«СЭ» — 30 лет! Остров счастья. Олдскульная колонка Игоря Рабинера
Именно жизнь, а не работа. Потому что нельзя называть работой то, что зажигает изнутри и побуждает горячо обсуждать с коллегами даже в нерабочее время и в выходные. И с этим вынуждены мириться наши семьи, давно уже поняв, что все мы — немного сумасшедшие. «СЭ» нас такими сделал, потому что он всех делал настоящими. Он не позволял имитировать. Он заставлял жить.
Те, в ком этот огонь гаснет, однажды понимают это — и меняют не только редакцию, но часто и сферу деятельности. А у меня, допустим, случилась недавно на спартаковском стадионе репортерская удача с эксклюзивом об уходе из клуба спортивного директора Дмитрия Попова — и я был так же счастлив, как в апреле 92-го, когда еще внештатником опубликовал первый материал в «СЭ», интервью с форвардом владикавказского «Спартака» Игорем Шквыриным.
Может, давно следовало стать более сдержанным и циничным, — да и возраст вроде бы подталкивает. Но что сделаешь, если первый главный редактор и основатель газеты Владимир Михайлович Кучмий лепил нас, юнкоров 90-х, совсем другими.
Кучмий, другие отцы и матери-основатели родили на свет «СЭ», когда мне было 18. Я в ту пору беззаботно ходил на журфак МГУ, прятал под парту свежий номер, втихаря опускал глаза — и скучная лекция по какой-нибудь политэкономии мигом раскрашивалась в краски последних матчей НХЛ, чемпионата Италии по футболу или очередного эпического интервью Микулика или Трахтенберга. А за громадными стеклами исторического здания на Моховой разваливался Советский Союз, ученые вроде моего отца-кандидата наук крутили баранку по ночам, чтобы хоть что-то заработать для семьи, и никто не знал, что будет с ними и со стремительно меняющейся страной дальше.
В 21 я превратился из читателя «СЭ» в его штатного автора. И, минусуя двухлетний перерыв в начале 2010-х, остаюсь им по сей день, когда мне полтора года до полтинника. Невероятно представить, что в момент моего прихода в издание Александру Овечкину было восемь лет, Лео Месси — шесть, футбольный «Зенит» играл в первом дивизионе, а Диего Марадону выгоняли с ЧМ-94 за букет найденных в его организме запрещенных веществ. Мы, ночами напролет наблюдавшие за тем турниром впрямую с помощью спутниковых тарелок, каких в Москве тогда было наперечет, к утру должны были положить напечатанный на машинке материал на стол редактору. А от новости о Марадоне — рыдали...
С тех пор наша профессия сильно изменилась. Можно посмотреть любую мировую трансляцию и прочитать любое издание. Пишущие машинки, на которых мы тогда строчили в редакции, и дисковые телефоны, с которых диктовали стенографисткам отчеты «в номер», уступили место техническим устройствам, от которых во времена основания «СЭ» любой журналист сошел бы с ума.
Знать все и следить за всем сейчас надо гораздо тщательнее, чем тогда, — читатели стали в разы информированнее. Если что — уличат тебя в невежестве в одну секунду, тем более что комментарии и соцсети приблизили их к нам в разы. Может, даже слишком. Более того, дали возможность конкурировать с профессиональными журналистами, что многим из последних не по душе.
А по мне — это как раз только хорошо. Ведь чем выше конкуренция — тем больше требований вынуждены предъявлять к себе и мы. С этой кипучей жизнью, с Телеграмами и Твиттерами, Фейсбуками и Ютубами, с молодыми коллегами и блогерами, у тебя нет шанса превратиться в каменную задницу. Если же это случается, ты просто сходишь со сцены. И такое произошло со многими.
***
В 90-е такого тесного контакта с читателем не было, и мотивация была скорее внутренней, идущей от главного редактора. Тогда вообще все было иначе. Какой там сайт — понедельничные номера-то начали выходить далеко не с первого года, и считалось естественным, что два дня подряд страна жила без спортивных новостей.
Теперь информационный ураган не утихает ни на секунду. Что, может, и не всегда к лучшему, поскольку у тебя физически не хватает времени остановиться, оглянуться, задуматься. А иногда и вспомнить, что пишем и говорим о живых людях. Их право на частную жизнь в 90-е ценилось гораздо больше, чем сейчас, когда у любого в руках — орудие для его нарушения. И доверяли тогда спортсмены журналистам больше, и общались — откровеннее. И не было всей этой формалистики с пресс-службами, сверками, пунктами в контрактах со всякими медиазапретами. А как жгли тогда наши футбольные и хоккейные легионеры, зная, что никто не переведет, — сейчас бы челюсти у всех поотваливались!
Препятствий не было — надо было просто пахать и не лениться. В феврале 94-го я оказался в газете, которой бредила вся страна, и еще долго после этого ее отцы-основатели покровительственно называли меня, пятикурсника, юнкором. Так было даже на первых моих Олимпиадах — в Нагано-98 и Сиднее-2000.
Нынешние молодые — «олдом». Уже довольно сложно отучать их от обращения по имени-отчеству — да и поди отучи, если они видят и проседи на висках, и залысину на макушке, а кое-кто из них родился уже после того, как я пришел в газету. Если это — не жизнь, то что?
И были в этой жизни не только счастливые, но и горестные моменты. Никогда не забуду 21 марта 2009 года, дня внезапной смерти Владимира Михайловича в 60 лет. И общего, перемешанного с ужасом, непонимания: как дальше жить, что делать?
Рана эта не заживает до сих пор. И его такая ранняя смерть всегда заставляет думать о том, чего мы уже никогда не узнаем: адаптировался ли бы он к другой, новой журналистике — более технологичной, чем человеческой; более циничной с ее ставкой на кликабельность (представить этот термин в устах Кучмия не хватает воображения), на то, «как зайдет».
И как же правильно, что фамилия нашего первого главного редактора (не могу произнести по отношению к нему это современное — «главред») в черной рамке публикуется в выходных данных всех газетных номеров.
Кучмий потрясающе умел улавливать моменты, когда у любого из нас наступала вальяжность, ты начинал считать себя большим журналистом и писать материалы по инерции, не вкладывая всю душу. Вызывал к себе в кабинет и грохотал: «Ты идешь не той дорогой!»
Ты перед ним трепетал и знал — правда не той. Для каждого из нас, воспитанного Кучмием, его вкус был безупречным. И лично для меня одной из больших проблем, когда в 2009 году его не стало, оказалось отсутствие других авторитетов такого масштаба. Тебе вдруг оказалось некого спросить, хороша или плоха твоя заметка. Потому что больше ты никому так безоглядно не верил.
Для меня очень важно, что от прежнего «СЭ» не осталось одно название, и в издании еще работает немало людей, заставших Кучмия. Например, авторы придуманной им и, слава богу, никуда не исчезнувшей легендарной рубрики «Разговор по пятницам» Юрий Голышак и Александр Кружков; грандиозный футбольный историк Аксель Вартанян и многолетний пресс-атташе «Спартака» и сборной России Александр Львов...
И часть сегодняшнего менеджмента «СЭ», в том числе главный редактор Максим Максимов, работала при Владимире Михайловиче. Можете считать меня «олдом», но, по-моему, эта преемственность — важна. Хотя, к сожалению, ни один из тех, с кого начинался «СЭ», в издании уже не работает.
Троих — Владимира Кучмия, Льва Россошика и Михаила Дмитриева — нет в живых. Царствие им небесное. А тем, кто жив, — долгих лет и здоровья. Вы сделали великое дело.
***
Кучмий не звал готовых журналистов из других изданий — они привыкли работать иначе, а переделывать их у него не было ни времени, ни желания. Ему интереснее было воспитывать своих молодых, а иной раз просто юных. Нынешний маэстро интервью Кружков пришел в «СЭ» вообще 14-летним школьником.
Больших творческих вольностей нам на первых порах не дозволяли — это уже гораздо позднее Кучмий выпустил нас в свободный полет. А тогда — рано! Писательствовали великие — Трахтенберг, Микулик, Вайцеховская. Нашей задачей было «гнать руду», то есть добывать информацию. Побольше. Каждый день.
Делать это было непросто. Помню, в 94-м во временном пристанище — офисе на улице Немировича-Данченко, во дворе рядом с памятником Юрию Долгорукому напротив мэрии — была отвратительная телефонная связь. Чтобы выйти на городскую линию, требовалось набрать «девятку». Но в девяти случаях из десяти (в идеале) после этой нехитрой операции раздавались короткие гудки — занято. Линия перегружена.
Начальству отдела футбола на перегруженность телефонной линии было наплевать. Ему нужно было, чтобы каждый из нас, по выражению одного из основателей «СЭ» Михаила Дмитриева, «снес свое тухлое яйцо» — сдал горячие новости и интервью. А взять их было неоткуда. Потому что линия перегружена.
Юнкоры неистово накручивали на диске «девятку». Занято. Из-за стенки, где сидели футбольные боссы, нарастал ропот: где заметки? Мы, молодые и бойкие, начинали материться. Сначала тихо, потом все звонче.
В одной комнате редакции сосуществовали отделы футбола и рекламы. Они были отделены друг от друга прозрачной перегородкой. Слышимость была стопроцентной. В отдел рекламы приходили серьезные дяди в пиджаках (бывало — малиновых). Приглушенными голосами вели переговоры. А в это время расхристанные 20-летние юнкоры в бессильной злобе ругались матом.
Тогда шеф отдела рекламы Наталия Ивановна Ульяновская из-за перегородки включала сопрано: «Ма-альчики!» Это действовало минуту. Потом все возобновлялось с удвоенной силой. Начальники-то от нас продолжали требовать заметок, а линия была все так же перегружена. Рекламодатели начинали нервно оглядываться. Читать «СЭкс», как нашу газету называли в просторечье, им нравилось. Но обстановка вокруг заставляла задуматься: куда они попали?
Ульяновская делала последнее китайское предупреждение. А на третий раз, как только возникал просвет между рекламодателями, шла жаловаться на нас Кучмию. Как при этом техническом убожестве каждый день выходила первоклассная газета, за которой выстраивались очереди в киосках, — понять невозможно.
***
А как «СЭ» тогда доверяли!
Руливший международным футболом Игорь Гольдес как-то решил порезвиться и придумал бразильскому Роналдо прозвище Зубастик. При том что во всем мире он был известен как Феномен. Но читателю-то, не имевшему интернетов со смартфонами, откуда это было знать! Так не то что обычные люди — целое поколение наших футболистов (!) выросло с уверенностью в том, что на всей планете Роналдо именуют именно Зубастиком. Хорошо еще, если ни у кого не появилось возможности сообщить ему это лично...
При этом, поскольку в редакции приживались исключительно фанаты спорта, знания у большинства из них были энциклопедические. Много лет в отделе футбола работал Алексей Матвеев, выпускник историко-архивного института, ныне — РГГУ. Об истории главной игры человечества, причем в любой точке земного шара, он знал все.
А уж о любимом «Спартаке» — по-моему, даже больше, чем Никита Павлович Симонян. Потому и работает Леша, пардон, Алексей Юрьевич уже много лет директором потрясающего спартаковского музея. И более явного случая, чтобы человек находился настолько на своем месте, не знаю. И как же приятно, что подготовили Матвеева к этой почетной роли 15 лет в «Спорт-Экспрессе».
Простые читатели у нас соседствовали со знаменитыми. Их взыскательный вкус «СЭ» тоже удовлетворял.
Олег Табаков, отправляясь на месяц в Бостон читать лекции американским студентам по теории Станиславского, наказывал помощникам то ли в МХТ, то ли в Табакерке раз в пять дней присылать ему через «Аэрофлот» посылки со всеми номерами «СЭ» за неделю. За личный, а не театральный, между прочим, счет. А получив первый в истории нашего издания приз Читателя года, рассказывал мне в своем кабинете в Камергерском переулке:
«Меня в вашей газете не только оперативность привлекает. Но и, что очень важно, наличие пристрастий. «Ах, как объективно!» — это для меня не комплимент. Люди становятся объективными, когда у них снижается температура крови. А когда они по-настоящему что-то любят, никакой объективности быть не может. Свободное перо, раскованная рука — таких хватает. Но нужно еще и сердце. У вас я его чувствую. Может быть, поэтому «Спорт-Экспресс» и вошел потребностью в мою жизнь». Хоть при входе в редакцию эти табаковские слова в граните выбивай!
Еще один будущий Читатель года, а в 91-м юный пианист Денис Мацуев, перебравшись из Сибири в Москву, пошел в школу при Консерватории, и «СЭ» стал для него символом новой жизни. В киоске перед метро спозаранку он покупал свежий номер, погружался в него и едва успевал выскочить на нужной станции в секунду перед закрытием дверей.
В 96-м он, 21-летний, с программой фонда «Новые имена» поедет на Олимпиаду в Атланте и выступит на открытии Русского дома. На следующее утро ему позвонят из Москвы: «Твою фамилию напечатали на первой полосе «СЭ». Он закричит: «Гениально!» И ту заметочку сбережет, хотя потом о его концертах восторженные рецензии будут писать разные «Нью-Йорк Таймс».
***
Молодому читателю трудно в это поверить, но и оперативных репортажей обо всех матчах тура футбольного чемпионата страны, и широкого освещения зарубежных первенств, НХЛ, НБА, «Формулы-1» — всего этого до «СЭ» не было. Вообще. Газета перевернула спортивную журналистику в стране. И надолго стала ее царицей.
Той нашей монополии, будем честны, уже нет. Мы — одни из ведущих, но не единственные. И это естественный процесс, поскольку жизнь и технологии сейчас меняются быстро, кто-то лучше улавливает одни тренды, кто-то — другие.
Главное, что «СЭ» — 30, и мы как издание, теперь уже мультимедийное, — живы-здоровы.
Лично для меня очень важно, что жива и газета. Да, на ней сейчас много не заработаешь, деньги делаются на других платформах. Но беру в руки пожелтевшие полосы и исторические «шапки» на первой, гляжу на архив, который пополняю номерами «СЭ» с особо значимыми материалами — и понимаю, что вот она, шелестит, настоящая история спорта. А изображение на экранах ноутбуков или телефонов в руках не подержишь.
Хотя, конечно, суть написанного или сказанного важнее носителя. Как и уровень культуры, на который в современной гонке за кликами любой ценой, увы, многим стало наплевать. Нам — не должно быть. Мы не имеем права на жлобство. Даже если другие его за собой оставляют.
В материале «Как это было. Как это будет», с которого начался «СЭ», Кучмий писал: «Слишком много недописано о самом спорте, чтобы служить под его вывеской иным целям». И называл его «газетой без политических и кулинарных рецептов».
Эти слова актуальны и 30 лет спустя, причем их нельзя ложно интерпретировать. Вкусно рассказывая о самом спорте, мы не имеем права зарываться с головой в песок, если видим, что причины поражений выходят далеко за пределы голов, очков и секунд. Если нездорово общество — болен и спорт, особенно самые популярные его виды. Они не могут жить на отдельном острове преуспевания.
Тем не менее сам «СЭ» в 1991 году на много лет стал островом счастья для очень многих людей. Вокруг все было очень сложно, иногда даже страшно — но, открывая газету, они погружались в другой мир. Может, в какой-то мере и иллюзорный. Но тот, масштабом страстей которого так хотелось жить.
Суть спорта с тех пор не изменилась — она вообще не может измениться. Спорт можно преподнести так, что у людей будет перехватывать дыхание и кружиться голова. Надо только четко понимать, когда это уместно, а когда — нелепо.
Эти вкус и чувство меры — важнейшее наследие Владимира Михайловича Кучмия. Убежден: оно дороже любых, самых современных технологий.
