Майкл Фелпс: "Я сыт спортом по самое горло"
Елена ВАЙЦЕХОВСКАЯ из Рио-де-Жанейро
– Майкл, после Игр в Лондоне в вашей карьере был очень длительный перерыв, и тем не менее итог Рио впечатляет: пять золотых медалей и серебро. Признайтесь честно, это превзошло ваши ожидания от этих Игр?
– Скорее, оправдало их. Не могу сказать, что именно этого я хотел: откровенно говоря, я конечно не планировал потерять золото на стометровке баттерфляем. В то же самое время я склонен считать, что ничего в жизни не происходит без причины. Раз я проиграл, значит зачем-то это было нужно. Но поскольку свои выступления я все таки закончил золотой медалью, то удовлетворен полностью. Могу со спокойной душой повесить плавки на гвоздь и сказать самому себе, причем абсолютно честно, что о таком завершении карьеры можно было только мечтать.
– Поэтому вы так радовались, стоя на пьедестале в окружении эстафетной команды и получая свою 23-ю золотую медаль?
– Да. Когда стартуешь на протяжении Игр много раз, постоянно приходится сдерживать эмоции, чтобы раньше времени не растерять всю энергию. А тут я просто внутренне себя отпустил. Это было такое счастье!
– На Играх в Пекине вы сказали мне в интервью, что лондонская олимпиада станет для вас последней. Насколько сложно было заставить себя вернуться в бассейн и имелись ли у вас хоть какие-то сомнения по поводу разумности возвращения?
– Сомнений не было. Получилось так, что начав тренироваться и делая те же самые тренировочные серии, которые мы делали, когда готовились к Играм в Пекине, я почти сразу начал показывать очень приличное время. Иногда даже более быстрое, чем это было восемь лет назад. При том, что мы работали больше и тяжелее, я чувствовал, что мое тело без труда "переваривает" нагрузку, что я нормально восстанавливаюсь и с каждым днем обретаю уверенность. Наиболее сложным оказалось настроить голову.
– Что вы имеете в виду?
– Только то, что выходя на старт каждой конкретной дистанции надо четко понимать, как будешь плыть ты сам, но одновременно с этим сохранять в себе способность контролировать то, что происходит вокруг. И принимать решения. Приехав в Рио я знал, что готов ко всему, что бы ни произошло.
– Из двадцати восьми олимпийских медалей, завоеванных вами на четырех последних Олимпиадах, есть особенная?
– 200 метров баттерфляем здесь, в Рио. Не передать, как я хотел ее выиграть. Это – единственная дистанция, на которой я выступал на пяти Олимпиадах подряд, начиная с Сиднея – и совершенно неважно, что там я был только пятым. Можно сказать, что это вообще главная для меня дистанция. Особенная. Самая тяжелая и, наверное, самая любимая. Поэтому то, что я испытал, когда выиграл, не идет ни в какое сравнение ни с какими прежними переживаниями. Великий заплыв получился.
– Ничуть не меньшей звездой, нежели вы сами, был все эти дни ваш сын Бумер. Каково это – выходить на старт и видеть на трибуне своего ребенка?
– Это классно. Совершенно новое для меня ощущение. Не думаю, что Бумер вообще понимал, куда его притащили и что происходит вокруг. Но для меня было важно, что сын присутствует на моих последних в жизни Играх и видит меня с медалью. Возможно когда-нибудь мы поговорим с ним об этом.
До появления ребенка моя жизнь была абсолютно прямолинейной и понятной. Я тренировался, выступал, выигрывал, снова тренировался, снова выступал – и все это было просто работой. В Рио выяснилось, что я оказывается чертовски сентиментален. В моей левой кроссовке постоянно лежал клочок бумаги с отпечатком ступни Бумера, мы словно вместе шли на старт, и каждый раз, снимая обувь перед стартом, я видел этот крошечный след. Это было так трогательно, так щемяще, что впору было заплакать от нежности прямо на стартовой тумбочке.
– Что имеет больший вес – Бумер, или выигранные олимпийские медали?
– Можно я уклонюсь от какой бы то ни было иносказательности и отвечу буквально: сын весит сейчас 16 или 17 фунтов. Если положить все мои медали на те же самые весы, они потянут куда больше.
– Хотели бы видеть сына на дорожке бассейна?
– Гораздо важнее, чего захочет он сам, когда подрастет. Если бы моя мама в свое время привела меня в бассейн и сказала бы, что я должен плавать, вряд ли меня по настоящему увлекло бы это занятие. Но она дала мне возможность выбирать. Я занимался бейсболом, лакроссом, даже пробовал играть в футбол. Но в итоге пришел в бассейн. Сам. И мне там понравилось.
Я довольно давно понял одну достаточно простую вещь: самое ценное, что родители могут сделать для своего ребенка, это не выбрать для него занятие, а всегда поддерживать его, чем бы он ни занимался. Я всегда имел такую поддержку со стороны мамы, за что буду ей благодарен до конца своей жизни.
– Не думаю, что для вас будет откровением узнать, что с самого начала плавательного турнира люди безостановочно обсуждали каждый ваш старт, рассуждая о том, что вы стали медленнее, тяжелее, не так стремительны на финише. А что сказали бы вы сами, сравнивая себя сегодняшнего – и прежнего?
– Скажу, что в столь потрясающей форме, как в Рио, я, пожалуй, не был ни на одних предыдущих Играх. По результатам тестов процентный показатель содержания жира составил у меня 4,5, что является очень низкой для пловца величиной. Иначе говоря, мой организм превратился в одну большую мышцу, которая на протяжении последних двадцати двух месяцев получала исключительно то, что ей нужно для максимально эффективной работы: только правильное питание, ни капли алкоголя. На самом деле это очень важно: понимать, что ты сделал ради результата все, что мог.
– Начиная с Игр в Афинах вы проиграли всего три индивидуальных финала. Какое из поражений было наиболее болезненным?
– Наверное, 200 метров баттерфляем в Лондоне. Каждый раз, когда я впоследствии пересматривал тот финал, ловил себя на мысли, что многое отдал бы за возможность его переплыть. Там все решил третий поворот. Не совсем удачное касание, не совсем удачный выход. Почему так получилось? А черт его знает. Но я проиграл.
– Если задуматься, ваши поражения приносят плавательному миру ничуть не меньше, чем ваши победы. Отдаете себе отчет, сколько сингапурских мальчишек сейчас мечтают повторить путь Джозефа Скулинга?
– Эх, Джо... Помню, как мы вместе плавали в Сингапуре, когда он был совсем маленьким и как многочисленные мартышки постоянно воровали у нас энергетические батончики из сумок. В один из своих выходных отец Джозефа вызвался свозить меня в гольфклуб, мы ехали втроем, причем Джо сидел между нами. Надо же, словно вчера все это было – до такой степени врезались в память детали. На протяжении всего пути мы смеялись, потому что мартышки были кругом вдоль дороги и постоянно за что-то дрались. А потом Джо перебрался в Техас и превращался в пловца уже у меня на глазах. Хотя это конечно странно: смотришь, как парень растет, как растут его результаты, фотографируешься с ним. А потом он становится рядом с тобой на тумбочку и приплывает первым.
– Существует хотя бы один шанс из тысячи, что вы снова вернетесь на дорожку?
– Никогда, слышите – никогда больше я не надену соревновательные плавки. Все! В плаванием закончено. Не думаю, честно говоря, что я вообще захочу продолжать работать в спорте. Я сыт им по самое горло.
– Не боитесь, что можете оказаться в той же самой ситуацией, что после Лондона? Вы ведь пытались тогда переключиться на обычную жизнь, а закончилось все депрессией и не самыми приятными воспоминаниями. Уверены, что справитесь с послеспортивной ломкой сейчас?
– А что, у меня есть выбор? Через эту ломку так или иначе проходят все спортсмены. Главное, что принес мне тот опыт – это понимание, что никогда не нужно бояться сказать вслух, если тебе тяжело. И тем более стыдиться этого. Да, в жизни действительно случаются ситуации, справиться с которыми в одиночку крайне сложно. Я пытался – в одиночку. И это оказалось самой большой ошибкой из тех, что я вообще когда-либо совершал в жизни. Но сейчас у меня есть опыт и при этом уже нет боязни обращаться за помощью. Плюс у меня есть семья.
– А бассейн у вас в доме есть?
– Да, конечно, – на заднем дворе. Но я туда почти не заглядываю.
