскую могилу, где схоронили погибших у Попкова, раскопали, кого смогли — опознали. 21-м по счету из ямы извлекли тело младшего лейтенанта Пыльнова. Потом могилу закопали вновь, поставили обелиск и выбили на нем фамилии опознанных.
В конце 60-х сыновья Пыльнова, Игорь и Вадим, вместе с Леонилой Николаевной и ее вторым мужем отправились на машине в Попково. До места добрались уже затемно, стали стучаться в дома. Открывать им не хотели. Наконец, одна женщина, услышав, что приехали вдова и дети одного из тех, кто погиб здесь в 42-м, москвичей впустила. Собрала на стол, водки налила и рассказала, что прекрасно помнит и тот отряд, и тот бой. Наших, говорила, убили много. Были они все в белых маскхалатах, и по весне, когда сошел снег, деревенские увидели за околицей на черной земле множество мертвых в белом. «Как лебеди белые», — всплакнула хозяйка. Тогда-то и собрали погибших, чтобы похоронить в братской могиле.
А надпись на обелиске местный председатель потом почему-то решил поменять: вместо тех, кто погиб здесь, велел перечислить на нем не вернувшихся с войны жителей деревни.
«Всем спортсменам Советского Союза»
ОМСБОН — вообще тема отдельная. Едва ли история войн знает другое подразделение, сформированное по такому принципу, как это. Спецвойска были и есть во всех армиях, но их подготовка — дело сложное, а главное, требующее немалого времени, которого у советского командования, естественно, не было. Выход был найден: основу бригады особого назначения составили спортсмены — люди, уже хорошо подготовленные физически, владеющие навыками рукопашного боя, бега на лыжах, стрельбы. Их было около восьмисот, и в списках бригады можно найти немало громких имен: боксер Николай Королев, бегуны братья Знаменские, уже знакомый нам Григорий Пыльнов и его коллеги по борцовскому ковру Алексей Катулин и Леонид Егоров, рекордсмен мира штангист Николай Шатов и другие.
В предвоенные годы на стадионах в числе победителей не раз звучало имя Марка Андреева из «Крыльев Советов». Как часто тогда бывало, выступал он в разных дисциплинах: летом бегал марафон и длинные дистанции, зимой становился на лыжи. В армию пошел добровольцем 5 июля 1941-го, а в октябре оказался в ОМСБОН. За линию фронта ушел на лыжах в составе отряда из 44 человек, сформированного исключительно из спортсменов-добровольцев и получившего название «Боевой».
Вот справка за номером 10/62, выданная Андрееву за год до смерти, 16 января 1980 года КГБ Белорусской ССР: «Андреев Марк Александрович, 1920 года рождения, уроженец гор. Калуга, в период Великой Отечественной войны с 22 февраля 1942 года по 20 июля 1944 года служил командиром группы подрывников, а затем командиром группы разведки партизанского отряда «Боевой», действовавшего в тылу противника на территории Белорусской ССР... Под его руководством и при личном участии пущено под откос восемь вражеских эшелонов с живой силой и техникой, взорвано два бронепоезда, уничтожено несколько автомашин, сожжен маслозавод, а также совершен ряд других диверсий...»
Коротко и сухо, как полагается в официальном документе. А ведь если вдуматься, никакой кинобоевик не сравнится: люди провели в тылу противника два с половиной года, каждый день рискуя жизнью. Переправляли разведданные через линию фронта, взрывали поезда, ставили засады на дорогах, уходили от преследования. То, что они устроили немцам летом 1942-го на территории Белоруссии, окрестили «рельсовой войной». Сколько гитлеровских солдат и офицеров так и не добрались до фронта, подсчитать трудно, но известно, что на счету «Боевого» 128 взорванных эшелонов. Первую крупную диверсию отряда, кстати, провели 6 июня 1942 года Андреев вместе с другим известным в довоенной Москве легкоатлетом, спартаковцем Николаем Румаком. По неопытности заложили под рельсы на железной дороге Полоцк — Невель вдвое больше того, чем требовалось. Но, как оказалось, правильно сделали: полотно разнесло так, что под откос отправился не только воинский эшелон, но и охранявший его бронепоезд.
В первую годовщину начала войны, 22 июня 1942 года, гитлеровцы получили «подарки» сразу от трех легкоатлетов из «Боевого»: Андреев и Николай Костин (до войны выступал за спортобщество «Пищевик») взорвали каждый по эшелону, а Румак — мост с машиной, полной немцев.
А чуть позже, в августе того же 42-го, вместе с группой отправившихся на Большую землю больных и раненых партизаны спецотряда передали послание, адресованное «всем спортсменам Советского Союза». Призывов и обращений от имени то рабочих, то колхозников, то спортсменов в советские времена по разным поводам появлялось много, и составлялись они чаще всего не теми, кто их подписывал, а профессиональными пропагандистами. Бойцы же «Боевого» послать письмо придумали сами и написали сами, как умели (оно, кстати, в отличие от «задиктовок» сверху тогда так и не было опубликовано). Доложили обо всех уничтоженных эшелонах, мостах, гитлеровцах и обещали: «Мы, мастера спорта и перворазрядники партизанского отряда, не успокоимся на достигнутых успехах, еще больше будем подрывать вражеские коммуникации: ни днем, ни ночью не будем давать врагу покоя, будем добивать его на фронте и в тылу».
Прошел еще год, и летом 1943-го из Центра в отряд поступил приказ: спортсменов отправить за линию фронта (к тому времени состав «Боевого» заметно изменился, и из первых омсбоновцев в нем оставались немногие). Такие приказы рассылались повсеместно — в войне наступил решающий перелом. Это был первый случай, когда разведчик Андреев приказу не подчинился, заявив командиру отряда: «Я еще по-настоящему не воевал!» И оставался в немецком тылу до соединения с наступавшими частями Советской Армии. Два с половиной года. Когда в марте 1942-го его забрасывали за линию фронта, говорили, что операция рассчитана месяца на два.
Русский Танк
Кадры старой фото- и кинохроники, на которых советские солдаты позируют перед исписанной фамилиями и номерами частей стеной рейхстага в Берлине, обошли весь мир. Где-то среди автографов победителей есть роспись гвардии старшего сержанта Анатолия Парфенова. Механик-водитель 108-й бригады 9-го танкового корпуса дошел на своей «тридцатьчетверке» до Берлина, имея в послужном списке пять ранений, орден Ленина и два ордена Великой Отечественной войны — первой и второй степени. И все это в девятнадцать с половиной лет.
Когда одиннадцать лет спустя под впечатлением победы Анатолия Парфенова на Олимпийских играх в Мельбурне иностранные журналисты окрестили чемпиона Русским Танком, они едва ли имели в виду его боевое прошлое. Впрочем, танкистом Парфенов стал не сразу. Начинал в пехоте, в 42-м, когда, приписав себе лишний год, 17-летним добровольцем пошел в армию. Орден Ленина заслужил в октябре 43-го за форсирование Днепра. Его подразделение первым перебралось на правый берег реки, чтобы удерживать крошечный плацдарм, обеспечивая переправу основных сил. Задача была выполнена, но от десанта осталось два человека. Один из них — пулеметчик Парфенов.
А ордена Великой Отечественной получил уже танкист Парфенов. Первый — в ходе Висло-Одерской операции, за то, что совершил невероятный бросок через минное поле, проложив путь остальным, — они преодолели препятствие, держась следов его гусениц.
Второй — за то, что в бою прикрыл своей машиной танк командира бригады полковника Баранюка. В очередной раз был ранен, но комбрига спас. Кстати, как потом вспоминал Парфенов, Баранюк первым посоветовал ему после войны заняться спортом, предсказав большое будущее. Но если солдатом он стал необычайно рано, то в спорт, наоборот, пришел в возрасте, когда у многих пик карьеры уже позади. Пришел случайно: демобилизовавшись, работал слесарем в родном подмосковном поселке, в 1951-м приехал как-то в выходной в Москву посмотреть футбол на «Динамо», а матч отменили. Заглянул от нечего делать в спортзал, где занимались борцы, да так там и остался на всю жизнь. В 26 лет впервые вышел на ковер и за пять лет вырос в олимпийского чемпиона. Ученики Парфенова, среди которых легендарный Николай Балбошин, вспоминают, что и в пятьдесят на тренировках он боролся с ними всерьез, а случалось, что брал верх над теми, кому годился в отцы.
Напомню: с фронта Парфенов вернулся с пятью тяжелыми ранениями. У него не сгибалась до конца одна рука (это у борца-то!), а золотую олимпийскую медаль он завоевал с осколком в голове, который так и остался у него напоминанием о войне до самой смерти. В наши дни 26-летнего человека, да еще с плохо гнущейся рукой, скорее всего, и близко к ковру не подпустили бы. Но для того поколения спортсменов такое было в порядке вещей.
Борец-легковес Яков Пункин, пройдя немецкий концлагерь, уже в 1949-м победил на чемпионате страны, а в 1952-м — на Олимпийских играх. Его коллега, впоследствии известный актер Алексей Ванин, после двух тяжелых ранений выигрывал первенства Москвы и Вооруженных Сил. Штангист Николай Шатов, воевавший в одном отряде с Григорием Пыльновым, залечив раны, стал рекордсменом мира. А Евгений Иванов, из тела которого однажды врачи извлекли 28 осколков, — первым обладателем знака «Снежный барс», (за покорение всех семитысячников страны). И таких примеров не счесть.
Конечно, спорт тогда был другим. Результаты, требования, нагрузки — с сегодняшними не сравнить. Но другими были и люди. Не стоит судить — лучше ли, хуже. Просто другими.
