Кубок Дэвиса. Статьи
Шамиль Тарпищев: "Однажды встретил день рождения в ледяной воде"
Для бессменного капитана нашей мужской сборной Шамиля Тарпищева нынешний матч Кубка Дэвиса со шведами может стать историческим. Если ему удастся привести команду к победе, она станет рекордной, 55-й. Больше в качестве капитана за всю историю турнира нет ни у кого. Для самого Тарпищева это будет отличный подарок ко дню рождения: 7 марта он отметит свое 68-летие. Достичь исторической отметки – и никакого галстука в качестве презента от команды не надо.
Но пока желаемое не воплотилось в действительность, обозреватель "СЭ" поговорил с виновником грядущего торжества о другом. Благо, рассказчик из Тарпищева отменный: практически на каждый вопрос у него припасена колоритная история из жизни.
СЮРПРИЗ ОТ ЕЛЬЦИНА
– Ваш день рождения наступит на следующий день после матча Кубка Дэвиса. Уже есть планы, как будете его отмечать?
– У меня очень часто дни рождения выпадают на поединки Кубка Дэвиса. А я всю свою жизнь придерживался принципа: пока матч не кончится – никаких празднеств. Но в воскресенье мы наверняка будем ужинать поздно, в районе десяти вечера. И вполне возможно, что 6 марта тем временем перерастет в 7-е. Кроме того, в субботу в Казани пройдет конференция, посвященная стратегии развития российского тенниса до 2030 года. Естественно, те из ее участников, кто останется на ужин, будут моими гостями. В общем, я уже сейчас знаю, что ночь будет бессонной (смеется).
– Какой день рождения в вашей жизни был самым необычным?
– Дело было в 1994 году, на Бочаровом ручье в Сочи. Ельцин позвонил, еще семи утра не было. Говорит: "Пошли купаться!". На улице дождь со снегом, вода – 7,4 градуса, а он меня к морю тянет. Пошел по гальке босиком, сиганул с пирса и плывет к берегу. Я окунулся и сразу же вышел. А Борис Николаевич говорит: "Давай по второму заходу?!.." У этого случая была предыстория. Накануне мы вместе обедали, президент озадачился: "Что бы такое придумать, чтобы этот день рождения тебе запомнился?" Вот и придумал.
– Очень часто течение жизни определяется какой-то случайностью – событием или встречей, которая переворачивает все. Кому или чему должны быть благодарны вы?
– Скажу честно: в жизни у меня все происходило против моей воли. Даже в теннис я попал случайно. До этого занимался футболом, но в 8 лет получил травму, и мама запретила гонять мяч. Тогда я пошел в теннис, потому что в конце тренировки там играли в футбол. На занятиях по большей части отбывал номер, но однажды мой тренер Игорь Всеволодов решил провести тесты: кто больше простучит мячом об стенку. Насчитал 140 ударов, потом сбился и остановил... Это решило мою судьбу, меня в секции оставили. Потом я несколько раз пытался бросить, но тренер приходил к нам домой и всякий раз уговаривал родителей повлиять на меня.
Потом Всеволодов ушел, мной занялся Виктор Лундышев. Классный специалист – к сожалению, он разбился в автокатастрофе. Так в 12 лет я остался фактически без наставника. Тренеров было вроде бы много, но у всех имелись свои ученики. И занимались они мной по остаточному принципу. Получилось так, что практически все оставшуюся жизнь я тренировался самостоятельно. Может быть, поэтому и сам стал тренером. Когда заканчивал школу, не входил даже в число 250 сильнейших игроков Советского Союза. В следующем году стал 64, потом – 20, еще через год – 8. Попал в сборную страны, но оказался там гадким утенком. Выездов за границу тогда было мало, каждого лоббировал его тренер, а за меня и постоять-то было некому. Пробивался только благодаря духу противоречия.
Когда мне стукнуло 25, Дмитрий Ионович Прохоров, начальник Управления международных спортивных связей Спорткомитета СССР – кстати, отец Михаила Прохорова – предложил стать старшим тренером сборной. Он ездил с нами на матч Кубка Дэвиса в Румынию в качестве руководителя делегации. В состав тогда входили Метревели, Какулия, Лихачев и я. Мы проиграли 2:3, хотя меня на корт не выпустили. И вот в самолете Сергей Лихачев начал надо мной подтрунивать: мол, расскажи, что у нас в сборной делается неправильно. Я распалился и выдал целый монолог. Видимо, услышанное Прохорову понравилось. Он два раза предлагал мне должность, я отказывался. В третий раз предупредил: "Это последнее предложение. Соглашайся, все равно тебе играть не дадут". Только после этого я сломался.
– Какие качества должны отличать капитана теннисной сборной?
– Терпение и объективность. Вот, например, ситуация с Анной Курниковой. Мне звонят сверху: нужно заиграть Аню за сборную, иначе она может стать американкой. Звоню Курниковой в США с предложением выступить в Кубке Федерации. Она начинает отнекиваться: дескать, с той не разговаривает, с этой у нее плохие отношения". "Я капитан команды. Ко мне пойдешь?" – прерываю. – "Пойду". И Курникова действительно приехала и сыграла. Потому что знала, что я не отношусь ни к одному из лагерей и буду объективен. Сыграла, правда, неважно, мы чуть из высшего дивизиона не вылетели. Зато поставленная задача была выполнена.
ПИВНОЙ КОШМАР ЛЕНДЛА
– Серьезные ошибки в вашей капитанской практике случались?
– Ошибок было достаточно много, но они не мешали нам выигрывать встречи. Единственный случай, когда мы отдали "свой" матч, произошел в Белоруссии в 2004 году. Во время поединка с Сафиным Владимир Волчков получил травму, и все посчитали, что больше на корт он выйти не сможет. Я-то был уверен, что повреждение у него несерьезное. Когда Волчков упал, подбежал к нему вместе со всеми: гематомы на ноге не было, кожа была розовой. И хотя он потом хромал, делал это специально, чтобы ввести нас в заблуждение. Других мастеров такого уровня у соперников не было, и наши ребята расслабились. Подумали, что дело сделано. Переубедить их, настроить должным образом я не смог. В итоге Волчков все-таки вышел на корт, обыграл Южного, который оказался не готов к матчу, и мы уступили.
– Когда, наоборот, сборная выиграла вопреки всему – если вынести за скобки знаменитый финал Кубка Дэвиса в 2002 году?
– Безнадежных матчей мы вытащили штук двадцать. Например, финальный поединок с Аргентиной в Москве в 2006-м. Перед решающей пятой встречей я до последнего не знал, кого ставить – Сафина или Турсунова. Обычно говорю, кто будет сражаться за пятое очко до начала четвертой встречи, чтобы ребята успели подготовиться. А тут – просто не могу принять решение. В итоге попросил готовиться обоих. Четвертая игра заканчивается, а я все еще в раздумьях. Принять решение нужно в течение десяти минут. Захожу в раздевалку, оба стоят, готовы идти на корт. А я еще не знаю, кого ставить. Спрашиваю Турсунова: "Готов?" – "Готов". "Неубедительно", – отмечаю про себя. Задаю тот же вопрос Сафину. "Готов", – отвечает. Вижу, действительно готов. "Иди на корт", – командую. И хотя действовал Марат не очень удачно, боевой настрой ему помог. Победу, а вместе с ней и Серебряную салатницу мы у аргентинцев вырвали.
Вы работали с большим количеством теннисистов и теннисисток. Кто из них был талантом от Бога?
– Игорь Пилипчук из Львова, он играл в начале 80-х годов. Очень талантливый был парень; жаль только, не всегда соблюдал режим. Все у него имелось: и скорость, и выносливость... Помню, в 19-летнем возрасте он вышел на матч против Метревели на кортах ЦСКА и обыграл его – 6:3, 6:2. Того словно бы на площадке не было. Или другой случай. На турнире "Дружба", который проводился для представителей социалистических стран, ему предстояло сыграть с чехом Иваном Лендлом. Тот еще не был звездой мирового уровня, но уже занимал первое место в юниорском рейтинге. И вот до матча остается около часа, Пилипчук сидит в баре, пьет пиво. Проходит мимо Лендл: "Вставай, пошли играть". "Сейчас, – отвечает тот, – только шестую бутылку добью". Уж не знаю, сколько он там на самом деле выпил. Может, сказал просто так, для красного словца. Но только вышел Пилипчук на корт и хваленого Лендла разнес вдребезги. После этого чех не мог на него даже смотреть. При виде Игоря его начинала бить дрожь (смеется).
– А кто, наоборот, сделал себя сам?
– Таких гораздо больше. Например, Миша Южный всех своих успехов достиг исключительно через работу. А вот Женя Кафельников тренировался из-под палки. Его тренер Анатолий Лепешин заставлял, буквально спал с ним в номере. Если бы не он, Кафельников навряд ли бы заиграл.
– Себя вы к какой категории относите?
– Я всегда был маленький и тощий, до 14 лет сквозь обод ракетки проскакивал. Еще в десятом классе на построениях стоял последним по росту, только после этого вытянулся. Главным моим козырем была выносливость: в жару я не проиграл практически ни одного матча. Если из первых трех сетов брал хотя бы один, встреча, как правило, оставалась за мной. Помню, как-то на Кубе играл со знаменитым чилийцем Родригесом, он тогда в первую десятку мира входил. Выиграл у него – 6:2, 6:1, это была настоящая сенсация. Но если бы матч продлился на пять минут дольше, меня с корта бы унесли – сейчас я могу в этом признаться. Жара стояла сумасшедшая, я после игры еле ноги передвигал.
МИНИСТРОМ СТАЛ ПОМИМО ВОЛИ
– Вы долгие годы были не только ближайшим соратником, но и другом Бориса Ельцина. Как познакомились с первым российским президентом?
– Дело было в Юрмале, мы там сборы проводили. Играли на пляже в футбол, мяч в сторону откатился. Я побежал за ним и нос к носу столкнулся с Ельциным. Шел 1988 год, Борис Николаевич был тогда в опале. Отдыхал на Рижском взморье вместе с женой. До этого в Москве мы встречались всего один раз, да и то мельком. И вот, даже не знаю почему, я предложил ему сыграть в теннис. И представляешь – вот совпадение! – он отвечает: "Я только начал играть, получается еще неважно". "Тогда давайте пару", – говорю. "Пару я вообще не играл ни разу", – отвечает. – "Ну вот и попробуете". Первую пару составили юморист Миша Задорнов с Сергеем Леонюком, и мы с Борисом Николаевичем. Ему понравилось, стали продолжать.
Когда Ельцин стал президентом, он дважды предлагал мне стать его советником по спорту, но я все время отказывался. На третий раз отвертеться уже не получилось. В Москву должен был прилететь президент МОК Самаранч, но его визит оказался провален. Накануне вечером мне позвонили из службы протокола, попросили встретить. Мы с Самаранчем были знакомы, когда он еще был послом Испании в СССР, несколько раз вместе играли в теннис. Приезжаю в аэропорт, никого нет. Отзваниваюсь, мне говорят: "Езжай к шефу, будешь докладывать". Приезжаю на дачу к Ельцину, выходит его дочь Таня: "А где Самаранч?" – "Нету". – "Вот папа расстроится. Он так готовился к его встрече, сам мебель двигал".
Тут выходит сам Борис Николаевич, задает тот же вопрос. А я-то что, не я же этим вопросом занимался! Ельцин смотрит на часы, говорит: "Ну, раз такое дело, давайте обедать". Тут приходит офицер, приносит указ о моем назначении советником. Отказаться было уже невозможно. Согласился, но с одним условием – чтобы у меня был постоянный доступ к президенту. И еще я попросил себе оригинал указа, Ельцин тут же второй выписал.
Точно так же помимо своей воли я стал и министром. Когда сняли Портнова, Черномырдин предложил мою кандидатуру. Я отказался, говорю Ельцину: "В таком случае мне придется подчиняться не вам, а ему. Да и уволить меня могут очень быстро". Проходит некоторое время, Борис Николаевич летит на саммит "семерки" в Италию. Мне в машину звонят по вертушке, просят подъехать в аэропорт. Приезжаю, президент перед отлетом идет по рядам, прощается – с Грачевым, Сосковцом... Доходит до меня, берет за руку, отводит в сторону. Все просто оторопели. Говорит: "Виктор Степанович просил тебя назначить министром". "Но мы же с вами договорились, что это будет неправильно", – отвечаю. В общем, стоим и препираемся. В итоге пришлось сдаться, но при одном условии: кресло советника остается за мной. Возвращаемся, Ельцина окружают журналисты: мол, о чем так долго шел разговор с Тарпищевым? "Хочу вам представить нового министра спорта", – отвечает он. И все вопросы отпали.
– Известно, что характер у Бориса Николаевича был тяжелым. От него часто доставалось?
– Я бы не сказал, что у него был тяжелый характер. По крайней мере, лично я с ним общался достаточно доверительно. Он как и я умел прощать, да и с юмором у него все было в порядке. Точно так же с ним разговаривал и Виктор Ерин, министр внутренних дел. Хотя многие, действительно, цепенели под его тяжелым взглядом, превращаясь в кроликов перед удавом. После того, как в 1992 году мы выиграли летнюю Олимпиаду в Барселоне под белым флагом МОК, Борис Николаевич поручил мне заниматься зимними Играми в Лиллехаммере – первыми для независимой России. Как-то вызывает меня, спрашивает: "Какое место займем?". "По моим подсчетам, в лучшем случае можем стать третьими", – отвечаю. Он окинул меня взглядом: "Нет, только первое". "Можно подумать? Разрешите зайти через неделю", – реагирую. На следующей встрече рапортую: "Гарантировать первое место не могу, хотя варианты есть. Однако на подготовку нужно 5,6 миллиона долларов". С деньгами было тогда туго, но президент распорядился выделить необходимую сумму.
И вот до конца Игр остается два дня. У нас – 11 золотых медалей, у норвежцев – 10. Мы уже нигде не можем выиграть, а у соперников остаются две потенциальные победные дисциплины: лыжная гонка на 50 км и скоростной спуск. Но в марафоне чемпионом стал Владимир Смирнов из Казахстана, а норвежцы расположились вслед за ним, заняв второе-пятое места. А в горных лыжах хозяева полили трассу водой, а потом припорошили ее снегом. Задача была сделать ее как можно более быстрой, чтобы усложнить задачу знаменитому Томбе. Он ведь тяжелый, управляться с лыжами на такой трассе непросто. Итальянец финиширует третьим, трибуны с нетерпением ждут своего – кажется, золотая медаль уже в кармане. Но норвежец падает – и мы выигрываем командный зачет!
В МОЛОДОСТИ СТРАДАЛ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ
– Чему научила вас политическая карьера?
– Нужно быть независимым, сто процентов. Выдержанным и терпеливым – эти качества требуются и в спорте. По дискуссионным вопросам лучше не высказываться. Оппоненты начинают придираться не к сути твоего выступления, а к отдельным словам. Промолчал – лишил их возможности зацепиться. Поэтому я сейчас стараюсь лишний раз ничего не комментировать. Зачем лишний раз поднимать волну?
– В молодости вы отличались таким же уравновешенным характером?
– В детстве я был очень стеснительным. Несмотря на это, в третьем классе меня выбрали старостой, которым я оставался до окончания школы. Это воспитало чувство обостренной справедливости. В результате несколько раз на протяжении спортивной карьеры меня дисквалифицировали за то, что я заступался за других. Например, как-то я узнал, что знаменитую Зою Руднову не выпускают за рубеж потому, что она якобы продала золотую медаль чемпионата Европы по настольному теннису. Я выяснил, что это не так и критически высказался по этому поводу. Раз – на меня кто-то чиркнул анонимку, и меня тоже на полгода сделали невыездным. Чтобы не брал на себя слишком много.
Или другая ситуация. Кто-то написал, что я по блату тяну в сборную Андрея Чеснокова. Он только начал подниматься, я увидел в нем перспективу и начал подтаскивать к национальной команде. А какой у него блат? Денег у Чеснокова тогда не было, рос он без отца, с матерью. В детстве здорово вышивал, делал искусные карандашные наброски... Хорошо, инструкторы ЦК меня знали и не давали ход этим делам.
– Знаете, кто на вас писал кляузы?
– Потом-то узнал, конечно. Но отношения с ними не выяснял. Считаю, надо быть выше драки.
– А за острый язык страдать приходилось?
– Как-то раз прихожу на "Чайку", там играют тогдашний глава Спорткомитета СССР Сергей Павлов со своим заместителем Виталием Смирновым. Павлов просит: "Шамиль, объясни. Марина Крошина проиграла Билли Джин Кинг 0:6, и я бы проиграл американке с таким же счетом. Она делает двойные, и я делаю двойные. Так в чем между нами разница?". "Разница в том, что Крошина рискует и не попадает. А вы просто попасть не можете", – отвечаю. После этого я снова на полгода стал невыездным.
– Образность выражений сохранилась у вас и поныне. Идиома "Братья Уильямс", которую вы употребили в телевизионном эфире полтора года назад, стала уже нарицательной. Та история попила много кровушки?
– Совершенно абсурдная ситуация, но воспринял я ее довольно спокойно. Самое главное – подавляющее большинство коллег, в том числе и западных, поддержало меня. Ни Международная федерация тенниса, ни Международный олимпийский комитет не восприняли произошедшее серьезно. Они сразу встали на мою сторону, и я об этом знал. На очередной сессии МОК коллеги подшучивали в мой адрес, но по-доброму. Председатель Этической комиссии сделал 40-минутный доклад, но даже не упомянул меня. И никто из более сотни присутствовавших членов МОК не предложил вынести мой случай на обсуждение. Такую я получил поддержку! На правлении ITF этот случай также не рассматривался – хотя туда писали, требовали меня наказать. В конце концов получилось так, что главу Женской теннисной ассоциации, которая подняла всю эту шумиху, сняли с должности раньше, чем закончилась моя дисквалификация (смеется).
