Человек, который не любил спорт
ОТ АВТОРА
Каждую из глав жизни Валерия Сысоева можно без труда превратить в захватывающий сценарий: один из крупнейших руководителей спорта советских времен, причем в наиболее успешные его годы. Он многие годы стоял во главе "Динамо", носил погоны генерала КГБ, был вхож в высшие кабинеты государственной власти и при этом на протяжении десяти лет возглавлял Международную федерацию велосипедного спорта. Общался с Папой Римским и президентом Кореи Ро Де У, с президентом МОК Хуаном-Антонио Самаранчем и его ближайшим другом, мексиканским медиамагнатом Марио Васкесом Ранья, который был послан в Москву в 1983-м чтобы спасти от бойкота Олимпийские игры в Лос-Анджелесе – и не спас их.
Историю его жизни бессмысленно искать в Википедии – ее там просто нет. Многие годы за кадром оставалась не только успешная карьера спортивного чиновника, резко оборвавшаяся, когда Сысоеву не исполнилось и пятидесяти, но и целый пласт новейшей российской реальности – с разгулом бандитизма, безостановочным и порой кровавым дележом страны, и… необходимостью выживать. В этот период рушились многие идеалы и принципы, подменялись понятия, рвались человеческие отношения. И далеко не все, пройдя через "лихие 90-е", сохранили способность рассказать о собственной жизни правду.
Тем, собственно, и ценна эта книга – пронзительно честным повествованием от первого лица. О спорте и о политике. О личностях выдающегося масштаба и человеческой низости власть имущих. О том, как больно бывает падать с самого верха на самое дно, и помощи, которая приходит, когда уже ни от кого ее не ждешь. И о любви. Всепоглощающей любви к жизни во всех ее проявлениях.
И, наверное, совершенно не стоит удивляться тому, что жизнь до сих пор отвечает Сысоеву взаимностью...
СЫСОЕВ Валерий Сергеевич
Родился 1 июня 1942 года в Москве. Имеет высшее образование (Закончил Московский областной педагогический институт имени Н. К. Крупской по специальности преподаватель физического воспитания). Женат. Имеет сына Бориса и дочь Валерию.
Профессиональная деятельность
1960 – 1963: п/я 15, радиомеханик
1963 г: инструктор физической культуры института биофизики АН СССР
1963 – 1966: служба в Советской Армии
1966 – 1969: инструктор физической культуры УСО ЦС Физкультуры и спорта ЦК Профсоюзов работников Министерства среднего машиностроения
1969 – 1971: начальник отдела велосипедного спорта Спорткомитета СССР
1971 – 1973: начальник УСО ЦС "Динамо"
1973 – 1975: заместитель председателя МГС "Динамо"
1975 – 1976: председатель МГС "Динамо"
1976 – 1983: заместитель председателя ЦС "Динамо"
1983 – 1985: заместитель председателя Спорткомитета СССР
1985 – 1992: председатель ЦС ВФСО "Динамо"
1992 – 1993: председатель Координационного совета по физической культуре и спорту при Правительстве Российской Федерации
1993 – 1995: председатель Комитета по физической культуре Российской Федерации
1995 – 1996: директор федеральной комиссии лотерей и игр России (на правах и в статусе Государственного Комитета Российской Федерации)
1996 – 1998: президент федерации велоспорта России, член президиума Исполкома Олимпийского комитета России
1999 – 2001: председатель совета директоров футбольного клуба "Динамо" (Москва)
В течение 15-ти лет избирался президентом федерации велоспорта СССР и России, входил в руководящий комитет Международного союза велосипедистов, из них 10 лет являлся президентом FIAC
Государственные награды: орден "За заслуги перед Отечеством IV степени, два ордена Дружбы народов, орден Трудового Красного Знамени, орден Знак Почета. Кавалер Олимпийского ордена.
***
В марте 1983-го меня вызвали на беседу к Марату Грамову, который как раз тогда пришел на место Сергея Павлова. Он пригласил меня к себе в кабинет и сказал: "Есть мнение, что вам нужно поработать моим заместителем".
Я, честно говоря, был уверен, что подобные словесные конструкции могут встречаться только в кино. Даже переспросил:
– Марат Владимирович, а чье мнение? Я же вроде не к кому-то иду работать, а к вам?
Он не стал уточнять – просто повторил:
– Есть такое мнение.
После той беседы я даже куратору своему позвонил в отчаянии. Спрашиваю его: "За что из "Динамо"-то меня выгоняете? Возвращаться в государственную систему управления не хотелось страшно. Но пришлось.
Отвечать я стал у Грамова за футбол, хоккей и зимние виды спорта. "Зима" была мне понятна, с футболом оказалось сложнее – я угодил в самый эпицентр скандала с Вячеславом Колосковым. У него после какой-то поездки отобрали на таможне томик Мандельштама, выпущенный издательством "Посев" и попадавший в связи с этим в перечень запрещенной в стране антисоветской литературы. Соответственно перед Вячеславом Ивановичем замаячила совершенно реальная перспектива стать невыездным.
Допустить этого было нельзя: в этом случае наша страна теряла бы своего представителя в УЕФА и ФИФА. И как раз мне пришлось утрясать ту историю в ЦК. Это удалось – Колосков отделался легким испугом.
Грамов Вячеслава Ивановича не любил – возможно, потому, что тот далеко не всегда исполнял указания, которые спускались "сверху". Эта самостоятельность безумно Марата Владимировича раздражала, к тому же он был фантастически консервативен.
Помню, вернулся из какой-то командировки и говорит мне:
– Знаешь, вчера прилетел, выхожу в аэропорту в зал для правительственных делегаций, а там Колосков сидит – в джинсах. Это вообще что такое?
Я даже вздрогнул и незаметно скосил глаза на брюки – убедиться, что сам на работу не в джинсах пришел. А тут – человек в самолете летел, с каких-то международных соревнований, при чем здесь джинсы? Но вот такой штрих к характеру.
В ЦК КПСС Грамов относился к числу так называемого "ставропольского" клана, как и главный политический идеолог тех времен Михаил Суслов. Сам по себе он был достаточно грамотным человеком, хоть и абсолютно простым по происхождению – от сохи. Но постоянно был зажат какими-то догмами. Никогда не собирался идти в спорт, не понимал его и, соответственно никаким образом не видел в своей жизни, хотя впоследствии дослужился до члена МОК.
В наших с ним отношениях постоянно чувствовался какой-то неприятный привкус – я чувствовал, что он воспринимает меня, как оперативного работника, которого к нему просто "подсадили" – в спортивной среде тех времен к представителям "Динамо" всегда был процент такого отношения. Но сколько не пытался переубедить, отношение оставалось настороженным.
То, что "стукачи" в то время были в спортивной среде, я абсолютно допускаю. Но в спорте это явление точно не было системным. Все зависело от природы собственно человека, а не спортивного общества, к которому он принадлежит.
Возможно отношение ко мне было лишь следствием того, что на посту председателя Спорткомитета Грамова раздражал как сам спорт, так и все, что было с ним связано. Он мечтал вернуться в политическую жизнь, на худой конец – в административно-политическую и это постоянно чувствовалось всеми, кто с ним работал. Это даже не было виной Марата Владимировича: отказаться от назначения он, разумеется, не мог, поскольку решение принимали в ЦК, и сам очень страдал от того, что вынужден заниматься нелюбимым делом.
В этом он сильно отличался от главы "Динамо" Петра Степановича Богданова. Тот тоже пришел в спорт с партийной работы, и даже признался как-то, когда мы разговорились с ним на эту тему, что первое время был готов схватить все свои вещи в охапку и бежать из спорта, куда глаза глядят. Не говоря уже о том, что для любого партийного аппаратного работника перевод в спортивную сферу деятельности однозначно считался понижением. Но для "Динамо" Богданов сделал очень много – особенно в период подготовки к Олимпиаде-1980. Как и в свое время Павлов, Петр Степанович очень быстро нашел в этой работе себя. Во-первых, он обладал большим опытом партийно-хозяйственной работы. Во-вторых, имел широкий круг профессионального и человеческого общения, которое позволило сразу привлечь в "Динамо" большую группу самых разных специалистов. Богданов был не просто вхож в высшие этажи власти, но имел там множество друзей. Интересно, что сам он всю свою жизнь болел за "Спартак".
У меня с ним по-разному складывались отношения. Знаю, что многие говорили Богданову, что в моем лице он имеет внутреннего врага, человека, который стремится сесть на его место. Потом эти же люди написали на Петра Степановича коллективный пасквиль – о том, как они от него страдали. Когда я вернулся в "Динамо" в 1985-м и фактически сел на место Богданова, мне даже пришлось проводить президиум по итогам всех тех "расследований", где я не выбирая выражений высказал все, что думаю и о ситуации в целом, и о конкретных людях. А Петру Степановичу сказал, что, его главная вина в том, что каждого из тех, кто подписал то письмо, рекомендовал и назначална должность он сам. И раз уж случается, что мы приводим с собой таких людей, значит должны отвечать и то, что в них ошиблись.
***
В помощниках у Грамова был тогда Слава Гаврилин, когда-то начинавший карьеру журналистом "Красной Звезды". Удивительная личность: постоянно перед всеми лебезил, на всех доносил и делал прочие мелкие гадости. Гаврилин хорошо знал испанский язык, часто ездил переводчиком с разными командами, заведовал одно время "Советским спортом" в должности главного редактора, потом где-то познакомился с Грамовым, каким-то образом вошел в круг его близких, советников, стал замом. И постоянно точил у Грамова мысль о возвращении в политические круги.
Руководителем олимпийской делегации на зимних Олимпийских играх в Сараево в 1984-м был я. В олимпийской деревне у нас с Грамовым были две смежных квартиры, одна его, одна моя. Я там жил постоянно, а для Марата Владимировича был снят еще и номер в гостинице в центре города. Утром и вечером каждого дня мы собирались в деревне: подводили итоги, определяли ближайшие задачи, анализировали ситуацию – и так далее.
Когда половина Олимпиады была уже позали, в Москве умер Андропов. С того самого дня я стал замечать, как дистанция в отношениях между мной и Маратом Владимировичем начинает стремительно увеличиваться.
Наша команда выступала в Сараево не так успешно, как мы рассчитывали, и Гаврилин начал исподволь капать Грамову на мозги, убеждая его в том, что если летом советская сборная поедет в Лос-Анджелес и там проиграет американцам, о какой бы то ни было политической карьере можно будет забыть уже навсегда. Видимо, это подействовало. И там же, в Сараево Грамов и Гаврилин начали составлять докладную записку в ЦК относительно того, что участвовать в летних Играх советской команде нецелесообразно.
Я, конечно же, своим присутствием очень им мешал. Более того, прекрасно понимал, что происходит, поэтому напряжение между нами просто висело в воздухе.
Докладная записка о том, что нужно бойкотировать Лос-Анджелес, ушла после Сараево через партийную клановость Грамова на самый верх, потом, возможно, включились какие-то еще механизмы, опасности якобы грозящей нашим олимпийцам в США стали придавать все большую и большую политическую окраску, хотя на самом деле все это было всего лишь вопросом устройства дальнейшей судьбы и карьеры отдельных людей.
***
В апреле в Москву с официальным визитом приехал глава Международной ассоциации национальных олимпийских комитетов мексиканский медиамагнат Марио Васкес Ранья – с тем, чтобы уговорить советское правительство участвовать в Играх. Он был не только одним из богатейших людей мира, но и одним из самых влиятельных. Близко дружил с Фиделем Кастро, ему доверял Самаранч. О визите в Советский Союз Васкес Ранья договаривался еще с Павловым и был уверен, что сложившуюся вокруг лос-анджелесских Игр ситуацию можно с помощью того визита как-то изменить.
По этому поводу у Грамова было собрано экстренное закрытое совещание. Марат Владимирович реально не знал, что с этим мексиканцем делать и в итоге сказал:
– Оставлять в Москве его конечно же нельзя: он будет каждый день приходить ко мне в кабинет и просить, чтобы я его отвел в ЦК. Значит, его нужно как-то изолировать. Давайте отправим его в Грузию?
В Грузии в те дни шла подготовка к проведению Большого приза Тбилиси в велогонках на треке, поэтому после недолгих обсуждений было решено отправить с Марио Васкесом Ранья меня.
До этого я с Марио не встречался ни разу, но мы очень быстро сдружились. Группа сопровождения была у мексиканца немаленькой – в ней насчитывалось человек двенадцать обслуги. Личный секретарь – увешанная золотыми украшениями молодая девица, переводчик, личный массажист, охранники, старшим из которых был маленький щуплый китаец. В Москву Васкес Ранья прилетел на собственном самолете, но в Тбилиси было решено лететь на обычном рейсовом. Нас встретили и сразу повезли на загородную дачу тогдашнего первого секретаря ЦК компартии Грузии Эдуарда Шеварднадзе. Официальный прием, ужин, вино – все, как полагается.
Поскольку из-за разницы во времени спать Васкес Ранья не мог, из-за стола мы не вставали всю ночь. Уже под утро, когда гости стали разъезжаться, выяснилось, что один из них – председатель грузинского Спорткомитета Рамаз Гоглидзе – попал в автомобильную аварию, что-то себе повредил в шейном отделе позвоночника, и его отправили в больницу.
Наутро я Марио и говорю:
– Первый этап мы с тобой решили – министра спорта уконтрапупили. Но ты же видишь, куда попали – надо быть осторожнее.
Второй и третий дни в плане грузинского гостеприимства ничем не отличались от первого. Но Васкес Ранья удар держал: четко помнил, зачем приехал. Меня он постоянно доставал вопросами:
– Мы же уже встречались с Шеварднадзе, разговаривали с ним. Он – член Политбюро, почему не может мне помочь? С ним обязательно нужно встретиться еще раз!
Еще через день нам сообщили, что Шеварднадзе уехал из города в горы – на праздник то ли уборки урожая, то ли молодого вина. Мы поехали следом: я, Марио и секретарша с китайцем.
Никогда раньше я не мог подумать, что в Грузии, которую я еще в велосипедные времена изъездил вдоль и поперек, есть места, где реально не ступала нога человека. В одно из таких мест мы и поехали на специально выделенной для Марио представительской "Чайке". Ехали долго, по дороге мексиканца укачало, он стал серо-зеленого цвета, но держался из последних сил. Только причитал вслух:
– Самаранч сейчас сидит в Лозанне в тепле и комфорте. А я езжу по этим буграм и буеракам, и уговариваю русских участвовать в Олимпиаде. Почему? За что?
Праздник в горах был организован с размахом – грузины это умеют. На небольшой площадке каждый из винодельческих совхозов республики разбил свою временную саклю, между ними соорудили помост, где, сменяя друг друга, выступали фольклорные ансамбли, а вокруг установили громадные лавки, человек на сто каждая. Народ сидит, веселится, вино пьет. Мы тоже подсели.
Не прошло и пятнадцати минут как Шеварднадзе внезапно встал из-за стола, попрощался со всеми, сел в вертолет сопровождения и улетел.
Возвращаться в Тбилисе на машине Васкес Ранья отказался наотрез.
– Валерий, я отсюда вообще никуда не поеду, пока не скажешь, что вы будете участвовать в Играх.
И просит воды, поскольку жарища стоит невозможная.
Я в одну саклю – воды нет, только вино. В другую – та же история. Во время этих поисков неожиданно встретил двукратного олимпийского чемпиона по вольной борьбе Левана Тедиашвили. После окончания спортивной карьеры он был направлен руководством республики в один из винодельческих совхозов – директором, тогда в Грузии такое практиковалось. Я кинулся к нему:
– Леванчик, выручай!
Леван привел нас с Марио в саклю своего совхоза – там никакой воды тоже не оказалось. Наливает вина, протягивает его Васкесу Ранья:
– Вот холодное вино, хорошее очень. Прошу, выпейте.
И Марио берет у него стакан.
В том нашем состоянии главным было лишь начать. Дальше пошло-поехало. Я представил Левана, у Марио глаза на лоб полезли:
– Врешь! Не может быть такого! В этой глуши – и олимпийский чемпион, да еще двукратный?
Пока мы сидели за столом и выпивали, я начал обсуждать с Леваном, что делать дальше. Везти на машине гостя нельзя – не доедет. Другого транспорта нет. Оставаться тоже нельзя.
В это самое время над нашими палатками вдруг завис милицейский вертолет – тот, что сопровождал Шеварднадзе до трассы.
Тедиашвили оживился:
– О! Мы ребятам барашка обещали – освежевали уже. Они за ним и вернулись. Сейчас насчет вас договоримся.
Действительно договорились. Нас с Васкесом Ранья, его охранником, секретаршей и громадным грузином – одним из заместителей Гоглидзе – посадили в вертолет, он затрясся, взлетел, стал набирать высоту, и в этот самый момент прямо между нами откуда-то сверху падает увесистая туша, завернутая в окровавленный белый халат – наш барашек.
Как ни у кого не случилось тогда сердечного приступа, до сих пор не понимаю.
***
Все последующие дни были похожи один на другой, как братья-близнецы. На одном из винодельческих производств нас принимал директор завода. Вышел, накинул на плечи Васкесу-Ранье белую меховую бурку, протянул громадный рог полный красного вина. Я уже начал подыгрывать, шепчу:
– Марио, отказаться невозможно. Кинжал видишь? Нас с тобой прямо здесь могут зарезать, если пить откажемся…
Всю ночь перед отлетом из Тбилиси в Москву Марио играл в бильярд – сказал, что по-прежнему не может спать из-за разницы во времени. Наутро я объявил ему программу нашего заключительного дня, которая на первый взгляд выглядела абсолютно безопасной: стадион "Динамо", где как раз тогда проводилась масштабная реконструкция, женский шахматный клуб, к председателю Спорткомитета в больницу – попрощаться и напоследок – аудиенция у председателя Совета министров республики. Надо же людей уважить?
Приехали на стадион – там стол в вип-ложе на сто персон уже накрыт, руководство встречает. И понеслось: "Этот виноград мы посадили в тот год, когда вы родились. Мы всю жизнь ждали вашего приезда…" Ну и так далее.
Сильнее всего в той поездке меня удивлял китаец: за столом сидит – видно, что человек в "хлам", выпивать-то на равных со всеми приходится. Куда-то на пять минут вышел, шатаясь – возвращается трезвый, как стекло. Подготовленный парень оказался, я его зауважал даже.
В шахматном клубе как-то обошлось без возлияний, и я увидел, что Марио перевел дух и внутренне расслабился: почувствовал, видимо, что главная угроза миновала. Подъезжаем к больнице. На крыльцо выходит главврач в белом халате, с ним, как положено, свита. И мы все вместе пошли в палату к Гоглидзе.
"Раненый" грузин – это трагедия мирового масштаба. Поэтому картину мы застали – живописнее некуда: лежит наш умирающий "витязь в тигровой шкуре", словно на смертном одре, рядом жена сидит скорбно. Марио расчувствовался, присел к Ревазу на кровать. Тот достает какой-то кинжал, потом пояс какой-то старинный, дарит все это гостю.
В это время главврач распахивает холодильник и начинает доставать из него водку, закуску, какие-то местные яства, а медсестры все это быстренько начинают ставить на стол.
Такого взгляда, как был в тот момент у Васкеса Ранья, я не видел у мужчины никогда в жизни. Потом он мне признался:
– Понимаешь, я в своей жизни полмира проехал, если не больше. Но чтобы главный врач больницы прямо в палате больного доставал водку и предлагал ему выпить…"
Главный сюжет того дня развернулся у председателя Совета министров. Одну из достопримечательностей республики тогда составляли знаменитые на всю страну "Воды Лагидзе". Некоторое количество бутылок с этим напитком в обязательном порядке стояло в кабинете каждого руководителя. Крышечки у бутылок были такими же, как те, которыми закрывали бутылки с водкой – из фольги.
Нас встретила секретарша, провела через приемную, распахнула дверь в кабинет, и тут Марио внезапно падает в дверном проеме на колени и кричит: "Не пойду!"
Я обалдел. Смотрю на Марио и вижу, что его взгляд направлен на приставной столик, где бутылки кучкой стоят. Ему, как выяснилось, и в голову не пришло, что в них может быть вода. Вот и испугался, что сейчас снова заставят пить.
Мы премьер-министру минут пятнадцать объясняли потом, в чем дело. Хохотали – до невозможности.
Когда вернулись в Москву, я прямо у трапа сдал Васкеса Ранья на руки одному из заместителей Грамова Виктору Андреевичу Ивонину, сам поехал домой, а Марио повезли в гостиницу "Спорт", где для него был снят номер.
В это время и в этой же самой гостинице в Москве находился Хорст Дасслер, с которым мы два или три дня спустя вместе должны были лететь на международный конгресс по велосипедному спорту. Летели одним рейсом – в бизнес-классе. Хорст меня невзначай так спрашивает:
– Валерий, не знаешь, кто с Марио летал в Тбилиси?
– Понятия не имею. А в чем дело?
– Да встретил его позавчера в гостинице, поздоровался. Мы ведь давно дружим. А тут он прошел мимо, даже головы в мою сторону не повернул. Не узнал, что ли? Никогда его таким не видел…
По приглашению Марио Васкеса Ранья я потом летал к нему в гости в Акапулько и был, честно говоря, потрясен его неформальным авторитетом в той среде, где он вращался. Он был очень популярен в деловых кругах Америки, да и во всем мире его знали, прежде всего, как человека слова и достаточно жестких принципов. В силу конъюнктурных интересов в наших кругах о нем порой говорили не самым лестным образом, но я помню, каким для всех стало шоком, когда Васкес Ранья после очень многих лет работы в руководстве Международного олимпийского комитета, в его Исполкоме, уже на финише жизненного пути принял решение не просто выйти из этой организации, но сделал это открыто и я бы даже сказал, демонстративно. Он заявил тогда, что не желает иметь ничего общего с дельцами от спорта, фактически обвинив членов МОК в коррупции. А первая его открытая стычка с Самаранчем произошла, когда Международный олимпийский комитет пошел по пути коммерциализации спорта, допустив к участию в Олимпийских играх профессионалов. Он тогда даже где-то выступил по этому поводу, сказав, что если бы Пьер де Кубертен восстал из гроба и увидел, во что превращается дело всей его жизни, он в тот же самый момент вновь упал бы замертво.
***
После того, как 5 мая 1984 года было принято решение Политбюро о неучасти СССР в Олимпийских играх, пытаться кого-либо в чем-либо переубеждать было уже бесполезно. Это можно было делать только на том этапе, когда Грамов инициировал первую докладную записку. Далее включились уже совершенно другие политические амбиции и другие механизмы.
Мне было непонятно другое: почему ни Виталий Смирнов, который был членом Международного олимпийского комитета, ни второй наш член МОК Константин Андрианов не взяли на себя миссию хотя бы попытаться обосновать нецелесообразность того бойкота. Возможно там тоже имелись свои политические или конъюнктурные расстановки – не знаю.
Смирнов потом несколько раз упоминал в своих интервью о том, что в Москву в связи с бойкотом приезжал Самаранч, но никто из высших руководителей его так и не принял. Но Самаранча в Политбюро и не могли принять, учитывая его франкистское политическое прошлое. Позиция партийных органов в СССР в этом вопросе была достаточно жесткой и автоматически становилась позицией партийных органов большинства социалистических стран.
Жизнь в ЦК вообще текла исключительно по своим, порой очень циничным законам. Вот лишь один пример: когда Сергей Павлович Павлов был первым секретарем ЦК ВЛКСМ, Эдуард Шеварднадзе занимал такой же пост в ЦК комсомола в Грузии. Понятно, что они много общались и были в дружеских отношениях. После работы в Спорткомитете Павлова отправили послом в Монголию, затем – в Бирму, а Шеварднадзе стал министром иностранных дел. И когда Сергей Павлович вернулся, тот даже не захотел с ним встречаться – не принял. Почему – понятно: по понятиям Политбюро, Павлов был уже изгоем, битой политической картой. Встретишься с таким – а вдруг попросит о чем-то? Придется обещать. Ну и зачем?
Сам я сохранил в себе больше позитивных встреч с властью, нежели негативных. Негативные старался сразу вычеркнуть из памяти, хотя их было достаточно. Например – знакомство с Юрием Чурбановым.
Я тогда еще был замом у Богданова в "Динамо", Петр Степанович и попросил меня однажды научить Чурбанова играть в теннис. Деваться было некуда, я же офицер. Как-то мы сидели с Юрием Михайловичем на теннисном корте, разговорились, и он вдруг говорит: мол, так давно у матери не был…
Я спросил:
– А она где живет-то?
– Да здесь недалеко, – отвечает, – на "Соколе".
Меня это убило, честно. Просто вот растоптало. Я был страшно удивлен этим, думаю: ну, мало ли, может, какие-то отношения не сложились, или вето какое в связи с женитьбой на Галине Брежневой на человека наложено. Так бывает, конечно, что ребенок, переехавший в город и чего-то там добившийся, начинает стыдиться своих сельских родителей. Просто у меня никогда не было этого комплекса, напротив, я всегда подчеркивал и старался сохранить в себе то, что мне дала мама. А тут – такое…
Вторая наша встреча с Чурбановым могла обернуться для меня и вовсе плачевно. В МВД заместителем министра тогда был Борис Тихонович Шумилин. Участник войны, белорус, уже достаточно пожилой человек удивительно тонкой душевной организации – из породы людей, с кем хочется быть рядом, хочется их слушать и самое главное – у них учиться. На стадионе шла реконструкция, я был за руководителя, поскольку Богданов уехал в отпуск, и вип-ложу мы переместили в обычное помещение, сделали там отдельную выгородку. Вместо стульев поставили самые обыкновенные солдатские табуретки – тяжеленные, с дыркой посередине, чтобы было удобнее рукой брать, накрыли их чем-то мягким, чтобы гостям сидеть удобнее было.
В общем, идет матч, команда "Динамо" проигрывает 0:1. В этот момент в ложе появляется со всей своей свитой Чурбанов и начинает с порога, при всем народе крыть Бориса Тихоновича в этой выгородке последними словами. Тот стоит, ничего не отвечает – только желваки ходят.
У меня, честно скажу, в глазах в тот момент помутилось. Рядом стоял Николай Александрович Шашков – контр-адмирал, председатель спорткомитета Министерства обороны, и я чувствую, он меня за руку как клещами схватил и шепчет:
– Валера, ты одурел совсем? Брось немедленно!
А я, оказывается, уже в табуретку вцепился и от пола ее отрывать начал, чтобы в Чурбанова запустить.
Так что Шашков меня тогда реально спас.
***
На Игры в Лос-Анджелес советская делегация все же поехала. В эту команду входили все наши представители в международных спортивных объединениях: президенты и вице-президенты федераций, судьи, члены всевозможных комиссий, переводчики. В том числе, Смирнов. Руководителем делегации решением ЦК назначили меня. Хотя ехать на те Игры я и без этого должен был по любому – как президент международной федерации велоспорта.
В один из дней Игр ко мне обратились Самаранч и Хорст Дасслер. Была исключительно частная встреча – совместный ужин в ресторане, на котором присутствовал еще один крайне интересный для меня персонаж - глава оргкомитета предстоящих Олимпийских игр в Сеуле корейский генерал Ро Дэ У. Впоследствии – перед самыми Играми-1988 – он стал президентом республики Корея, преемником бывшего военного президента страны генерала Чон Ду Хвана.
В ходе этого ужина Самаранч спросил:
– Как считаете, СССР будет участвовать в Олимпийских играх в Сеуле?
Сейчас уже известно, сколь серьезное влияние на Самаранча оказывал Дасслер. Игры в Сеуле открывали дверь на Олимпиады для представителей профессионального спорта, а значит – и для спортивного бизнеса. Животрепещущий интерес Хорста, как и Ро Дэ У, к этому вопросу был мне абсолютно понятен, но Самаранч своим вопросом сильно поставил меня в тупик: я же не мог отвечать за возможные решения Политбюро? Все это я постарался тогда объяснить, добавив, что мой ответ в этой ситуации был бы скорее положительным, нежели отрицательным.
С собой мне Самаранч дал тогда письмо с просьбой донести его до нашей власти. Вскоре после возвращения в Москву мне предстояло вылететь в Барселону, где после Олимпиады традиционно проводился чемпионат мира по велосипедному спорту среди неолимпийских видов программы. То, что Самаранч с Дасслером там меня из-под земли достанут, было для меня совершенно очевидно. Поэтому я постарался не откладывать просьбу Самаранча в долгий ящик, пришел к своему куратору Филиппу Денисовичу Бобкову – бывшему первому заместителю Юрия Андропова в ведении которого были вопросы культуры и спорта – и спросил, как мне себя в этой ситуации вести. Бобков и посоветовал:
– Не говорите "да", но дайте понять, что вопрос рассматривается в позитивном ключе.
Телефон зазвонил у меня в номере минут через 15 после того, как я зашел туда с чемоданом. Звонил Дасслер. Сказал, что находится в загородном доме Хуана Антонио, поинтересовался судьбой письма. Выслушал мой ответ, сказал "спасибо" и повесил трубку.
