Колония Кокорина и Мамаева. Когда-то там был концлагерь

Не бегите, братцы

– Да были побеги, были, – очередной наш собеседник из числа местных жителей на перегоне Алексеевка-Валуйки выдохнул в сторонку, придавил папиросу о каблук. – В Алексеевке-то, считай, не зона, а детский сад. Оттуда бежать смысла никакого, одни "первоходки". С тяжелыми статьями туда не отправляют. Вот у нас в Валуйках два лагеря, и оба – злые.

– Строгого режима? – замерли мы.

– Ну, – сплюнул персонаж. – Строгачи. Вот оттуда бежали.

Помолчал – и вскричал вдруг:

– Ааа!

Мы уж подумали, заметил каторжника на болотах. Одного из беглых. Сейчас всем нам устроят холодное лето 53-го.

– Ааа! – продолжал голосить наш герой. – Я ж про гусей своих забыл!

Схватил хворостину и побежал, подпрыгивая на ходу, куда-то в поля.

А мы поехали дальше, снова в свою Алексеевку. Где провели два предыдущих дня, а Саша с Пашей проведут еще месяцев пять. Мы отлучились за 80 километров в Валуйки, на родину Кокорина – а они смогут отлучиться разве что в ленинскую комнату. Где красная скатерть и гражданин замполит.

Возвращаемся – и думаем об одном. Не бегите, братцы. Не надо.

Забор, за которым находится исправительная колония-4 в Алексеевке Белгородской области. Фото Александр Рогулев, "СЭ"

 

Все о колонии, где будут сидеть Кокорин и Мамаев

Не наш, а ваш

Кажется, у каждого жителя Алексеевки родня работает в колонии.

– Какие футболисты? – встречает нас с вечера дама в гостинице. – Те самые? Да что вы говорите?! Город не знает…

Наутро уходим – она же ликует:

– Все! Город знает!

– Что знает? – отшатнулся я.

– Про Кокорина с Мамаевым. У меня брат на зоне – по воспитательной работе. Между прочим, я закончила школу сельских корреспондентов. Так что передайте в вашей Москве: будут сидеть как у себя дома. Никто не обидит. Не волнуйтесь! В полном порядке будет ваш Кокорин!

– Не наш, а ваш, – произнес я. А может, не произнес, только подумал.

У местного стадиончика на шесте деревянная птица циклопических размеров.

– Если это бронзовая птица, – проявляю наблюдательность. – Какого ж размера у нее записка в голове? О том, где клад зарыт? Это вроде халзан…

– Это не бронзовая птица и никакой не халзан, – срезает мой полет коллега Рогулев. – Это чайка.

– Чайка? – переспрашиваю.

С чего бы на Белгородчине – и чайка? Ну да ладно, пусть. Лучше расскажу историю.

В автобусе донецкого "Шахтёра" разгадывали кроссворд. "Морская птица из девяти букв" – произнес кто-то. Тут из заднего ряда раздался голос заикающегося футболиста Звягинцева: "Ч-ч-чайка…" Как раз девять и набралось. А Звягинцева так и прозвали – "Чайка"…

– Смотри! – прервал, не дослушав, коллега. – Что это?!

За бетонным забором стадиона какой-то химический гигант. Трубы, дым, колючая проволока. Цистерны, цистерны, цистерны. А вдоль забора выведено крупно: "От новичка до олимпийца". Все не так жутко как на первый взгляд. Хоть стадион и называется "Эфирщик", Господи прости.

На беговой дорожке дерутся воробьи, рядом пробка от водочки. Зато газон просто чудо, травинка к травинке.

Афиша футбольного матча в Алексеевке. Фото Юрий Голышак, "СЭ"

 

Кокорин богаче, Мамаев – свободнее. Какими будут их следующие контракты?

Товарищ Зорге

– Что ж вы сейчас явились? – встречают нас на пороге футбольного клуба, играющего на первенство области. – Вечером приходите! Афишу видели?

Мы настраиваем глазомер – в самом деле, вечером футбол. "Слобода" играет с Ровеньками. Ну, разумеется – как мы могли забыть? Еще вчера сами откопали в интернете гимн этой "Слободы". Что-то даже сохранилось, записалось на подкорковое. Так-так… Ага! Обрывки фраз: "Футбол – любовь и вдохновенье миллионов, как долгожданная мечта он к нам пришел…", "в футбол играют настоящие мужчины – и побеждать они выходят на газон". Ну и основное – "победа будет за командой "Слобода". Все чудо как ловко переплетено, зарифмовано.

Заводим с барышней разговор про Кокорина – и выведываем главное. В самом деле, мы опередили осужденных футболистов. Из Москвы те выехали раньше – но потом задержались в белгородском СИЗО.

– Да ничего они не отстали, – усмехается наш новый информатор. – У меня сынуля в колонии работает. Говорит, 12-го прибудут.

Практически так оно и случится – привезли Сашу с Пашой в понедельник, 8-го. Алексеевский товарищ Зорге почти не подвел.

 

Тюремный "Оскар". Они сделали рейтинги шоу "Кокорин и Мамаев"

"Желтый дьявол"

К колонии мы шли, внутренне сжавшись – сейчас не понять, чего страшились. Но все вокруг какое-то зловещее. Птиц не слышно!

Неподалеку грохочет товарняк – и тот как-то недобро. Будто музыкальная тема в фильме ужасов.

– Нет, – говорю. – Сначала не туда. Обследуем окрестности.

Обследуй – не обследуй, а уж весь городок нас приметил. Из каждой машины (а преобладают в Алексеевке "Жигули") смотрят пристально. Видно – чужие. Вот фургончик с надписью "покос травы", высовывается дядя:

– На свиданку приехали? Тудой вам…

Машет заскорузлой клешней в ту сторону, куда мы пока не решаемся. Прощупываем обстановку. А оказывается – обстановка прощупывает нас.

Вот желтый автобус с сошедшей надписью – "Школьный". Из похожего Жеглов стрелял, пока его за ноги держали нежно.

– Мы его "Жёлтый дьявол" зовём, – расскажут нам на следующий день бывшие работники колонии, с которыми подружимся.

Изучают нас тяжелым взглядом из "Жёлтого дьявола"…

– Это сколько ж лет прибору? – вхожу в контакт.

– Пятнадцать, – прищурился водитель.

– Да ну! – поражаюсь. – Сто пятнадцать!

Тот, усмехнувшись, задраивает стекло. Скрипя, ползет оно выше, выше. Не оставляя даже щелочки.

Переговоры окончены.

 

"В колонии можно играть в футбол, работать, научиться шить. Не думаю, что Кокорин с Мамаевым надломятся"

По дрону – из рогатины

Мы вспоминаем того фотокорреспондента, про которого легенды ходят – просидел двое суток на каком-то столбе, но снял-таки первую прогулку Ходорковского на зоне. Представляем, какая гибкость в теле приятная образовалась. После двух-то суток на столбе.

Мы готовы на подвиги. Присматриваемся к телеграфным столбам – переоценивая собственные физические возможности.

Да к чему нам столбы? Вон, элеватор! Заколочен? Хорошо. Водонапорная башня? Эх, и на ней ни выступа. Карабкаемся на железнодорожный мост, объектив 100-400 нам в помощь. Сейчас, сейчас все будет в нашей власти.

Тьфу ты! Будто специально все засажено. Виден краешек бетонного забора с колючей проволокой. Наверченной кренделями. Это все.

Мы выдыхаем – и идем в лобовую. Не зная, что в колонии давным-давно готовы и к корреспондентским прорывам через проходную, и звонкам начальству. Даже к полетам дронов.

Но узнаем обо всем этом на следующий день. Пока же наша операция кажется секретной и рискованной. "Я почувствовал шок и угрозу", как информировали потерпевшие по делу Кокорина-Мамаева.

 

Кокорин и Мамаев – всё. Как проходил последний суд перед отправкой в колонию

Запах зоны

Промзона. Бесконечные оптторги. Мелкие псы на кривых ножках давятся лаем, до хрипа, до капающей слюны. А подойти страшатся.

А запах! Разве перепутаешь с чем-то казенный запах? От колонии – именно такой. Чем ближе к главным воротам, тем сильнее.

Я-то с этим запахом знаком очень хорошо. Мать работала в библиотеке при военной части – там был похожий. Но чуточку не такой.

К запаху прилагаются истории – и всплывают они в памяти тотчас. Собирался я когда-то в Брянск на футбол. По старой памяти – все ж работал когда-то в газете "Правда" – набрал Василию Ивановичу Шандыбину. Был такой депутат-слесарь, яркий человек.

– Приезжай скорее! – басил тот. – На субботник сходим, на маевку…

– Бревно понесем? – не успел я перехватить собственную фразу.

Василий Иванович озадаченно стих.

На маевку не попал, зато сдружился я в Брянске с отважным полковником, начальником местного СИЗО. Человеком фантастического обаяния. Смотрел футбол полковник из окна собственного кабинета – выходило оно прямо на поле стадиона "Динамо". Еще и некоторым зекам позволял глядеть – в качестве поощрения.

Зазвал в гости, провел к одной камере:

– Эта мемориальная. Чкалов в ней сидел. Пока не написал письмо Калинину, выпустили.

Сделали несколько шагов по каменному коридору.

– А вот здесь маньяк у нас гостит, всем городом его ловили. Он и сам принимал участие в поисках. А взял его мой сын, опер… Смотри, что будет.

Угрюмого маньяка вывели в один конец коридора. В другой вышел человек в камуфляже, на поводке огромный пес. Почуяв маньяка, с собакой сделалось несусветное. Хрипела как тысяча алексеевских барбосов, рвалась с привязи, задыхалась. Остро желая разорвать. Еле удерживали!

– Уводи, – скомандовал полковник. Повернулся ко мне:

– Видел? Только на него так реагирует. Больше ни на кого. Животное нелюдя чует. Пошли.

Мы поднялись выше. Зашли в камеру. Вот эту картину я не забуду никогда – все прокурено, сизый дым повис под потолком. Я чуть не задохнулся. А сидельцев-то – как селедок в бочке!

Стало жутко. Вот сейчас воткнут вилку в спину – и пожалуйста, массовый побег. Но нет, все культурно. Полковника ставили выше отца родного. Мужик был классный.

Но запах, тот запах вроде бы стерся из памяти – а сейчас ко мне вернулся. Жалко стало Пашу с Сашей до невозможности.

Вид на зону. Фото Александр Рогулев, "СЭ"

 

Кокорин и Мамаев в тюрьме, Глушаков против жены. Главные скандалы футбольного сезона

Огонек от прицела

Мы оглядываемся – вышки по периметру пронумерованы, но пусты. Эх, поймать бы не на себе, а на коллеге Рогулеве скользящий красный огонек от прицела. Вот это была бы романтика. Вот это было бы украшение репортажа.

Но никому до нас дела нет. Если не считать камер там и здесь. Вот в камеры наверняка нас рассматривают. Я зарделся от удовольствия – люблю внимание. И камера меня любит.

Наверняка оживился где-то капитан, свел брови, снял фуражку. Возможно, даже от усердия промокнул плешь несвежим платочком:

– Так-так. Это кто ж такие?

А это мы – бродим вдоль забора зоны. Дышим тем самым воздухом, который уже вдыхает Сашка Кокорин. Смотрим на те самые унылые пейзажи, которые изучать ему, проедать глазами пять месяцев.

Мы даже подпрыгиваем. Как не прыгнуть – если заборчик показался чахлым? А в верхней стадии полета обнаруживаем – за этим забором еще один, где и проволоки погуще, и шипы на ней совсем сердитые. А под нашим заборчиком вырыт ров. Полезешь со стороны воли – туда и нырнешь. Вынут со второй группой инвалидности, совсем бесполезной в смысле льгот.

Ворота задраены – а со стороны столовой казенный дух перебивается другим. Гороховый суп!

Стадион "Эфирщик" в Алексеевке. Фото Александр Рогулев, "СЭ"

 

Дело Кокорина и Мамаева. Все эпизоды

Простой русский парень оступился

Судя по обстановке, прямо под стенами зоны кто-то ночуют. Клеенка, обрывки газет, что-то недоеденное.

На гараже болтается, ловит ветер отлипшим краем объявление: "Цирк на воде. Шапито".

Рядом другое: "Покупаем волосы и часы. Строго 8 июля". Божечки, какой стимул для маньяков.

Дед неподалеку газует, разогревает проржавевшую вторую модель "Жигулей". Гнилые пороги говорят о том, что очень скоро пол на ходу отпадет, как у первобытного человека хвост. Дед будет бежать, не выпуская руль. Мужества ему и скоростно-силовых качеств.

Мотор кашляет, чихает словно старый большевик – а сквозь пробивается голос с зоны. Кто-то с грузинским акцентом кричит в телефон:

– Нэт, нэт, не сэйчас…

Не сейчас так не сейчас. Я усаживаюсь на пенек, вытягиваю ноги под самой вышкой. Чувствую взгляд из камеры. Спиной чую. Мы передохнем и пойдем дальше. А пока рассказываю коллеге Рогулеву:

– Когда-то собирался на зону к товарищу Чурбанову, зятю Брежнева. А один знаменитый корреспондент меня напутствовал: "Съезди, съезди. Он тебе мороженицу подарит". Товарищ Чурбанов в самом деле мороженицы клепал несколько лет. Вот интересно – на кого Кокорин выучится? На швею? Или камнетеса?

– Нарды вырежет и подарит, – корреспондент Рогулев равнодушен к моим рассказам. Уже приценивается к какой-то осине. Неумело карабкается наверх, ломая сучья.

– Вот если оттуда свалишься, на зоне тревогу объявят, – напутствую. – Тюремного фельдшера вызовут.

– Зарегистрировался бы на сайте знакомств, – брезгливо отвечает уже откуда-то сверху коллега. – Нашел бы кого-то, и травил бы байки про брянские леса и товарища Чурбанова.

Боженька "отблагодарил" за ехидство – сначала сверху упали очки Рогулева, следом он сам. Как выражался папа Мамаева, "простой русский парень оступился".

Оступился – но не отчаялся! Нащупал на земле окуляры, выправил дужки. Навел фокус на ржавую башню со ступеньками – под самой-самой будкой охраны.

Лезть не стали – но на карте пометили. Однажды пригодится. После 12 июля.

Подъезд дома в Валуйках, где жил Александр Кокорин. Фото Юрий Голышак, "СЭ"

 

"Тюрьма ничему не научила". Кокорин сам себе роет могилу

"Мы этих мальчиков ждали"

Из-за колючки видны цеха, где и будет вырезать нарды в подарок лучшим корреспондентам Кокорин. Маковка Георгиевской церкви в строительных лесах – про нее нам напомнит священник, которого отыщем в Алексеевке очень скоро. Поможет та же агентура. Расскажет отец Максим с ласковым смешком:

– Да, мы этих мальчиков ждали. По косвенным признакам выходило – именно к нам в Алексеевку доставят. Так и случилось.

Сообщил, что поддержит Кокорина с Мамаевым как может. Даст прочитать удивительную книгу – которая многих спасала. К слову, это не Библия.

Нам повезет в Алексеевке еще не раз. Отыщем бывшего начальника отряда из этой самой колонии, который откроет массу секретов. Найдем в Валуйках соседей Кокориных. Заглянем в окна бывшей их квартиры – которая, говорят, до сих пор семье Кокориных и принадлежит. Думаем, так оно и есть – во всем доме единственный кондиционер возле этой рамы.

Но узнаете обо всем в следующий раз. Во второй серии.